Пьер Бордаж - Ангел бездны
Да, конечно, один из тех, кто оскорбляет Господа своими извращенными сексуальными наклонностями. Но он почему-то не чувствовал к этому педику той острой ненависти, какую испытывал по отношению к другим скверным христианам.
– А у тебя уже было с девушкой? – спросил Максимилиан.
Нет, он никогда не обнимал, не целовал девушку. Он хранил чистоту для свадьбы, следуя предписаниям Его Святейшества папы Иоанна-Павла III. Он понимал теперь, что никакой свадьбы у него не будет, ему придется умереть, так и не познав тайну женщин. Он подозревал, что мастурбация, к которой прибегал только, чтобы ослабить порой невыносимое напряжение члена, была лишь слабым отражением экстаза, испытываемого с женщиной. Война украла у него юность, силу, любовь в настоящем и в будущем.
– Так было или нет?
– Тебе-то какое дело, педик несчастный?
Он вытянулся на койке и зарылся лицом в подушку. Глупый индюк, несомненный глупый индюк в этом жестоком фарсе, войне между Европой и Нацией Ислама.
Он спал вполглаза, нервным тревожным сном. Ему почудилось, что Максимилиан встал, покопался в своих вещах, быстро направился к выходу. Чей-то голос велел ему идти следом. Он не послушался, опасаясь, что Максимилиан неверно его поймет и пригласит к своим отвратным играм.
Он пожалел об этом на следующий день, когда обнаженное тело Максимилиана нашли в центре тренировочного плаца, перед бетонным цоколем с двумя знаменами, европейским и французским. Он разложил свое обмундирование на земле и пустил очередь себе между ног, затем, поскольку это его не прикончило, дал вторую в область сердца. Капитан устроил головомойку часовым, которые все проморгали, и объявил перед строем новобранцев, что об этом… небольшом недоразумении никогда не должны узнать за стенами казармы.
26
Затишье длилось всего сутки, а затем налетела уже третья по счету буря. Потрепанное штормами судно, похоже, неслось по воле волн. Крен его был таким заметным, что Пибу несколько раз показалось, будто оно перевернется или камнем пойдет ко дну. Укрывшись вместе с другими пассажирами в бывшей разделочной траулера, он вцепился в привинченную к полу скамью и надел спасательный жилет, хотя ввиду буйства стихий эта предосторожность выглядела смехотворной. Время от времени он поглядывал в иллюминатор. Молнии хлестали по яростно вздыбившемуся морю, небо сотрясалось от грохота. Вспышки выхватывали из темноты искаженные страхом лица беженцев. Некоторых из них рвало. К мерзкой рыбной вони примешивался теперь столь же отвратный запах блевотины. Пиб не срыгнул свой последний обед, разогретое в предоставленной пассажирам микроволновке мясное рагу, но он ощущал нарастающую тревогу, которая вкупе с усталостью и сильной качкой вызывала тошноту. Он почти не спал с момента отплытия. Во-первых, потому что не чувствовал себя в безопасности, имея дело с такой непостоянной и загадочной стихией, как вода. Во-вторых, потому что капитан кружил вокруг Стеф, словно стервятник. В-третьих, потому что спутники их большей частью говорили между собой не по-французски, а на родном языке, видимо, арабском, и выглядело это так, будто они замышляют какую-то пакость.
Капитан разместил их, его и Стеф, в крошечном кубрике под мостиком, с двухъярусной койкой. Другие беженцы спали на чем придется в разделочной и кладовой. Капитан поступил так не по доброте душевной и не из любезности, он просто желал иметь местечко для свиданий со Стеф. Постоянные бури до поры до времени мешали ему осуществить этот замысел, но его похотливый вид не оставлял никаких сомнений в том, что он приступит к делу незамедлительно, не дожидаясь согласия самой девушки.
