Николай Берг - Лёха
Трясущимися руками бурят сунул в рот сигаретку и, наплевав на маскировку, покурил, чтобы немного успокоиться. Уволок и Семенова в палатку, покараулил, вздрагивая от ночных шорохов, с тревогой встретил серенький рассвет, спрятался от моросившего дождика в палатку, потом проснулся от странного хрипа. После этого только и бегал к ручейку неподалеку, наполняя флягу, потому как, не приходя в сознание, трое пили жадно.
После очередного забега за водой обнаружил, что Семенов вылез из палатки и дышит, словно рыба на берегу. Порадовался тому, что сослуживец не помер, продолжил поить – и потихоньку сознание вернулось и к Семенову, и к Середе, а вот Леха долго не мог прийти в себя. Сейчас Середа опять спит, и этот Леха – тоже. А сам бурят ничего понять не может.
Семенов и сам ни черта не понимал.
С чего ему так было дурно? Ну выпили немного вина вчера. Сладкое, как церковный кагор. Ну не ели два дня. Тоже бывало. Немцы гоняли, маршировать пришлось несколько десятков километров. Но все равно непонятно, с чего такая полная разбитость?
В голове от мыслей стало тесно, и она опять разболелась, что для Семенова было опять же совершенно неожиданно – раньше голова у него практически никогда не болела. Принять вариант, предложенный бурятом, суеверно полагавшим, не злые ли духи тому причиной, было недостойно двух красноармейцев, да еще и взрослых мужчин впридачу. Кое-как пришел в себя Середа, неприязненно молчал, пока Жанаев разжигал маленький, незаметный днем костерок. Наконец и Леха приполз, словно побитый пес. И оказалось, что потомок забыл свое имя и не откликается, да еще и никого из присутствующих не узнает.
Дела-а-а!..
Весь день прошел уныло и убого, хотя к вечеру всем троим стало получше и даже супчика горохового похлебали, тем более что бурят сварил его пожиже. Опять рухнули спать.
Только на следующее утро почувствовали себя хоть сколько-то сносно.
Тут-то и завелся Середа, которому приспичило все же разобраться, что это на них так подействовало, что тяжкое похмелье показалось бы в сравнении с этим майской розой и сплошной радостью. Семенов поддержал его в поисках причины – и потому, что самому интересно было, и потому, что знал – если что хохол в голову взял, то не своротишь его; упрямые они, хохлы.
Немного стыдясь, артиллерист признался, что позавчера у него был необычайный душевный подъем и прилив всемогущества. Леха кивнул головой – он тоже себя почувствовал на некоторое время всемогущим. После этого Семенову было легче признаться, что он тоже был велик и мудр. Ясно, что удачный побег и ловкое завладение транспортом и оружием могли вызвать эмоциональный подъем, но что-то никакой радости, пока уходили от погони, не припоминалось – только навязчивый страх. А вот перекусили супчиком – и понеслось. Спросили Жанаева – тот искренне удивился. С ним никакого «шумашестиа» не было. Обжегся супом, да, было. Вкусный суп, к слову, оказался.
Опять все задумались, потом в один голос и Середа и Леха воскликнули:
– Шоколад Жанаев не жрал!
Запасливый Середа откопал в сумке пустую коробочку, которую не выкинул на всякий случай, удобная была коробочка, из плотного картона. И пахла вкусно, шоколадом.
Тщательное изучение коробки ничего особенного не дало, разве что когда дотошный Середа стал читать все, что было на коробке понаписано, то запнулся о странную надпись: «с первитином». Красноармейцам это слово ничего не говорило, зато Леха ожил и обрадовался:
– Вот теперь ясно!
– Что тебе ясно? – недоверчиво спросил Середа.
– Все! – безапелляционно сказал потомок.
– Излагай! – приказал Семенов.
– Да все просто! Первитин – это наркота такая[70]. Стимулятор вроде, типа экстази.
– Ты поспокойнее, не волнуйся. Что за наркота? Вас ист дас?
– Да обычная. На танцах ее еще едят. Ну чтоб плясать всю ночь. Типа как бы у своего организма в долг силы берешь, – судорожно вспоминал ранее слышанное об экстази Леха.
– Мой органон отравлен алкоголем, – непонятно и недоверчиво пробурчал Середа.
– Не, точно, все понятно! Мы вчера приняли этого шоколада с наркотой, вот нас и развезло, как кайф кончился. Да на старые дрожжи! Да с устатку! Да не евши! И кагором лакирнули, – радостно от того, что стало понятно, чем их так крючило цельные сутки, затараторил Леха.
