Александр Башибузук - Дракон Золотого Pуна
— Вина мать вашу… кх — р–р… мля…
О, уже не мычит! Просит вина, значит явно идет на поправку. Да и что с ним сделается — черепушки у скоттов крепкие.
Так… о чем это я? Так вот… Когда ваш покорный слуга уже опять засобирался на тот свет, Карлуша Ясно Солнышко… тьфу ты… Карл Смелый, перегруппировал жандармов в один мощный отряд и ударил во фланг конфедератам. Швисы связанные свалкой с нашей пехотой, не смогли перестроиться и смешались. Жандармы прорезали их строй как раскаленный нож кусок масла и в буквальном смысле слова смешали с дерьмом. Но на этом все не закончилось. Швисы не были бы швисами, если бы так просто отступились. Вторая и третья фаланга перестроились и порубив алебардами рогатки попытались зайти к нам во фланг. Но тут подоспел корпус Жака Савойского и связал их боем, а жандармы рассеяв форхут принялись беспощадно клевать новую цель.
Но опять же, не помогло. Клятые конфедераты, все же прорвались через вагенбург и даже не знаю чем бы дело закончилось, если бы не новоиспеченный рыцарь Эдвард Бошан и мой Клаус. Данные товарищи подорвали две повозки с огневым припасом и устроили маленький филиал ада, испепелив почти весь прорвавшийся швейцарский отряд. Ну и за компанию угробили половину наших ломбардских арбалетчиков и еще немного английских лучников. Ну это дело такое… бывает… Главное, оба живы, но попалило их конечно знатно. Особенно Эдварда — бритт в реальности стал похож на печеную картофелину.
В итоге, швисов мы остановили. И под покровом ночи отступили ввиду полной бесперспективности продолжения сражения, а конфедераты нас отпустили, формально приняв свою победу.
Да, вот еще. По воле случая Жак Савойский мог спокойно взять Муртен. Защитники города неслыханно воодушевились, углядев подошедшую подмогу, а осадный корпус ушел с позиций и организовали лихую вылазку почти всеми своими силами. Вот только не учли того, что Жак предусмотрительно оставил пять сотен жандармов в засаде. И конечно конкретно попали под раздачу. Бургунды, нещадно избивая гнали их обратно в город как стадо баранов и едва ли не заскочили за герсу. Но все же остановились — сообразив, что ничего хорошего их в уличных боях не ждет.
Черт… жуткая была сеча. И красивая… Говорят, понимание красоты отличает нас от животных. А понимание такой красоты? Граненый, изящный в своей лаконичной завершенности, арбалетный болт, с полным музыки звоном входит в стальной нагрудник украшенный скупой чеканкой. Отсверки солнечных лучей на мече выпавшем из уже мертвой руки. Моменты просветления и понимания чего‑то недоступного для нас живых, на лице когда‑то могучего, полного сил воина, пронзенного бритвенно острым наконечником списы. Веер живописных кровавых брызг…
Тьфу зараза… вот это торкнуло. Нет, я не псих, просто каждая битва, каждая смерть откладывает на наших душах неизгладимые отпечатки попутно деформируя восприятие бытия. И я тому не исключение. А может действительно свихнулся и превратился в кровожадного маньяка? В общем, неважно…
Даже не знаю, как сам уцелел. С нашей стороны полегло очень много достойных дворян. В том числе и Жорж де Розюмбо, с которым мне не миновать поединка, если бы этот благородный человек остался в живых. Вечная тебе слава кабальеро! Зараза… опять на слезу прошибает… Где там мой кубок?
— Слава шефу гвардии великой Бургундии!!! — проревел в сиську бухой сэр Джон Миддлетон и выхлебав кубок рухнул куда‑то под стол.
— Слава!!! — ор бургундских вельмож заставил рухнуть целый пласт штукатурки.
Конт Филипп де Круа для пущего эффекта выпалил из пистоля целясь в каблук хозяйки борделя, а конты, де Ромон, то есть Жак Савойский и де Ла — Рош- Арденн, то есть Великий бастард Антуан, затеяли плясать что‑то вроде джиги прямо на столах.
— Братья!!! — я решительно постучал рукояткой кинжала по кубку. — Я почту за честь, принять под командование самых лихих вояк в этом мире. Виват!!!
Да, вот такие дела. Оливье де ла Марш, будучи в опале, остался только главным метрдотелем двора, де Розюмбо на небесах пляшет с ангелами, а я сегодня получил из рук государя перевитый лазурными атласными лентами капитанский жезл и принял под командование все гвардейские подразделения бургундской армии. В том числе и бодигардов Тела. А свою роту благополучно сплавил Логану. Заслужил чертяка. Вот как‑то так. Празднуем теперь, оккупировав лучший бордель в Нанси. В основном избавляемся от стресса, до чертиков натерпевшись страху на поле битвы, поминаем павших, но и не забываем заложить за воротник по поводу новых представлений. Зараза…. только бы еще и этот бордель не спалить…
Не спалили, но оттянулись знатно. Так знатно, что я даже не помню как оказался у себя в особняке. А события вчерашнего дня пришлось воспринимать со слов тетушки Лилит. Старая цыганка с материнской заботой поутру притащила мне кастрюльку огненного бульончика и бережно потчевала с ложечки.
