Роман Буревой - Боги слепнут

Каков отец лицом, Постум представлял смутно – Палатин не изобиловал портретами бывшего Цезаря. Но однажды мальчик вместе с матерью был на заколоченной вилле отца и видел там его бюст – мраморный отец казался совсем молодым. Мраморный Элий смотрел куда-то мимо Постума и улыбался странной улыбкой – будто все на свете понимал и не осуждал никого.

– Я велю отставить Бенита, – пробормотал Август, просыпаясь.

Но тут же начался новый сон. Он летел по небу, и с ним Элий и Летиция. А внизу блестел мрамором и яркими красками Рим – бесконечный, как каменное озеро, и Постум показывал Город и говорил: «Это мой Рим». А они как будто очень давно не были в Городе, и все изумлялись, как все изменилось, а Постум им говорил:

– Смотрите, я построил новый Город.

И вдруг снизу ударил яркий свет и ослепил…

Постум сразу проснулся – луч фонарика бил в глаза. Он в ужасе заслонился руками. Дверцы машины распахнулись, и внутрь полезли люди. Постум хотел закричать, но не закричал, лишь судорожно втянул в себя воздух.

Мощные руки подхватили малыша-императора и понесли куда-то.

– Авл! – Постум тянул руки, отыскивая своего защитника. Но никого не было рядом. Только ледяные цепкие пальцы исполнителей.

Преторианец стоял на обочине в окружении людей в черном. Уже светало. Но границу они так и не пересекли.

Постума вручили низкорослому человечку в черном плаще с капюшоном.

– Пусти меня! Пусти! – кричал малыш, захлебываясь от плача.

– Пустить тебя, Август? – сладким голоском спросил коротышка. – А куда тебя пустить, мой дружочек? Куда ты так торопишься?

– К маме! – кричал Постум. – К отцу!

– К отцу? Где ж тебя ждет отец? – голос коротышки сделался до противного сладок.

– В Лютеции. Я хочу в Лютецию.

– Ну так поедем в Лютецию, дружочек. Кто ж против? Только твоя машинка сломалась. Поедем на моей. – Он сделал знак своим подручным и шагнул к черной длинной «триреме», что поджидала его у обочины.

– А гвардеец? – спросил один из исполнителей. – Что с ним делать?

– Ничего. Ну его к воронам! – хихикнул коротышка. – Все равно их скоро всех разгонят. И этого туда же.

– Но ведь это он позвонил исполнителям?

– Что с того? Преторианцы нам не нужны. Пусть катится.

Человек в черном плаще уселся н заднее сиденье, держа на руках плачущего навзрыд Постума, и машина умчалась. Ее никто не остановит до самого Палатина. Все знали, что черные машины принадлежат исполнителям желаний. Желаний Бенита.

Элий, сидя в маленькой таверне за столиком у окна, видел, как подъехала к храму Мира пурпурная «трирема», как преторианские гвардейцы вытянулись в струнку на ступенях мраморной лестницы. Из авто вышел человек в блестящем плаще, держа на руках ребенка. Дождь лил, в его струях расплывались желтые огни зажженных раньше срока фонарей. И все виденное плыло перед глазами Элия – слезы застилали ему глаза. Постум! Он его видит наконец. Неужели настал час? Неужели?

– Выпьем, старик, – бормотал художник. – Выпьем. Знаешь, как трудно творить на краю пропасти? Ты знаешь, что мы на краю и готовы сорваться в бездну? Ты чувствуешь этот край?

– Я там был, – ответил Элий.

– Где?

– В пропасти.

– Ну и как там?

– Темно.

– И только-то? А тех, копошащихся во тьме и готовых явиться в наш мир, ты видел?

– Ты римский гражданин? – спросил Элий.

– Да, а что?

– Почему тогда не носишь тогу?

– Неудобно. В гроб меня в тоге положат. А так мне в тунике куда удобней. Как и всем.

– А я не могу надеть тогу. Даже сейчас. Я – перегрин. – Элий поднялся.

– Куда ты?

– Меня ждут на заседании Большого Совета.

– Ты же перегрин! Разве перегрины ходят на заседания Большого Совета? – хихикнул художник. – А впрочем… Т-с… – Галл поднес палец к губам. – Я все знаю, перегрин. Желаю удачи.

Большой Совет собирался в Лютеции лишь в экстренных случаях, и потому специального здания не было, заседания проводились в целле храма Мира, воздвигнутом после Второй Северной войны.

Элий вошел в храм, остановился. Бенит сидел в кресле, обрлаченный в пурпур. Члены Большого Совета, представители всех провинций Империи, и всех стран Содружества, расположились на мраморных сиденьях пониже. Все смотрели на Элия и ждали.

