Сергей Мстиславский - Грач - птица весенняя
Он обернулся к двери, за которой скрежетал в замочной скважине ключ, и лицо приняло сразу высокомерное и безумное выражение. Надзиратель остановился на пороге. Шуйский крикнул бешено:
— Опять без звонка?! Если это повторится еще раз, я не останусь ни минуты больше в вашей паршивой гостинице!
Надзиратель обошел его взглядом и сказал Бауману:
— Пожалуйте. И вещи захватите с собой.
Вещи? Стало быть, не на допрос. И в самом деле — спустились только этажом ниже.
Новая камера. И на этот раз-одиночка.
Глава XX
БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
"В. И. ЛЕНИНУ и Н. К. КРУПСКОЙ
4 сентября 1904 года
Пишет Кол из тюрьмы. Дорогие друзья, после разных мытарств вся наша компания собралась в Таганке. Оглядевшись здесь, мы решили продолжать свою борьбу с меньшинством и со слизняками. Участие примет Кол, Рубен, Полетаев, Соломон Черномордик (настоящее имя), Абсолют. Слышали мы о знаменитом «манифесте» ЦК и его совещании с меньшинством, кончившимся решением кооптировать последнее. Теперь, следовательно, руки у нас развязаны, и политическая дрянность нашего ЦК станет наконец ясной для всех… Мы уверены, что в России теперь начнется настоящее восстание против наших фальшивых центральных учреждений. Стоит только поднять знамя восстания. И мы хотим это сделать, дольше терпеть нет уже сил. Надо наконец сказать им правду в глаза. Мы вполне уверены, что все мало-мальски сознательные элементы, дорожащие честью Партии, с восторгом примкнут к нам, когда мы выведем на чистую воду политику этой заграничной клоаки, успевшей заразить атмосферу вокруг себя своей затхлой кружковщиной и подлым стремлением улаживать партийный конфликт «по-домашнему», под сурдинку, за бутылкой пива и чашкой чая… Прежде всего мы обратимся к комитетам с призывом стать под наше знамя, причем мы постараемся выяснить им создавшеюся положение в Партии. Это воззвание на днях у нас будет готово… Кроме того, мы проектируем выпустить характеристику деятельности меньшинства, изменнической подлости Плеханова, тряпичности нашего ЦК, который похоронил себя своей абсолютной бездеятельностью и последним своим поведением изрек себе приговор. Мы надеемся, что сможем так или иначе напечатать все это и распространить по России".
На секунду задержалось перо. Сможем ли? Связь, безусловно, установилась достаточно широко и крепко-и между одиночками здесь, и с волей. Но техника… С листовкой, что Бауман писал на прошлой неделе по просьбе Козубы, и то вышла заминка. Типографию по сю пору так и не удалось поставить, хотя техника и цела. Никак не устроиться с квартирой: ни денег нет, ни людей.
"Нам нужна только помощь в отношении людей. Пусть едет опять сюда Август для разъездов. Если есть возможность, двиньте сюда еще людей. Вы ведь знаете, какая масса у нас народу провалилась… По нашему мнению, Старику нужно во что бы то ни стало организовать литературную группу для систематической атаки на вымирающую «Искру». Без этого мы ничего не можем здесь сделать. Теперь, когда принципы пошли с молотка, смешно останавливаться перед созданием нового органа… Теперь настал момент, когда только решительность и самый необузданный натиск могут поправить наши дела, иначе все пропало надолго. Надо воспользоваться брожением в России, через год опять все затянется плесенью, и тогда не скоро разбудишь матушку Россию".
На этой строке опять задержалось перо. Улыбка тронула губы. Поймет Старик, что про плесень он написал так, специально, чтобы "поддать жару", а на самом деле, конечно же, и мысли нет, что опять может заплесневеть Россия. Путиловцы бастуют, бастуют сормовцы, а мелких стачек и не сосчитать… И либералы зашевелились: в ноябре собирается съезд "земских и городских деятелей". Открыто об этом в газетах печатают, — значит, уверены, что не запретят. А либеральная буржуазия храбра, когда на подъеме рабочее и крестьянское движение, потому что своей силы у нее нет. И если она заговорила басом, значит… Да и в тюрьме свободнее стал режим. Это тоже признак…
Заскрежетал замок. Едва успел прикрыть листок книгой.
Надзиратель сказал с порога:
— Пожалуйте на допрос.
— Не поеду.
Надзиратель переступил с ноги на ногу:
— Шутить изволите.
— Какие там шутки! Показаний я все равно не даю. А погода — посмотрите за решеткой: дождь, слякоть. Не поеду.
— Дождь — что! В карете ведь повезут.
— Сказано. Крепко.
Ладонь пристукнула по столу. Надзиратель покачал створкой двери в нерешительности:
— Так и прикажете доложить?
— Так и доложите. Мне некогда.
Замок щелкнул. Надзиратель ушел. Рука дописала:
"Отвечай скорее. Адрес для писем сюда годен прежний. Горячий привет всем друзьям. Кум".
За дверью было тихо.