— Ну и зачем ты это сделал Жан? — цыганка укоризненно покачала головой.
— Что? — я подержав во рту горячий бульон и обрел возможность говорить.
— Что? — Лилит экспрессивно всплеснула руками и опять нырнула ложкой в кастрюльку. — Вот это! Себя не любишь, мозги свои не любишь, живот свой не любишь. Зачем?
— Знаешь даи* — я попробовал привстать и с удивлением обнаружил, что сие действие произвел без особых болезненных ощущений. — Знаешь, иногда хочется просто забыться и спрятаться. Вокруг бывает так страшно…
*Даи(цыг.) — мама.
Цыганка понимающе кивнула, пристально посмотрела в мои глаза и вдруг поинтересовалась:
— Я же тебе никогда не гадала сыночек?
— Нет. А ты можешь?
— Конечно. — Лилит кивнула с серьезным выражением лица. — Я же ведь немножечко чувихани*.
*Чувихани(цыг.) — ведьма.
— Ведьма? Никому не говори об этом.
— Я и не говорю… — улыбнулась Лилит и откуда‑то выудила пустую серебряную мисочку и клубок шерсти утыканный множеством иголок. — Теперь закрой глаза и спокойно лежи. Я буду говорить, а ты, если захочешь, можешь спрашивать.
После потребления супчика, мое бренное тельце почувствовало себя гораздо лучше, поэтому, я спокойно откинулся на подушку и прикрыл глаза. Интересно…
Послышался звон воды и через мгновение цыганка стала говорить:
— Вай, вай, мальчик мой, ты недавно взял много жизней, но нужные так и не взял…
— Что с ними?
— Один совсем плохой, но будет жить. А второй, целехонек, хотя ты его первым должен был…
В голове родилось понимание слов цыганки. Тот, что плохой, но будет жить — это Рене, а второй, который целый — это клятый Кампобассо. Хитрый ломбардец куда‑то исчез во время битвы бросив своих людей, но к концу ее, вполне нарисовался — даже умудрился засветиться перед Карлом, устроив бесполезную, показушную атаку с горсточкой своих приближенных. Вот же сука…
— Есть еще один… — голос цыганки мне показался немного встревоженным. — Но он мертвый и живой одновременно. Кто это сыночек? Расскажи мне.
— Когда‑то очень давно, я убил очень плохого человека. И вот совсем недавно узнал что он живой. Или восстал из ада…
— Что он сделал сыночек?
— Он убил моего отца, а потом и мою мачеху, вместе с ее, еще не родившимся ребенком… — руки невольно сжались в кулаки.
— Ты его встретишь еще не скоро… — цыганка успокаивающе положила руку мне плечо. — Но ладно о плохом. Ничего особенного я не вижу, а то что вижу, пока тебе не надо знать.
— Многие знания — есть многие печали?
— Ты очень умный сыночек. А вообще, лучше сначала разберись со своими сердечными делами.
— Не начинай даи… — я спустил ноги с кровати, поежился от осознания необходимости заняться делами и попросил Лилит. — Помоги лучше одеться…
Из битвы, моя персона вышла абсолютно целехонькой, но все равно тело напоминало собой один сплошной синяк и теперь, особенно поутру, пока не расхожусь, некоторые телодвижения представляли собой сущие мучения.
— Вот еще… — фыркнула цыганка. — И без меня есть кому помогать.
И хлопнула пару раз в ладоши.
Дверь в спальню скрипнула, я повернулся, но вместо ожидаемых близнецов, с легким охренением, узрел восточную красавицу. Или гурию…
Впереди двух служанок нагруженных подносами застыла неимоверно красивая девушка в восточном наряде.
Длинный парчовый камзольчик стянутый кушаком на удивительно тонкой талии, длинные стройные ножки в шальварах и тапочках с загнутыми носками. Черные волосы стянуты узенькой диадемой, а нижняя часть лица прикрыта легкой газовой тканью…
— Я приветствую тебя мой господин… — молвила гурия голосом Земфиры и звякнув многочисленными браслетами на руках и ногах склонилась в поклоне.
— Ну вы тут разбирайтесь, а у меня есть чем заняться, — Лилит быстро исчезла из комнаты.
Вот те раз… Когда уезжал из Нанси, Земфира напоминала собой сущую замухрышку, причем, в крайне истощенном виде. Конечно, с намеком на симпатичность, но эта девушка… Даже не знаю что сказать… Стоп! А что имела ввиду Лилит, под словами: '… разберись со своими сердечными делами…'? М — да… опять сговор…