Он выкрикнул приветствие – его сиплый голос неестественно прозвучал под сводами. Элий не надел, как обычно, платок, и все могли видеть его изуродованную шею. Но сам он не видел лиц. Ничего не видел, кроме пустого курульного кресла. Император не прибыл. Как же так? Ведь он видел пурпурное авто у храма и ребенка, которого несли на руках. Все было так ловко задумано.

– Где мой сын? – спросил он, поворачиваясь к Бениту.

– О ком это он? – Диктатор состроил шутовскую гримасу.

– Я спрашиваю: где мой сын, где император?

– Постум Август остался в Риме, – сообщил Аспер, стоявший за креслом диктатора.

Элий пошатнулся.

Неужели он принял за Постума какого-то другого малыша? Так что это было? Инсценировка? Представление, рассчитанное на одного-единственного зрителя – Элия. Пасмурная погода, ливень, блестящий плащ. Бенит и его приспешники решили, что Элий обманется, и он обманулся. Как гласит старая пословица: «Честный человек всегда простак».

– Мы должны установить, кто перед нами – истинно Элий – или самозванец, – объявил председатель Большого Совета Бренн.

Адвокат Элия положил перед ним папку с бумагами.

– По предварительным данным и свидетельствам очевидцев этот человек действительно тот, кто прежде носил имя Гай Элий Мессий Деций, – заявил Бренн.

– Враль! – выкрикнул Бенит.

– Прошу помолчать. Мы должны выслушать Элия.

– Человека, который называет себя Элием, – поправил Аспер.

Элий стал рассказывать. По-прежнему никого он не видел – только пустое курульное кресло. Постум не приедет. Задуманный план рухнул. Никто, кроме Постума, не имеет права низложить Бенита. Никто, кроме Большого Совета, не может это решение утвердить. В Риме император бессилен. Бенит ему и шагу не даст ступить. Сенат не позволит сказать дерзкое слово. Исполнители не позволят. Новый префект претория не позволит. Младенец не может победить толпу прохвостов. Да может ли прохвостов кто-нибудь победить? Они, как саламандра, пожирающая собственный хвост, могут лишь пожрать сами себя.

Элий говорил, но ему было все равно – признают ли его отцом императора или самозванцем. Ему казалось, что он ослеп. Перед ним была пустыня чернее ночи.

– От моего имени пусть выступит Аспер, – заявил Бенит.

– Допустим, этот человек говорит правду, и он в самом деле Гай Элий, – начал Аспер, – но тогда он больше не является римским гражданином. Его считали мертвым. Его оплакали. Ему воздвигли кенотаф. Согласно римским законам он – перегрин. Он должен подать прошение на имя императора с просьбой о возвращении гражданства. По закону все так? – обратился Аспер к адвокату Элия.

– Именно так.

– Так о чем же речь? О чем мы спорим? Пусть подает прошение. – засмеялся Аспер. – Разве это тот вопрос, который решается в Большом Совете?

Элий недоуменным взглядом обвел зал заседаний. Так просто? Его признают? Никто даже не пытается доказать, что Элий – это не Элий. Впрочем, Бенит наверняка уже давно знал, что Элий жив. Преторианцы вернулись из плена в Рим куда раньше.

– Я не могу допустить, чтобы моего сына воспитывал чужой человек, – заявил Элий.

– Разве кто-то против? – фыркнул Бенит. – Возвращайся в Город и воспитывай малыша.

«Знает, все знает…» – мелькнуло в мозгу. Такое отчаяние охватило Элия, что он едва не завыл в голос. Но кого винить – себя, Бенита, Фортуну?

– Я не могу вернуться в Рим, – выдавил он с трудом.

– Почему? – спросил Бренн и нахмурился.

– Я дал обет.

– Какой же?

Элий молчал – не мог говорить – пропал голос.

– Так какой же обет ты дал? – настаивал Бренн.

Элий сделал знак, что не может говорить.

Вместо него заговорил адвокат:

– Гай Элий Перегрин настаивает, чтобы его сын жил вместе с ним в Лютеции.

– А может в Северной Пальмире? – издевательски спросил Бенит. – Может, императору уехать в Новую Атлантиду, потому что его сумасшедший отец дал какой-то там обет? Император Рима живет в Риме и больше нигде. Кто-нибудь хочет возразить? – Никто не пожелал. – Тогда надо поставить вопрос на голосование. Итак, я предлагаю: «Император будет жить в Риме. Гай Элий Перегрин пусть просит римское гражданство».

Большинство членов Совета проголосовали «за». Лишь Бренн и представитель Испании были «против». Но их протест ничего не решил.

У нее отняли Постума. Летиция закричала, в бессилии заколотила кулаками по подушкам. Потом сползла с ложа на пол. И так лежала неподвижно, уже не плача и не крича, только сознавая одно: она потеряла своего мальчика. Ничего изменить уже не удастся. Так Элий и нашел ее на ковре в спальне в одной ночной тунике. Услышав его шаги, она приподняла голову и спросила: