Аристарх Нилин - Потерявшийся во времени

— Остроумно, если бы было не так страшно. И потом, это была философия гибнущей нации, точнее строя.

— А разве мы не гибнем?

— Мы?

— Да мы. Помнишь, как все начиналось? Нас пятеро, точнее шестеро. В стране переворот, чрезвычайное положение, страна в ожидании перемен, а у нас энтузиазм и как говорил Маяковский, — «Громодье планов на будущее». Мы все жили работой, надеждой, мечтами, а что в итоге? Полицейский режим, военизированная экономика, нищий и запуганный народ, готовый идти на подвиги благодаря умелой агитационной пропаганде. По стране ходят озлобленные банды мародеров и бандитов, которых сдерживают только армия и полиция. И так не только у нас, во всем мире, с разницей только в общих идеологических установках, в концепциях, ради которых мы воюем друг с другом в этом мире, не понимая, что сами по себе концепции выдуманы нами же, а следовательно, являются мертвым придатком общества. Даже не общества, а государства, той машины, которая правит людьми и считает, что именно ей принадлежит право создавать теории, ради которых должны жить и умирать все остальные. Разве это не бред? Так разве мы не достойны того, чтобы освободить Землю для тех, кто поселится на ней после нас и не начнет все с чистого листа, не зная обо всех распрях, которые существовали в нашем мире?

— Все это верно, но выживет ли хоть кто-то после апокалипсиса, который мы устроим ныне живущим? И по какому праву нам решать, что мир должен прийти к своему концу? Кто дал нам это право? Может Господь? Вряд ли.

— Почему, может именно он. Может быть, он, подытожив все наши грехи, сказал, — все ребята, ваше время кончилось. Я много терпел ваши безобразия. Вы прикрывались моим именем, когда творили инквизицию, сжигая на кострах заживо людей, ходили в крестовые походы, потом убивали людей в неисчислимых войнах, и каждый раз ссылались на меня. И потом, когда достигли расцвета, развязали террор во имя всевышнего, взрывая здания и людей с криком «За Господа». Вы молитесь мне, а за пазухой держите топор против ближнего своего. Вы говорите одно, а поступаете по-другому. Сколько можно. Если я Вас не остановлю, то кто?

Ольга медленно опустилась на стул и уставшими глазами посмотрела на меня и тихо произнесла:

— Но почему все произошло так, а не иначе, кто в этом виноват?

Я криво усмехнулся и ответил:

— Наверно я.

— Вы?

— Да, ведь это я сумел изменить мир. Я хотел как лучше, но у меня ничего не получилось.

— Это не правда. Один человек не в состоянии изменить мир.

— Возможно, но мне удалось. Жаль, что из этого ничего хорошего не вышло.

— Я не верю.

— И не надо. У нас слишком мало времени на философию. Надо успеть многое сделать.

Ольга посмотрела на меня, но в её взгляде я так и не смог прочитать, поверила она мне или нет. Она вдруг открыла свою папку и тихо произнесла:

— Что необходимо подготовить для проведения операции?

Я с грустью посмотрел на её усталое лицо и чуть дрожащие губы, и стал диктовать план необходимых мероприятий, обозначая крайние сроки их выполнения. В завершении добавил:

— В каких городах будут произведен подрыв зарядов, определи сама. У меня все.

Она поставила точку и, закрыв папку, встала.

— Я могу идти?

— Да.

Молча, она вышла из кабинета.

Глава 6

Я перевернул лист календаря. 30 сентября. До завершения операции «Тайфун-2» осталось два дня. Вся подготовительная часть операции осталась позади. Заряды были установлены. Взрывы должны последовать с интервалом в три часа. Устройства таймерного включения взрывного механизма приведены в действия. Отсчет пошел. Нашим людям даны указания на уход из городов и ликвидации всех свидетелей, кто был причастен к операции. По существу оставалось только ждать результата и ответных действий со стороны американцев.

Ольга вошла без вызова. В руках как всегда, намозолившая мне глаза папка с бумагами. Я поднял глаза, и спросил что случилось.

— Все в порядке. Я принесла отчет о ходе проведения операции.

— Ты не забыла, завтра утром, мы улетаем на базу? Ты подготовила, все что тебе необходимо?

— Да. Я могу идти?

— Сегодня ты можешь быть свободна, утром увидимся.

