Олег Герантиди - Превосходящими силами
– Умри, сволочь! – Павел нажал на спуск пулеметов и пушки, но только один пулемет выдал жидкую очередь и замолк. Но и этого хватило, чтобы еще один любимец Геринга устремился к земле. Пашка убрал шасси, добавил газу, крутанув полубочку, из положения «вверх ногами» перешел в пике, но кожей почувствовал, что этот маневр повторили минимум двое гансов. Снова перешел в горизонталь и увидел ещё несколько «Мессершмиттов», рванувшихся к нему.
– Паша, это Петрович, вы где? Мы уже на месте. Паша! Прием! Пашка, сукин сын! Ответь Петровичу!
– Да здесь я. Эти козлы «акробатов» завалили, а сейчас и меня зажимают. А у меня, похоже, патроны кончились!
– Пашка! Озеро видишь? Мы над ним, лети сюда, ориентир озеро! Прием! Пашка!!! Блядь такая! К озеру лети!
Павел в глубоком правом вираже успел выхватить взглядом зеркальце мелькнувшего слева озера.
– Петрович! Я севернее, километра три!
– Все! Я вижу их! Пионы, Ё… В… М…! Вперед!
Но Пашка все-таки успел подставиться. Сначала несколько пуль хлопнули по плоскости левого крыла, а затем рой снарядов обрушился на заднюю часть фюзеляжа, ломая шпангоуты, разрывая тяги и сдирая обшивку. Самолет сразу потерял управление, и, хотя двигатель не был поврежден и исправно тянул, нос опустился к земле.
Пашка схватился за шарик, к которому прикреплена тяга аварийного сброса фонаря, но тщетно. Фонарь заклинило от удара, а тяга вывалилась и осталась в руках у летчика.
– Ну, все! Пе-с-с-ец котенку!
Пашка с досадой несколько раз хрястнул кулаком по стеклу фонаря. Где там! Земля приближалась, росла, закрывая собой все. Самолет, словно от страха перед встречей, затрясся, как в лихорадке. Затрещала и отошла в сторону панель обшивки с левой стороны фюзеляжа. От возросшего сопротивления воздушного потока самолет повело влево.
Осадчий среагировал моментально, вырубив мотор, и самолет сильнее развернулся, начал падать к земле правым крылом, потом перевернулся вниз фонарем, закружился в беспорядочном падении, кувыркаясь и теряя скорость.
И все-таки в землю он вошел носом.
Мысли переливались всеми цветами радуги. Вспыхивали фиолетовым, тлели желтым, обидчиво надувались зеленым. Разбредались по всем закоулкам Мозга, сталкивались между собой, водили хороводы, дружили, рожали себе подобных, умирали. И среди них была одна, самая яркая, самая главная, та, что небесно-голубого цвета. Она при встрече с другими громко заявляла: «Господи, помоги!»
Именно она и не давала уснуть другим мыслям, несмотря на то что в городе со смешным названием Мозг, раскинувшемся в Черепной коробке, уже довольно долго стояла ночь. Эта мысль ходила и толкала других жителей Мозга, тормошила, пинала: «Не спите! Это я говорю вам! Я главная, меня зовут „Господи! Помоги!“ И когда у других мыслей почти не осталось сил блуждать в темноте, Небесно-голубая все же собрала их вместе и, словно Данко, разорвав свою грудь, вынула сердце и, подняв его над собой, осветила город…
Пашка открыл глаза. Непонимающе уставился на силуэт самолета в индикаторе авиагоризонта. Тот показывал, что самолет идет под прямым углом к земле, но что-то подсказало Пашке, что он уже никуда не летит…
– Я летчик! – вернулась еще одна мысль. И правда, ведь как иначе он мог понять указания авиагоризонта.
– Я истребитель, и я… сбит? – сознание как мозаику собирало память, и чем дальше, тем большие фрагменты становились по местам.
В разгромленной кабине мирно тикали полетные часы. Пахло маслом, горелой резиной, бензином и землей. Кровь на приборной доске. Кровь на запасном парашюте, лежащем на коленях… Откуда? Пашка осторожно высвободил левую руку, прижатую проводами под приборной панелью. Правую поднять не смог.
– Перелом, как пить дать… Не умереть бы от шока…
Осторожно левой рукой потрогал лицо.
– Так и есть: морда всмятку…
Пашка все вспомнил и снова пережил минуты боя, свое поражение, падение в разбитой машине.
Не страх, нет! Протест против смерти. Как это, умирать в двадцать с небольшим? А когда любить? А когда дышать? А когда учиться, учиться любить, учиться жить? Врешь, старая! Он бился до последней секунды, пытаясь разбить фонарь, а когда это не получилось, уперся руками в приборную доску, и в последнее мгновение крик-мысль прожгла пространство и дотянулась до адресата:
– Господи! Помоги!