Глава XXI
НА КЛАДБИЩЕ
Кивая султанами катафалка из шести траурных коней, в ваганьковские кладбищенские ворота въехала погребальная колесница. Козуба посторонился, пропуская ее, и, щурясь, прочитал на обвисших с фарфоровых дребезжащих венков черно-белых лентах:
НЕЗАМЕНИМОМУ РАБОТНИКУ АКЦИЗНОГО ВЕДОМСТВА
КОЛЛЕЖСКОМУ АСЕССОРУ
ВИКЕНТИЮ ПАВЛОВИЧУ ТРИРОГОМУ
безутешные сослуживцы
"Сослуживцы" реденькой стайкой толпились за гробом. Люди большею частью в теле, багровоносые: акциз — водочное ведомство.
УСНИ ВО ХРИСТЕ!
служащие 1-го спиртоочистительного завода
Козуба усмехнулся, подмигнул шедшему с ним рабочему и замешался в ряды акцизных, с негодованием и недоумением оглянувшихся на рабочих.
Полицейские в воротах, сняв фуражки, крестились. В сущности, для революции неплохо, что полиция в бога верует.
Мысль эта должна была быть смешной, но Козуба ее не додумал. Колесница за воротами пошла шибче, хор голосил "Царю небесный", акцизные демонстративно поглядывали, что за люди увязались с ними. — Козуба стал отставать от провожающих и сошел с товарищем на боковую дорожку.
По дорожке — вглубь. Миновали тусклоголовую, меж деревьев притулившуюся церковь. Козуба, нахмурясь, кивнул головой вправо:
— А ну-ка, свернем, Петра.
— Рано ж? — удивился Петр. — Сворачивать нам вот откуда… где колбасника Варсонофьева усыпальница. А здесь — только зря ноги трудить.
— Иди! — строго крикнул Козуба. — Когда старшой говорит, слушаться надо. Тут, видишь ли, встреча может случиться. Михальчук, стерва, на могилке…
— Кто-о? — протянул Петр и посмотрел в направлении взгляда Козубы.
Неподалеку от большой дорожки, у белого деревянного креста, виднелась кучка парней вкруг священника, помахивавшего кадилом: очевидно, шла панихида.
— Какой такой Михальчук?
— Был у нас на Прошинской фабрике фрукт такой. В девятьсот втором, когда там стачка была, выперли его рабочие: хозяйский прихвостень, подхалим, а главное дело — с охранным путался. Куда-то нырнул… А нынче выплыл. Не иначе как охранные и вытащили… Опознает еще — ерунда получиться может. А сейчас мне на провал идти расчету нет.
Они свернули и далеким обходом вышли на боковую дорожку, уводившую в глухой кладбищенский угол. Там, под березами, между заброшенными, покривившимися, забытыми крестами, сидела на могильных камнях небольшая кучка рабочих.
— Здорово, товарищи! Ирины нет? — осведомился, подойдя, Козуба. — Видал ее эти дни кто?
Никто не отозвался. Козуба качнул головой озабоченно:
— Не застукали ль девушку? Пошла на одно, как бы сказать, дело, да так и не видно с тех пор… Подождем малость, что ли.
— Нельзя, — возразил голос. — Нам в ночную смену. И так опоздали вы. Давно б надо начать. Большое дело-то?
— Дело-то большое, — раздумчиво сказал Козуба. — Главное, ни с кем из старших договориться не пришлось: своим умом будем решать, ребятки. Получили мы из-за рубежа бумажку. Читать я ее не буду, да и нет у меня ее с собой, поопасался нести… Так вот, товарищи. Я уж сам доложу, как разумею… Что у нас в партии давно неладно, об этом не раз говорено, да и вы сами по своим заводам знаете: не первый месяц меньшевики пакостят. Но нынче-из-за границы пишут-и вовсе не стало никакой возможности терпеть, такую там меньшевики склоку развели. Вся работа стала, только смута одна. А между прочим, с войной от месяца к месяцу хуже, и голод в стране пуще, безработица-опять же вы знаете по своим заводам — от недели к неделе злее. На фабриках…
— Ворочаться стал народ на фабриках — это безусловно.
— Революция идет, товарищи. Кому ее вести, кому дорогу показывать, как не партии? На то она и есть партия. Но чтобы такое дело поднять, дружно надо идти, без склоки, всем вместе, плечо к плечу. И руководство должно быть настоящее…
Петр фыркнул:
— Не так, чтобы как в Маньчжурии.
— Именно! — поддержал Козуба. — Руководство — в каждой войне первое дело. Солдат может быть красота одна, но, если генерал дурак, никакого толку не будет. Разве у нас солдаты и матросы плохи? А ведь их бьют. Оттого, что в штабах — дураки да жулики. У нас с царем и капиталом тоже война. Как ее вести? Второй съезд точно и правильно указал, и по тому плану руководство работу развернуло тоже точно и правильно. Однако меньшевики работе ходу не дали. Как дело было — как меньшевики «Искру» и совет партии в свои руки забрали, — это еще Грач разъяснил. А нынче и Центральный Комитет на меньшевистскую сторону перешел.
