Время перемен - Евгений Васильевич Шалашов
Ну вот, развеялся еще один миф о гражданской войне. Даже жалко стало.
Пока болтали, уже и дошли, а я даже толком не успел покрутить головой, осмотреть, насколько изменился тот Петербург, который я люблю и помню, по сравнению с этим Петроградом.
– Товарищи, казарма офицерская, комнаты небольшие, – предупредил товарищ Симоненко, проведя нас на первый этаж. – Можете занимать любые, но для тепла лучше устроиться в гимнастическом зале, там печки есть. Дров, правда, пока нет, но скоро подвезут.
Действительно, гимнастический зал офицерской казармы был превращен в огромное спальное помещение, с металлическими кроватями и провисшими панцирными сетками. Разумеется, никаких матрасов и одеял и в помине не было, а уж про постельные принадлежности я вообще молчу. Но здесь собрались люди бывалые, которым и на земле спать доводилось, а уж кровать, так это вообще барство.
Посередине зала стояли две чугунные «буржуйки», с трубами, проходившими под потолком, выведенными прямо в форточки. Всюду копоть, а кого нынче копотью удивишь?
Как и положено начальникам, мы со Спешиловым устроились около самого выхода. Там холоднее, но все-таки, кое-какие преимущества есть. Те, кому довелось ночевать в одном помещении, где спит больше сотни мужиков, меня поймут.
Пока обещанные дрова не привезены, быстренько отправили парочку самых хозяйственных товарищей на поиски хоть какого-нибудь топлива. В крайнем случае – «Апрашка» недалеко, а вязанку-другую хвороста можно купить и там. Нэп на дворе, а имея деньги можно сделать если не все, то почти все.
Пока народ готовил спальные места, я решил сделать одно важное дело. Оставив Виктору адрес, по которому, если случится тревога, следует отправить гонца, отправился на угол Мойки пятьдесят девять и Невского, по давно известному мне адресу.
В этом здании, где нынче висит плакат с надписью «ДИСК»[23] на первом этаже в советские времена была «Котлетная» и будучи в Ленинграде, я считал своим долгом ее посетить, съесть офигительно вкусную котлетку и какую-нибудь булочку, запивая все это дело кофе с молоком. В девяностые годы вместо котлет стали продавать винегреты с костлявой селедкой, подавая их на тарелочках из фольги, зато можно было к ним взять полстаканчика водки. Ну, а теперь (имею в виду двадцать первый век) здесь расположилось пафосное кафе, с ценником, показывавшим, что даже простенький «Оливье» съеденный на Невском проспекте, стоит в четыре раза дороже своего собрата близ метро «Автово».
Но меня интересовали не воспоминания, нахлынувшие из будущего, а обитатель комнаты на втором этаже.
Дверь не заперта, но как воспитанный человек я постучался. Николай Степанович Гумилев известен своими амурными похождениями, мало ли что.
– Заходите, – услышал я глуховатый голос.
Комната, которую занимал великий поэт, была большая и абсолютно пустая. То есть, свободная от столов, шкафов и прочей мебели. Кажется, мебелью здесь служили стопки книг. На них сидели, за ними работали и обедали, на них и спали.
– Любопытное использование пространства, – хмыкнул я, оглядевшись по сторонам. Посмотрев на вставшего при моем появлении человека, решил, что раз приметы совпадают с приметами Гумилева – худощавый, лет тридцати пяти, слегка косивший на один глаз, то можно поздороваться, да и самому представиться. – Николай Степанович, здравствуйте. Фамилия моя Аксенов, зовут Владимир Иванович. – Чтобы расставить все точки над «i», сказал. – Руку я вам не подаю, потому что наслышан, что Николай Степанович руки чекистам не подает. А я, как раз, служу в ВЧК.
– Я вообще незнакомым людям руку не подаю, – сообщил поэт и кивнул мне на стопку книг, изображающую гостевой табурет. – Присаживайтесь.
– Это правильно, что не подаете, – похвалил я Николая Степановича, осторожно усаживаясь на книги. – Мало ли, когда человек последний раз руки мыл?
– А можно поближе к теме? – недовольно поинтересовался Гумилев. – У меня, знаете ли, очень много работы и выслушивать всякий вздор нет никакого желания.
Николай Степанович показал на открытые книги и рукописи, лежавшие на подоконнике.
Я был слегка обескуражен. Нет, ну вы посмотрите, какой ершистый. Мало того, что не боится чекиста, так еще и хамит. Впрочем, Гумилев ушел добровольцем на фронт, заслужил два солдатских «георгия» и чин прапорщика. Такие ни черта, ни ВЧК не боятся.
– Ну вот, – искренне огорчился я. – А я специально из Москвы ехал, хотел с известным поэтом и литератором пообщаться, а у него времени на меня нет.
– Не ерничайте, Владимир Иванович, – насупился поэт. – Я знаю, чем занимается чека. Кстати, – слегка оживился он. – А почему из Москвы, а не из Архангельска? Как я помню, товарищ Аксенов, начальник губчека.
– Это уже в прошлом, – отмахнулся я, и поинтересовался. – А что, мои архаровцы у вас все-таки побывали?
– Были у меня в прошлом году два пьяных клоуна, – усмехнулся поэт. – Едва ли не в стихах описали красоты Архангельска. Дескать – дрейфующие льдины в Белом море, игра всполохов на небе ночном! Мол, наш начальник шибко желает, чтобы я все эти красоты описал.
– И чего же отказались?
– Решил, что это глупая шутка, – отрезал Гумилев.
– Жаль, – вздохнул я. – А они мне Александра Александровича Блока привезли. Дескать, раз Гумилев отказался, так пусть товарищ Блок красоты опишет. Но Александр Александрович болен был, да и вообще…
Я не стал рассказывать, что Блок в Москве ушел по знакомым, и куда-то пропал, а у меня не было ни времени, ни сил его разыскивать.
– Николай Степанович, вы занятой человек, поверьте, и я тоже. Поэтому, сразу скажу, что как поэт вы мне сейчас не нужны, да и не напишет поэт ни по политическому, ни по социальному заказу. Скажите мне – не хотите ли съездить куда-нибудь? Понимаю, вы бы в Абиссинию съездили, но туда пока путь заказан.
– А куда, в Индию? – с иронией поинтересовался Николай Степанович.
– А почему в Индию, а не в Персию? – удивился я. – Еще можно в Афганистан, если захотите.
