Уилбур Смит - Раскаты грома
– Мошенница! – обвинила Руфь, подхватила девочку и высоко подняла. Буря радостно завизжала.
– Еще! – приказала она. – Еще!
Шону хотелось рассмеяться вместе с ними. Хотелось подбежать к ним и обнять обеих. Он вдруг понял, что в этом и есть смысл жизни, оправдание его, Шона, существования.
Женщина и ребенок. Его женщина и его ребенок.
Руфь подняла голову, увидела его и застыла, прижимая девочку к груди. Лицо ее стало бесстрастным; она молча смотрела, как он спускается по ступеням амфитеатра.
– Здравствуй.
Он остановился перед ней, неловко вертя в руках шляпу.
– Здравствуй, Шон, – прошептала она, потом уголки ее рта приподнялись в застенчивой, неуверенной улыбке, и она вспыхнула.
– Ты так долго. Я думала, ты не придешь.
Шон широко улыбнулся и сделал шаг вперед, но в это мгновение Буря, которая с серьезным любопытством смотрела на него, начала подскакивать с криками «Дядя! Дядя!» Ее ноги были прижаты к животу Руфи, и это дало девочке возможность оттолкнуться. Она прыгнула к Шону, намереваясь добраться до него, и застала Руфь врасплох.
Шону пришлось бросить шляпу и подхватить Бурю, чтобы она не упала.
– Еще! Еще! – кричала девочка, подпрыгивая на руках у Шона.
Одна из немногих вещей, которые Шон знал о маленьких детях, – это что у них на голове есть «родничок», мягкий и очень уязвимый, поэтому он держал дочь, опасаясь уронить ее и одновременно страшась раздавить. Наконец Руфь перестала смеяться, освободила его и сказала:
– Идем в дом. Ты как раз к чаю.
Они медленно пересекли лужайки, держа Бурю за руки, так что девочке больше не нужно было поддерживать равновесие и она смогла все внимание уделить удивительному явлению – собственным ногам, которые попеременно то исчезали под ней, то снова появлялись.
– Шон. Прежде всего я хочу тебя кое о чем спросить.
Руфь смотрела не на него, а на ребенка.
– Ты…
Она замолчала.
– Ты мог предотвратить то, что случилось с Солом? Мог и не предотвратил?
Она снова замолчала.
– Нет, не мог, – хрипло ответил он.
– Поклянись мне в этом, Шон. Поклянись надеждой на спасение, – взмолилась она.
– Клянусь. Клянусь тебе… – Он искал, чем поклясться. Не собственной жизнью – она недостаточно ценна для этого. – Клянусь жизнью нашей дочери.
Руфь облегченно вздохнула.
– Вот почему я тебе не ответила. Я должна была сначала узнать.
Ему хотелось сказать, что он забирает ее с собой, хотелось рассказать о Лайон-Копе и о большом пустом строении, ждущем, что она превратит его в дом. Но он понимал, что момент неподходящий, нельзя говорить об этом сразу после разговора о Соле. Он подождет.
Он ждал, пока его знакомили с Голдбергами и Руфь увела Бурю, чтобы передать ее няньке. Она вернулась, и он поддерживал беседу за чаем, стараясь не показать им, какими глазами он смотрит на Руфь.
Он ждал, пока они не остались наедине на лужайке, а тогда выпалил:
– Руфь, вы с Бурей едете со мной.
Она наклонилась к кусту роз, сорвала желтый цветок и, слегка нахмурившись, один за другим оборвала со стебля все шипы, прежде чем снова посмотрела на него.
– Правда? – спросила она невинно, но его должна была предупредить алмазная яркость ее глаз.
– Да, – сказал он. – Мы можем пожениться в несколько дней. Потребуется совсем немного времени, чтобы получить специальное разрешение и собрать твои вещи. Я отвезу тебя в Лайон-Коп. Я тебе не рассказывал о нем…
– Будь ты проклят, – тихо сказала она. – Будь проклято твое самомнение. Твое высокомерие.
Он смотрел на нее не понимая.
– Ты приходишь с кнутом в руке, щелкаешь – хоп! – и ждешь, что я залаю и прыгну через кольцо. – Она приводила себя в ярость. – Не знаю, с какими женщинами ты имел дело раньше, но я не из тех, что тащатся за лагерем, и не потерплю, чтобы со мной так обращались. Тебе хоть на секунду приходило в голову, что мне не нужна милостынька? Сколько времени тебе потребовалось, чтобы забыть, что я всего три месяца назад овдовела? Какое сознание собственного превосходства заставляет тебя верить, что я от могилы одного мужчины побегу в снисходительно распростертые объятия другого?
– Но, Руфь, я люблю тебя.
Он хотел остановить этот взрыв, но она закричала:
– Так докажи это, черт тебя побери! Докажи, прояви уступчивость. Докажи – обращайся со мной как с женщиной, а не как с уличной девкой. Докажи пониманием.
