Звезды примут нас - Борис Борисович Батыршин
Обнаружив вожделенную искорку сначала на экране радара, а потом и в оптическом диапазоне, мы все воодушевились до чрезвычайности — казалось, подтверждалась гипотеза о выходе из строя энергосистемы станции, причём что бы не стало тому причиной, это никак не мог быть, скажем, взрыв реактора. Случись что-то подобное — мы наверняка засекли бы на месте „Лагранжа“ что-нибудь, хотя бы отдалённо напоминающее газовое облако, да и чувствительные бортовые радиометры сказали бы своё веское слово. Несколько смущало отсутствие радиопередач, даже сигнала приводного маяка — ведь даже с заглохшим реактором на станции оставались ещё солнечные батареи…
Сомнения мучили нас примерно час, после чего капитан и француз Мишель Тома, исполняющий в этом полёте функции штурмана и радиометриста, выдали категорический вердикт — это не „Лагранж“! Обнаруженный объект, хотя и, несомненно, является рукотворным и сделанным из металла, но никак не может являться станцией — разве что, её обломком, причём не особенно крупным и, увы, не подающим признаков жизни. Огорошив экипаж этим неутешительным сообщением, Борис Валентинович отдал команду готовиться к перелёту.
Дистанция до обнаруженного объекта не слишком превосходила межорбитальные перелёты, которые „Резолюшну“ уже приходилось совершать, не задействуя маршевый ионный двигатель. К тому же, мучительно-долгий разгон на малой тяге, во время которого всем на борту корабля придётся мучиться неизвестностью — слишком крутое испытание для и без того издёрганных человеческих нервов. А потому Волынов решил пожертвовать частью запаса топлива 9вообще-то далеко не бездонного) для маневровых движков, сократив ожидание до минимума. В итоге, а разгон, перелёт и последующее торможение должно в совокупности уйти меньше половины суток, причём характер таинственного объекта станет ясен гораздо раньше, когда искорка в зеркале бортового рефлектора „Резолюшна“ превратится, наконец, во что-то осмысленное…»
«28 декабря 1977 г. Кто такое объект на самом деле — стало окончательно ясно, только когда мы подошли к нему километров на двадцать. Ни следа массивного бублика „Лагранжа“ с пристыкованным к нему кораблём-энергостанцией „Никола Тесла“; никаких признаков целого выводка лихтеров и грузовых контейнеров, которые неизбежно должны были скопиться на станции после многочисленных односторонних перебросок — ничего ровным счётом, кроме одиноко висящего в межпланетной пустоте „Эндевора“. При нашем приближении корабль не подал ни единого признака жизни — ни в радио— ни в оптическом диапазоне. На месте антенны дальней связи торчит штанга с установленными на ней панелями солнечных батарей — бросив на них один-единственный взгляд, я сразу подумал, что крепили панели либо в крайней спешке, либо из последних сил, либо и то и другое вместе. Что ж, это хотя бы даёт ответ на вопрос, почему экипаж корабля не выходит до сих пор на связь — если, конечно, предположить, что внутри ещё остался кто-то живой…
„Резолюшн“, затормозив, повис в полутора километрах от своего близнеца, и мы, оттесняя друг друга от экранов, иллюминаторов и резиновых наглазников перископов долго рассматривали его корпус через всю имеющуюся на корабле оптику. Одновременно Тома прощупывал „Эндевор“ радаром и телескопическими щупами радиометров — так же без сколько-нибудь заметного результата. А вот визуальный осмотр кое-что дал: например, мы обнаружили, то входной люк приоткрыт, из расположенной сразу за ним камеры гермошлюза не вырывается ни единого лучика света. Такими же беспросветно-чёрными оказались позиционные огни и все пять иллюминаторов — два из них к тому же прикрывали приваренные снаружи металлические заслонки, которых там, вообще-то быть не должно. Это показалось странным, и мы тщательно рассмотрели их с максимальным увеличением. Форма, качество швов не оставляли сомнений в том, что у сварщика, как минимум, дрожали руки. Оба эти признака, небрежный монтаж солнечных батарей и кривая сварка внушали, тем не менее, некоторый оптимизм: как минимум, это признак того, что экипаж „Эндевора“, если и погиб, то не сразу, а некоторое время продолжал ещё бороться за жизнь.
Ни один из внешних блоков датчиков, которыми можно управлять изнутри (напомню, их расположение в точности соответствовало таковому на „Резолюшне“) за это время не шелохнулся. Тяжко это признать — но мёртвый снаружи корабль, скорее всего, точно так же мёртв изнутри, и приоткрытый гермолюк, скорее всего, готовит нас, непрошеных визитёров, к трагическому зрелищу — плавающие в лишённых воздуха отсеках промёрзшие насквозь тела.
Внутрь решено было идти двоим — второму пилоту Сергею Пучкову и мне. Мы облачились в „Кондоры“ и вышли наружу; я с „холодильником“ маневровых движков на спине страховал, пока напарник протягивал от нашего шлюза к „Эндевору“ прочный стальной тросик. Закрепили его там, где и было положено — на швартовочной скобе слева от входного люка, а вот открыть приоткрыть его крышку пошире нам не удалось, несмотря на все усилия. Петли заклинило намертво, так, что внутрь можно было просунуть только руку с фонариком. Этого оказалось достаточно, чтобы осмотреть примерно треть шлюзовой камеры, и тут появился первый повод для оптимизма: внутренний люк оказался закрыт, и за ним тлела багровым угольком лампа аварийного освещения.
С этим мы и вернулись на корабль. Выслушав доклад, командир заявил, что шансы найти живых сохраняются, но чтобы это проверить, придётся не как-то справиться с заклинившим внешним люком — причём не просто открыть его достаточно широко для человека в вакуум-скафандре, но и исправить механизм, чтобы потом люк можно было задраить. Ближайшей же задачей он определил следующую: отыскать на корпусе „Эндевора“ порты подключения внешних коммуникаций — шлангов, кабелей, трубопроводов и линий связи, которыми корабль присасывается к станции для технического обслуживания и предполётной подготовки, — и подать внутрь энергию и воздух. Есть ли там уцелевшие члены экипажа, которые смогут оценить этот жест — вопрос второй, сказал Волынов, — но сделать это придётся в любом случае, чтобы иметь возможность избавиться от скафандров уже в шлюзе — проводить даже первичный осмотр в громоздких, неуклюжих „Кондорах“ будет не слишком удобно. Позже мы смонтируем надувной рукав переходной секции, добавил он, но сейчас именно коммуникации — наипервейшая задача.
Кроме того, добавил он, стоит попробовать установить связь с теми кто может оставаться внутри. Интерком, который мы подключим через разъёмы на корпусе, может и не заработать — зато наверняка сработает древний, как мир способ, именуемый „перестукивание“. Сделать это несложно: достаточно прижать шлем к корпусу „Эндевора“ и постучать гаечным, к примеру, ключом. Звук разнесётся по всем отсекам корабля, и если там остались ещё живые — они обязательно услышат