От неминуемой смерти его спасло сочетание нескольких факторов. Привязные ремни по курсантской привычке были плотно затянуты. Вообще-то, летчики-истребители сильно их не тянут, чтобы в воздухе они не мешали крутиться в пилотском «ковше», наблюдать обстановку вокруг. Павел же, наоборот, притягивался всегда плотно, чтобы не «взлетать» при отрицательных перегрузках. Да еще от беспорядочного падения отвалился хвост со значительной частью фюзеляжа, перерубленного пушечной очередью. Это облегчило обреченный самолет и спасло пилота.
Сейчас самолет торчал из земли, уйдя в нее по самый фонарь, с большим наклоном «на спину», а Пашка висел на ремнях, и на уровне его глаз из разбитого наконец-то фонаря торчал кусок дерна – беленькие корешки травы и пепельно-серые комья земли.
– Вот ты какая, немецкая земля… – горько усмехнулся Осадчий и поймал себя на мысли, что, если чувство юмора не пропало, значит, все не так плохо. Да и осталось-то всего ничего – выбраться из самолета. Делов-то!
Бавария
– Вот и ладненько, – Паулюс довольно потер руки, прочитав сводку из донесения, пришедшую из-под Бреслау. – Русские заняли оборону и продемонстрировали ее серьезность, отразив контратаки двух немецких пехотных дивизий. Не зря мы начали переброску сил на южный фланг, под Прагу, Пльзень и Нюрнберг. Там, варвары, вас ждёт очень неприятный сюрприз.
В течение недели, несмотря на окрики вышестоящих штабов, лучший оператор Рейха вместе со своими помощниками планировал операцию, которая, по его мнению, наконец-то сможет привнести новый фактор, а может, чем чёрт не шутит, и переломить в пользу Германии так неблагоприятно развивающиеся военные действия.
А ведь это не так-то просто – при разваливающемся фронте, при враз исчезнувших войсках, при минимуме сил и средств, при отсутствии горючего, при отсутствии топографических карт, наконец, выявить слабое место противника, предвосхитить его планы и, собрав новые силы, разгромить вражеские армии.
Вспомнив гневную тираду Гитлера, Паулюс учел и ширину стрелок на карте, а также все войска, которые он сможет привлечь, вплоть до роты, до танка, до самолета, до автомашины. Каждый пригорок, каждый ручей, каждый мостик должны были, по его мысли, содействовать Вермахту. До тонны бензина, до центнера сена, до коробки патронов – все просчитано, не говоря уже о графике движения военных эшелонов по железным дорогам, о радио – и прочей маскировке. Подали в Министерство пропаганды план дезинформации. Перебросили и запустили в Хемнице танкоремонтные мастерские, организовали их снабжение и работу по досборке танков, прибывающих с заводов. Конечно, потеря чешских заводов больно ударила по пополнению танковых дивизий новой техникой, но не смертельно.
Паулюс про себя удовлетворенно хмыкнул: «А что, толк из этого архитектора, Шпеера, может, и выйдет, с его-то энергией… молодец! Мало кто так жестко и, главное, умно в нынешнем Рейхе умеет вести дела».
Вернувшись домой, поужинав, Паулюс достал из коричневого портфеля план операции, еще раз просмотрел его, пытаясь найти слабые места. Они были. Информация о противнике была недостаточной. Советы – это не французы с англичанами, они не позволяют разведчикам летать над своими боевыми порядками. Десятки скоростных истребителей охотились за каждым FW-189, за каждым HS-126, и очень скоро не осталось умеющих и, главное, желающих летать на разведку. Но ничего с этим не поделать, будем воевать тем оружием, какое есть, тем более что завтра все равно идти на доклад к Гитлеру. А он, желая показать, что давно уже не ефрейтор Первой Мировой, будет цепляться к каждой мелочи. Попотеть придется. А уж если он начнет вместе со своим Провидением кроить сроки и силы, то не брякнуться бы в обморок, как в свое время учудил Гудериан. Название операции пусть сам придумывает, вот только бы сроки не ужимал да войска не отбирал.
Но Паулюс зря переживал. Гитлера не заинтересовал удар по южной группировке русских. Буркнув что-то типа: «Вы там сами разберитесь и разбейте зарвавшихся наглецов, а я буду думать, как на восточных границах Рейха разгромить противника», – он не глядя подписал план операции.
А уж после заветной подписи план сразу приобрел силу закона, и Паулюс почувствовал, как, повинуясь его приказам, Германия словно получила второе дыхание, новую надежду. Войска начали накапливаться в отведенных им районах, пришли в движение пусть не огромные, но все же значительные массы войск, сосредотачиваясь в оперативной глубине.
