Герман Романов - «Засланные казачки». Самозванцы из будущего
– Что это вы за балаган здесь устроили, капитан?!
– То большевицкие агитаторы постарались, ваше превосходительство! Вот он один из них, по дороге в наш вагон попросился!
– Я коллежский регистратор Артемов…
Родион сделал шаг вперед, но тут же был ухвачен за руки двумя казаками конвоя, что пришли с генералом. Только сейчас Родион заметил на их погонах странный синий значок, похожий на перевернутую свастику.
«А это что за фашисты?» – мелькнула мысль и тут же пропала. Он понял, что этот генерал и есть знаменитый барон Унгерн, прозванный Даурским вороном. Пощады от такого не дождешься, нужно было срочно выдумать такое, что может спасти жизнь.
– Я музыкант, получил направление в Иркутский гарнизон… А там приписали к Иркутскому казачьему полку, хотя по штату капельмейстер не полагается, ваше превосходительство!
– Не полагается! – после короткой паузы согласился с ним барон, уставившись на Артемова своим удавьими глазами – Родиону пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы выдержать этот взгляд.
– Бурдуковского ко мне!
Один из казаков стремительно бросился выполнять приказ остзейского барона, а тот повернулся к давешнему хорунжему, что сразу же стал преданно «поедать» глазами генерала.
– Я отдавал приказ не пить водку?!
– Виноват, ваше превосходительство!
Офицер посерел лицом и съежился чуть ли не вдвое, так, по крайней мере, показалось Родиону. Неожиданно Унгерн нанес удар ташуром, крепким монгольским посохом, прямо в лицо провинившегося, да так сильно, что сразу же брызнула кровь. И тут же последовал второй удар прямо по голове – хорунжий даже не пытался защищаться, стоически восприняв наказание, а барон продолжал избивать палкой, не выказывая ни капли эмоций, словно крестьянин, молотящий зерно.
– Хватит с тебя!
Унгерн удержал палку в руке, прервав экзекуцию и тихим голосом, более похожим на шипение змеи, произнес:
– Следующий раз расстреляю. Идите!
– Виноват, ваше превосходительство! Больше не повторится! – радостно гаркнул избитый в кровь офицер и тут же дематериализовался, словно джинн из бутылки, а генерал повернулся к подошедшему старшему уряднику, лет тридцати, с угловатым лицом и закрученными усами.
– Говорит, что приписан к твоему полку, Семен!
– Не знаю такого, ваше превосходительство. Я ведь в декабре семнадцатого уехал из Иркутска с атаманом Семеновым!
– Так спроси что-нибудь?
– Сейчас, – урядник повернулся к Артемову. – Скажи, господин хороший, на какой улице сейчас казармы полка стоят?
– На Красноказачьей! – с ходу ответил Артемов и тут же исправился, видя, как изменился в лице от его случайной оговорки урядник. – Большевики уже ее переименовали!
– А коновязи у казарм второй сотни стоят или третьей?
– У третьей, – без раздумья брякнул Родион, здраво рассудив, что лошадей посредине вряд ли держать будут.
– Верно, – улыбнулся Бурдуковский. – А скажи, в какую церковь ходят казаки на службу?
– В Харлампиевскую!
Ответ Артемова был мгновенным: из всех старинных церквей Иркутска только в ней, а именно там венчался адмирал Колчак еще в лейтенантском чине, он часто видел казаков.
– Верно, – усмехнулся урядник и повернулся к Унгерну. – Все верно, казачок он засланный. Коновязи за плацем, а не возле казарм, а в Харлампиевскую церковь через полгорода добираться, у нас завсегда в Успенскую ходили, она войсковая.
– В контрразведку агитаторов, – ровным голосом, без малейшего признака гнева бросил Унгерн и, повернувшись, пошел к казармам. Конвоиры теперь заломали Артемова качественно, до боли, как и его старшего товарища.
Но тут, неожиданно для всех, чешский офицер подошел к Пасюку, уважительно поднеся ладонь к козырьку кепи, и негромко произнес:
– Достойны уважения люди, что пытаются спасти своих друзей ценой собственной жизни! И да будут презренны те, кто знает, что его шкуре ничего не грозит, но совершают предательство!
И тут Артемов отвел глаза в сторону, встретившись с горящим взглядом Пасюка, и впервые в жизни от жгучего стыда он был готов провалиться на месте…
Нукер Хубсугульского дацана Булат-батыр
Булат дернул поводья, и конь перешел на быстрый шаг. Он огляделся: впереди на фоне еще пока серых, но начинающих оживать пробивающимися красками молодой зелени, холмов блеснула ослепительной белизной яркая точка – субурган, один из четырех Хубсугульских субурганов, расставленных по сторонам света вокруг дацана.