Пиб спал на нижней койке, сунув пистолет под подушку. При малейшем подозрительном шорохе он вскакивал и наставлял пушку на дверь, пока не устанавливалась тишина, прерываемая лишь рокотом мотора и плеском волн. Стеф бродила по палубе, не обращая внимания на порывы ветра, задиравшего ей юбку, так же непринужденно, как разгуливала голой между душевыми кабинами «подонков». Значит, она не понимала, что ей грозит опасность, что капитан, подлый по натуре и силой ее намного превосходивший, после изнасилования вполне может выкинуть свою жертву за борт. Если только она не согласится спать с ним, но эту перспективу Пиб даже рассматривать не желал. Он пытался вразумить ее и нарвался на ответ, что ему лучше заниматься не Задницей, а своей задницей, что она достаточно взрослая, чтобы подумать о себе, что он может спать спокойно. Двусмысленность этих речей не успокоила Пиба. Она часто вступала в разговор с беглыми усамами и бесстыдно выставляла себя напоказ их похотливым горящим взорам. После того как он поклялся убить капитана, если тот осмелится протянуть к ней свои грязные лапы, она с каким-то извращенным наслаждением подстрекала его ревность. Слишком коротким платьем, просвечивающим в солнечных лучах, она любой своей позой возбуждала всех мужчин на борту. Несколько раз он едва не сорвался: ему хотелось наорать на нее, крикнуть, чтобы она натянула подол на колени, чтобы не наклонялась вперед и уж тем более не садилась на палубе. Хуже всего было то, что его мрачный вид, похоже, отталкивал от него Стеф. Между ними возникла дистанция, которой прежде не было. Она демонстрировала непривычную холодность, не желала есть вместе с ним, часто уходила из кубрика на час или два и возвращалась без всяких объяснений, заставляя его терзаться подозрениями.
Судно прыгало и скользило по головокружительному морскому тобоггану. Пиб не сводил глаз со Стеф, которая сидела, прислонившись к перегородке, между Мурадом и другим усамой, которого раньше звали Себастьен, а теперь Тарик – такое имя он выбрал для изгнания. Пиб хотел бы, чтобы она принадлежала ему телом и душой, чтобы следовала за ним, как тень, на пути его превращения из мальчика в мужчину. Он подозревал, что требует невозможного, что у нее есть своя жизнь, что тринадцатилетний подросток не в состоянии удовлетворить потребности шестнадцатилетней девушки – или ей больше? Он допускал, что ни ей, ни другой такой же Заднице не удастся исцелить его одиночество, что до конца времен ему суждено странствовать в пустоте, что согреться он может, только раздувая свой внутренний огонь, подобно звезде, излучающей собственную энергию. Он делил кров, пищу, ночи и дни с папой, мамой, Мари-Анн, но все они, хотя и связанные кровными узами, оставались друг для друга чужаками. От папы ему запомнились только вспышки гнева, нравоучения, привычка командовать, сдавленное хриплое дыхание в подвале дома; от мамы – покорность, мягкие руки, печаль, безмолвные слезы, вздохи наслаждения, звучавшие, как затаенный протест; от Мари-Анн – пронзительный голос, ядовитые реплики, слезливость, ябедничество, хитрый взгляд, редкие мгновения нежности и любви. Он не переступил порог их души, не пошел навстречу их глубинному существу, скрытому за обманчивой видимостью, но уцелевшему вопреки всему.
Сокровенное «я».
Застывшее в своей непреложности, среди страстей, среди бурь. Тела его родителей и сестры исчезли, как сон в момент внезапного пробуждения, но чудо-бомба, невзирая на свою мощь, не смогла уничтожить их истинное существо. Эта мысль наполняла его радостью.
Чистые и прекрасные черты Стеф не искажались даже тенью страха. Лик иконы. Она собрала волосы в пучок, открыв изящную линию шеи. Крепко ухватившись за поперечную балку перегородки, она не обращала никакого внимания на дурной сон, каким была для нее буря. Сидя на пятках, постоянно меняя центр тяжести, чтобы сохранить равновесие, она жила настоящей минутой и ожиданием следующей. И тогда Пиб решил отбросить страхи, обиды, ревность. Он целиком сосредоточился на том, как тело его реагирует на постоянно убегающий из-под ног пол.
Судно оставляло за собой ровный белый след на серой зыби, накрытой шапкой плотного тумана. Несколько секунд назад капитан предупредил всех: пройдя между островами Сицилия и Мальта, они вошли в Ионическое море и взяли курс на албанское побережье, которого достигнут через пару дней, но его радар засек катера в нескольких милях отсюда, и, возможно, это европейские таможенники из легиона. Он велел пассажирам надеть спасательные жилеты и приготовиться прыгать за борт, если легионеры приблизятся к ним.
– Тебе не обязательно, – шепнул он на ухо Стеф, – ты на черномазых не похожа, я тебя выдам за свою племянницу. Малыш тоже может остаться, он выглядит, как настоящий добрый европеец.
Мурад заявил жестким тоном, что судно, предназначенное для транспортировки беженцев, должно иметь хорошие шлюпки; собаки-таможенники ни одной лодки с усамами не пропустят, возразил на это капитан. У вас есть выбор – попытаться спастись вплавь или попасть в руки итальянских легионеров; ну да, выбор между проказой и холерой, не унимался Мурад, но если мы выберем второй вариант, ты, приятель, будешь в таком же дерьме, как и мы; уговор есть уговор, проворчал капитан, вы спрыгнете в море по моему сигналу, а потом я подберу вас, если это будет возможно.