Теперь его удивление сменил гнев, не менее яростный, чем гнев Руфи, и он, в свою очередь, закричал:
– Ты не была такой привередливой в ночь бури или после!
Она отступила, как будто он ее ударил, и истерзанный стебель розы выпал у нее из руки.
– Свинья, – прошептала она. – Убирайся и не вздумай возвращаться.
– Честь имею, мэм.
Он нахлобучил шляпу, повернулся и пошел по лужайке. У дороги его шаги замедлились, он остановился, борясь со своим гневом и гордостью.
Потом он медленно обернулся. Лужайка была пуста. Руфь исчезла.
Руфь взбежала по мраморной лестнице, но когда добралась до окна спальни, он уже прошел половину подъездной дороги.
С высоты второго этажа его фигура казалась более приземистой, но и более массивной, а черный костюм отчетливо выделялся на светлом гравии дороги. Дойдя до ворот, он остановился. Она дальше высунулась из окна, чтобы он смог ее увидеть, когда оглянется. Но он не обернулся – закурил длинную черную сигару, бросил спичку, поправил шляпу, расправил плечи и ушел.
Руфь недоверчиво смотрела на колонны ворот и на темные заросли боярышника, за которыми он исчез.
Потом медленно отошла от окна, подошла к кровати и села.
– Почему он не понял? – тихо спросила она.
Она знала, что будет плакать позже, ночью, когда почувствует настоящее одиночество.
Глава 60
Шон вернулся в Ледибург в середине туманного натальского зимнего дня. Когда поезд огибал откос, он стоял на балконе своего вагона и разглядывал большое зеленое пятно на склонах холмов Лайон-Копа. Зрелище тронуло его, но это волнение было окрашено в мрачные тона.
«Середина пути. В этом году мне исполнится сорок один. Должно же что-то возникнуть из всех страданий и глупостей! Попробую определить свое достояние.
В деньгах у меня чуть больше двух тысяч фунтов (благодаря Комиссии по компенсации причиненного войной ущерба). Пятнадцать тысяч акров земли и возможность купить еще столько же. Десять тысяч акров засажены акацией, которая через год будет готова к сбору коры. Долги значительные, но не безнадежные. Я богат.
Что касается плоти, то у меня чуть-чуть седых волос, отличная коллекция шрамов и сломанный нос. Но я еще могу поднять и нести под каждой рукой по мешку с двумя сотнями фунтов муки, могу за раз съесть половину овцы; могу без бинокля сосчитать газелей в стаде на расстоянии в две мили, а Канди, которая понимает в этом толк, не жаловалась на мою мужскую выносливость. Я еще не стар.
Кроме того, у меня есть сын, который принадлежит мне (а также сын и дочь, которые мне не принадлежат). Хотя многих друзей я потерял, они у меня есть, и, вероятно, друзей у меня больше, чем врагов.
Но не менее важно то, что у меня была цель и этой цели я достиг. Я знаю, чего хочу. Мой курс намечен, и ветер попутный.
Таковы мои активы. Я могу ими пользоваться и наслаждаться.
А пассивы? Взятые взаймы деньги, ненависть брата и сына – и Руфь».
«Руфь ушла! Руфь ушла!» – стучали колеса под вагоном. «Руфь ушла! Руфь ушла!» Они смеялись над ним.
Шон нахмурился и намеренно поменял в сознании песню колес: «Ветер попутный! Ветер попутный!»
В последующие месяцы Шон всю свою энергию направил на развитие Лайон-Копа. Он думал о том, чтобы срезать кору, и решил треть деревьев убрать за год до достижения зрелости и еще по трети в два последующих года.
Чтобы возместить убранное, он не стал тратить свои две тысячи фунтов на погашение долга, а израсходовал их на посадку деревьев на всей остальной своей земле. Он купил теодолит и инструкцию по простейшему землеустройству, нанес свои земли на карту, закладывал кварталы деревьев и намечал новые дороги для доступа к плантациям, когда начнется уборка. Однажды в свободное время он отправился к Деннису Петерсену и целый день торговался с ним относительно приобретения ранчо Махобос-Клуф, на которое имел право. Наличных у него не было, а Джексон и Натальская компания отказались дополнительно давать в долг. Когда Деннис не захотел продавать ранчо в рассрочку, Шон отправился к Ронни Паю в Ледибургский банк. Конечно, шанс был ничтожный, и поэтому Шон очень удивился, когда Ронни угостил его кофе и сигарой и вежливо выслушал его предложение.
– Ты все ставишь на одну лошадь, Шон, – предупредил Ронни.
– В этой гонке участвует только одна лошадь. Я не могу проиграть.
– Хорошо, – кивнул Ронни. – Вот что мы сделаем. Я дам тебе всю цену Махобос плюс еще десять тысяч фунтов на развитие ранчо. А ты взамен выдашь мне долговое обязательство на Махобос-Клуф и второе долговое обязательство, на Лайон-Коп, в обмен на долг Натальской компании.
