Победителей не судят - Герман Иванович Романов
На юге 4-я армия Нодзу начала наступление на Сеул от Пусана, желая не столько освободить от русских столицу Кореи, сколько обеспечить беспрепятственный отход мимо нее главных сил маршала Ойямы. Фок всячески мешал этому, его 3-й Сибирский корпус с Конной армией остановил продвижение японцев, пока 1-й Сибирский корпус генерала от инфантерии Штакельберга вместе с морской пехотой оборонял Сеул от накативших японских войск. Вот только сейчас это были совсем не те самураи, что месяцем раньше, боевой дух угас, и силы закончились, словно у игрушки, у которой сломалась пружина.
Ведь стоило миновать Пхеньян, как страшный для японцев «ледяной поход» превратился в кошмарный «голодный марш». Корейцы массово восстали, весь народ откликнулся на призыв короля Коджона истреблять оккупантов и их наймитов-предателей. Жители покидали селения, уходили в горы, пряча продовольствие и фураж. Сбиваясь в отряды и шайки, нападали на обессиленных японских солдат, зверски их убивая. Японцы отвечали жесточайшими репрессиями, не жалея стариков и детей — спираль взаимной ненависти закрутилась еще туже.
А русские армии накатывались с севера страшным валом, все сметающим на своем пути — три десятка дивизий, хорошо вооруженных, получающих припасы морским путем, а их раненные и больные отправлялись пароходами в Дальний, а не умирали на обочинах.
У Пхеньяна оказалась в окружении и полностью погибла 3-я армия Ноги — генерал, не желая попасть в плен и покрыть свое имя позором, вместе с офицерами своего штаба совершил ритуальное самоубийство. Но отчаянным сопротивлением Ноги дал время 1-й армии Куроки начать обход Сеула, а 2-я армия попыталась взять столицу Корее штурмом. Вот только без поддержки артиллерии — пушки были давно брошены еле бредущими солдатами, почти без патронов, с подведенным брюхом и одними дедовскими мечами, затея оказалась безнадежной. Шрапнель и пулеметный огонь начисто покосили массы японцев, как «литовка» одним взмахом кладет зеленую сочную траву. Сейчас тысячи тел валялись перед укрепленными позициями.
Еще ужасней оказалась попытка пробиться к Чемульпо — броненосцы вице-адмирала Матусевича встретили японские колонны еще на подходе чудовищными взрывами 12-ти дюймовых снарядов. Так что когда погибли самые отчаянные самураи, призывавшие драться до конца, нестойкие духом воины начали сдаваться русским в плен, видя в граненых штыках спасение от лютой ярости корейцев…
— Новые трехдюймовые пушки можно называть «косой смерти», барон. Теперь любая атака на подготовленную оборону не сулит ничего хорошего, кроме кровавой бойни!
Фок повернулся к Штакельбергу, который с нордическим спокойствием взирал на ужасающую картину недавнего боя. Тела убитых японцев лежали грудами — как шли колонной, так и полегли в строю, не успев разбежаться в стороны. Или сил уже просто не осталось у совершенно заморенных долгими переходами солдат.
— Да, этот так, ваше величество, полностью согласен. Если массировать артиллерию, и иметь с избытком шрапнели и гранат, а также побольше пулеметов, то полку пехоты можно отразить атаку целого корпуса без серьезных потерь. Вы правы — война стала иной!
Абсолютно флегматично отозвался Георгий Карлович, давно обращавшийся к Фоку по обретенному титулу. Александр Викторович поначалу думал, что здесь прячется утонченная издевка, но все оказалось гораздо серьезнее. Это был своего рода протест против «засилья» великих князей на командных постах в русской армии. А тут свой «брат, генерал, в монархи уже выбился, и стал по статусу как бы повыше Романовых. Вот и демонстрировали по каждому случаю свое настоящее отношение, причем совершенно по воинскому уставу.
Да, сам Фок генерал на русской службе, но раз монархом его признал собственный император, то по титулу обращение в русской армии общепринято. Графу всегда скажут не «господин полковник», а «ваше сиятельство», а наместника назовут не «его высокопревосходительство», а «его императорское высочество».
— Там погиб командующий 2-й японской армией генерал Оку — попал под шрапнель, когда вел солдат в атаку. Здесь полегла почти вся его армия, ваше величество, лишь немногие прорвались следом за гвардией из окружения. Говорят, и сам маршал Ойяма уцелел, старика унесли на руках, чтобы он продолжил вести войну…
— Вот это вряд ли, барон — двух армий из трех нет, прорвалось на юг на соединение с Нодзу тысяч сорок пять, не больше — остальные погибли, тысяч двадцать сдалось в плен. Вот и все — война фактически японцами проиграна, но нам настоятельно нужно дать еще один урок, чтобы самураи склонились к быстрому заключению мира…
— Тогда следует наступать на Пусан, и бить их в преследовании!
— Вот вы и начнете, барон, а казаки вам в помощь. Помните завет Суворова — недорубленный лес вырастает!
Глава 41
— Ваше высокопревосходительство, приняли радиограмму от «Урала»! Ее передали из Порт-Артура — телеграмма из столицы!
— Давайте, — Алексеев протянул руку и взял в руки листок бумаги, развернул его. И выругался длинной тирадой, поминая всех кого только можно было — а таких набралось много!
Новость его ошарашила — вчера вечером государь-император Николай Александрович неожиданно для всех скончался в самом расцвете сил. И, судя по всему, то могло быть отравление — ведь никакими сердечными хворостями самодержец не страдал.
Алексеев покосился взглядом на командира «Алмаза» Чагина — в глаза первыми попались императорские вензеля, точно такие же, какие он сам носил на своих погонах, вместе с аксельбантами генерал-адъютанта. И натянул на лицо каменное выражение — пока никто не должен узнать о столь потрясающем событии кроме великих князей Владимира Александровича и Николая Николаевича Младшего, и, понятное дело, генерала Фока, что стал самым натуральным «его величеством». Пока признанным вот уже покойным самодержцем, пока живущей старой стервой Цыси и корейским ваном Коджоном, марионеточным королем, что до недавнего времени находился в полной власти японских оккупантов.
Приятель оказался вторым «богдо-ханом», то есть «святейшим государем», которого на русский манер еще с 17 века, с «Албазинской осады», именовали богдыханом, или «богдойским царем». Так что и сейчас государь Николай Александрович признал за ним «царское величие», так как «императором» с точки зрения европейских правителей и дипломатов он не являлся. Императрицей пока формально все признавали только Цыси, что правила огромной Поднебесной, да еще с ней японского микадо Муцухито, «императора Мейдзи», «божественного Тенно».
А «царь», производное от византийских «цезарей»,