– То есть залезли в долги, а потом органон должок с процентами взыскал? – уточнил Семенов.
– Точно! Эта наркота как бы стопоры снимает. Тратишь всю энергию, сколько есть. Некоторые, бывают, дохнут. От обезвоживания.
– То-то у нас сушняк был такой лютый, словно с большого бодуна. Слушай, а что ж выходит, немцы на такой фармацее сидят? Это же медицина, да?
– Ну получается так.
– Это хорошо, – мстительно заявил Семенов, мысленно прикинувший, как было бы здорово дорваться до фрицев, которые после этой своей шоколадки в негодное состояние пришли.
– Зато пока под кайфом – много чего наворочать могут. Мы вон смотри – и ноги таскать не могли после побега, а как шоколадку съели, так и понесло нас куролесить.
– Ага. То-то и сейчас чуть живые. Ну их к черту с таким шоколадом, – подвел итог Семенов.
Менеджер Леха
Когда удалось понять, что это такое произошло с ними, и почему один лишь бурят остался нормальным, потомка сильно удивило, что его товарищи о наркотиках слыхом не слыхивали и проявили просто дремучую девственность в этом вопросе. Леха аж вспотел, старательно растолковывая этим провинциалам, что к чему в погоне за кайфом. Правда, не так чтобы уж очень соловьем разливался – успел поймать тяжелый предостерегающий взгляд Семенова и вспомнил, что болтать языком надо с опаской. Потому ограничился только коротеньким рассказом, что вот есть определенная публика, которая жрет, курит и нюхает всякое и потому балдеет и получает особые ощущения, которые на своей шкуре троица и попробовала. И да – потом за удовольствие надо платить. Впрочем, если опять принять наркоту, то опять будет кайф… ну то есть приход… ну то есть вот эти необычные ощущения. Только потом мозги погорят на фиг. На этом менеджер и остановился, переведя дух от лекторского запала и опасаясь, не ляпнул ли лишнего.
Удивленный услышанным Середа, впрочем, ничего не заподозрил, просто подумал, наверное, что в крупных городах публика с жиру бесится, о чем и сказал вслух. Не пойми с чего он считал Леху жителем Москвы, а менеджер и бурят с дояром не кидались переубеждать.
Леха перевел дух, помолчал. В голову почему-то полезло, что, в общем, артиллерист прав, было с чем сравнить. Особенно когда жрать нечего и одеться-обуться тоже проблема. Как-то до этих приключений не вставали перед ним такие вопросы, вообще не вставали – всегда было и что покушать и что надеть-обуть. За всю свою жизнь не пришлось ни разу голодать. Очень незнакомое и неприятное ощущение, надо признаться. С другой стороны, задница еще болела, уколы штыком давали себя знать, особенно после лихой тряски в мотоциклетном седле. И вчерашняя лютая жажда так и стояла кошмаром.
Раскисать не дал дояр, посчитавший, видно, что вчерашний день отдыхали – и хватит. Потому пришлось вставать и идти к вездеходу. Осмотр особо не порадовал – бензина было на самом донышке, что показал всунутый в горловину бака прутик. Не без опаски, напрягая травмированную голову, Леха попытался завести агрегат и, к немалому изумлению водителя, машина послушно завелась. Порадовавшись суеверно-уважительным взглядам бурята и Семенова, потомок сумел не рассмеяться, а сохранить протокольное выражение лица, заглушил мотор, поставив вездеход поудобнее. Потом, не торопясь, принялись за инвентаризацию имущества. Долго копались в сумках для плащ-палаток, наконец разобрались, для чего нужны колышки, веревочки и прочие фишки с прибамбасами. Изменения, внесенные в поставленную Жанаевым палатку, оказались удачными, теперь в шатер легко помещались все четверо. Для какой-то хитрой цели шатер развернули на новом месте, на этот раз накидав вместо лапника охапки папоротника. Попутно на костерке в отмытых котелках грели воду и с громадным удовольствием по очереди помылись теплой водой, пользуя найденный в сидоре, который хозяйственный Жанаев тщательно, но неуклюже залатал, кусок мыла. Предмет гигиены одуряющее вонял чем-то лихим, отчего становилось ясно, что дезинфекция будет суровой. На Леху, постоянно почесывавшего под мышками, Семенов смотрел все подозрительнее; наконец, когда дошла очередь до помыва, решительно забрал у потомка трофейный китель, вывернул его наизнанку, внимательно осмотрел, водя ногтем по швам, потом хмыкнул, позвал чисто вымытых бурята и Середу и те тоже утвердительно кивнули, увидев там что-то знакомое для них. Но судя по рожам – не шибко приятное.