До субургана было еще ехать и ехать, но вид его вдохновил Булата, и он ткнул коня в бока пятками. Однако его добрый жеребец Тургэн, выигранный им на прошлом обоной тахилга, и так, словно почуяв близость жилища, перешел на ходкую рысь, а, затем, в галоп.
Этого прекрасного коня он не продал бы и за сотню монет: казаки только приценивались и охали, хлопая по высокой холке рысака. Соплеменники же завистливо щурились, оглядывая стати и прикидывая, сколько овса уйдет на прокорм – не чета низкорослым мохнатым мунгалкам, тебенюющим жухлую степную траву даже из-под толстого наста.
– Урагшаа, Тургэн! Урагшаа-а-а…
Выбивающаяся из-под копыт пыль заглушила голос Булата, унесшегося далеко вперед от трех, сопровождавших его нукеров.
Опьяненный дыханием просыпающейся степи, запахом родного конского пота, чувством единения с прекрасным сильным животным, Булат, зажмурившись, подставил лицо навстречу ветру:
– И-ей! И-и-и-ей!!! Урагшаа! Вперед!!!
Издали возник нарушающий монотонный степной пейзаж дацан с белоснежными стенами и блестящими на солнце золочеными крышами храмов.
Булат объехал побеленную кирпичную ограду, правильный прямоугольник, в углах которого на высоких шестах развевались дарцоки – разноцветные лоскуты материи с начертанными на них текстами, призванные отгонять злые силы от территории монастыря.
Затем он миновал парадные красные ворота с изображением золотых драконов и длинный ряд молитвенных барабанов маниин-хурдэ, отполированных до блеска ладонями многочисленных паломников.
Его уже ждали: у хозяйственных ворот стоял один из хувараков Панчен-ламы, которому Булат, спешившись, бросил поводья:
– Передай хамбо-эсэгу, что я все выполнил!
Прислужник молча поклонился и увел коня, а Булат поднял глаза к небу, желая прочесть благодарственную молитву за удачное возвращение, и увидел на ясном ярко-синем небе красивое облако, напоминавшее оскалившего огромную пасть то ли пса, то ли волка.
Облако висело прямо над ганджиром, золоченой сужающейся вверх башенкой, наполненной листами бумаги, исписанными заклинаниями-мани, но постепенно стало растворяться, уносясь легкой дымкой на восток.
«И-ей! Это – добрый знак!»
Дуновения легкого ветерка разносили по территории дацана легкий аромат воскуриваемого на жертвеннике можжевельника и мелодичный серебристый звон развешенных всюду маленьких колокольчиков.
Чисто выметенная дорожка привела Булата к его келье, небольшой комнатке в длинном доме на сваях, в котором жили простые ламы и нукеры из охраны дацана. Ламы рангом повыше жили в отдельных домиках с маленьким внутренним двориком.
«Давно ли я жил вместе с прислужниками и учениками? Спал в общей комнате на циновке? Давно ли надо мной насмехались остальные нукеры только потому, что они монголы, а я – бурят? Ничего! Скоро и я буду жить в отдельном доме! Биликто хамбо-батыр совсем плох, а заменить его смогу только я!»
Маленькая, с небольшим темным окошечком, комнатка, выкрашенная желто-белой штукатуркой, была прибрана и хорошо протоплена.
«Хамбо-эсэг меня ждал! – удовлетворенно подумал Булат и тяжело опустился на табуретку, являвшуюся единственным предметом мебели кроме грубо сколоченного стола и деревянного топчана, убранного цветными циновками. – Только вот понял ли я до конца свою карму? Не послушная ли я игрушка в руках хамбо-эсэга, который, словно, ураган, гонит меня по степи? И-ей! Истинная правда! Он мудр, словно Цаган убугун, Белый старец, и так же могущественен: я еще не подумал, а он уже знает, что я буду делать…»
Стянув грязную одежду, Булат скинул ее в углу. Он знал, что как только он уйдет, хуварак заберет ее для стирки: таково распоряжение самого Панчен-ламы – Булат-батыр теперь его порученец, собственный поверенный в делах.
Особенно четко это стало заметно сегодня, когда он приехал: и ждущий прислужник, и многие ламы, которые раньше проходили мимо, не замечая молодого молчаливого нукера, услужливо уступали ему дорогу и кланялись.
«И-ей! Я стану хамбо-батыром, нужно только подождать! Я выполнил задание, и теперь моя карма связана с кармой хамбо-эсэга, ведь это он меня послал туда! А его карма – это великая карма, возможно, и на меня падет ее сияние! Только не испортил ли я свою карму от общения с теми? Придется мне воскурить благовония и провести хуралы для очищения от скверны! А возможно, хамбо-эсэг приказал уже это для меня сделать? Однако, – память снова вернула его в недалекое прошлое, – как странны эти люди – айдагууй и налдагууй, так я их назову, когда предстану перед хамбо-эсэгом!»