Она подошла к двери, а потом резко повернулась в мою сторону, как-то странно, как мне показалось, посмотрела в мою сторону, и тут же вышла. Сердце невольно застучало, словно хотело сказать:

— Дуралей, чего сидишь, позови её, возможно это последний шанс на несколько минут стать снова счастливым и сделать счастливым её. Ведь она любила и любит тебя столько лет, а ты как бесчувственный болван, только и знаешь, что давать указания. Возможно завтра, будет поздно, потому что завтра не наступит никогда…

Я несколько минут молча сидел, тупо смотря на папку с бумагами, потом открыл её и стал читать отчет о проведенных мероприятиях по выполнению операции. Имена, даты, время выполнения той или иной составляющей плана, схемы транспортировки зарядов, меры по устранению возможностей обнаружения дозиметрическим контролем, места установки и опять имена, адреса людей, которые мне ровным счетом ничего не говорили. Я читал лист за листом, пока не дошел до последнего, на котором было написано:

— По согласованию заряды были установлены в Хьюстоне и Чикаго. Обоснованием выбора объектов стало то, что в Хьюстоне расположен один из центров по управлению космическими объектами, в том числе спутниковыми системами, а Чикаго, является одним из крупнейших экономических центров США.

Интересно, с кем она согласовывала выбор целей, подумал я, и хотел было закрыть папку, но вдруг заметил, что сквозь бумагу последней страницы отчета, просвечивает текст. Я невольно перевернул страницу. Передо мной лежал от руки написанный текст письма адресованный мне. Я стал читать:

Дорогой Алексей!

Я не могла не написать тебе этого письма. Я писала его слишком долго, наверно всю свою жизнь, так получилось. Сейчас, когда время на исходе, я поняла, что не смогу сказать тебе всего того, что хотела, потому что, впрочем, это уже не имеет никакого значения. Мир, в котором мы жили, возможно, переживет еще одну трагедию, выживет и дай Бог опомниться, на каком краю гибели он стоял, но мне уже все равно. Я больше не могу жить с чувством, что мне пришлось приложить руку к гибели миллионов ни в чем не повинных людей. Прости. Я знаю, что уходя, я делаю тебе больно, но ничего не могу поделать, так надо, ибо жить дальше и мучиться не могу и не хочу. Совесть упрямая штука, она отравит остаток дней. Еще раз прости, что не нашла в себе сил открыться тебе в своей любви много раньше. Возможно, сейчас ничего этого не было бы, ведь то, что произошло и происходит с каждым из нас в этой жизни, зависит не только от тебя, но и от тех людей, которые тебя окружают и в той или иной степени влияют на твою судьбу, на то, что ты делаешь, а следовательно, на судьбу многих тысяч и миллионов людей. Если ты и правда виноват в том, что изменил что-то в этом мире, значит, так было суждено, хотя я в это мало верю. Вот пожалуй и все.

Твоя Ольга.

Я судорожно нажал кнопку коммутатора и, не дожидаясь, выбежал в приемную. Хромов сидел и пытался ответить мне по селектору. Повернувшись, он приподнялся, взволнованно спросив:

— Что-то случилось?

— Да, немедленно разыскать Кушнареву. Поднять всех на ноги. Вы слышите, всех, вплоть до моей личной охраны.

— Слушаюсь, — и он засуетился, отдавая указания.

Я вернулся в свой кабинет и, расстегнув ворот рубашки, налил стакан воды. Прошло минут десять. В дверь без стука вошел Хромов. Его лицо было испуганным и видно было, что он пришел с плохой вестью.

— Ну, что жива?

— Не успели. Она застрелилась в тот момент, когда мы подъехали к дому. Пистолет еще дымился.

— Идите, мне надо побыть одному и вот что прикажите до моего приезда ничего не трогать, врачей не вызывать, одним словом ничего не трогать, слышите, — заорал я, — чтобы ничего не делали до моего приезда и машину к подъезду.

Хромов выскочил за дверь, осторожно прикрыв её за собой. Я достал бутылку конька, но рука тряслась, и я разлил его, так и не налив рюмку, поэтому сделал глоток прямо из горлышка. Ничего не почувствовав, я выскочил из кабинета и направился к машине.

Ольга лежала на полу. В руке она держала пистолет. Пуля прошла навылет и из обеих ран на голове текла кровь, образовав на полу огромную лужу. Она умерла мгновенно, так как лицо осталось спокойным, таким, каким я привык его видеть все эти годы. Только сейчас в нем читалось что-то особенное, спокойствие от окончания долгого и трудного пути в этой жизни. Я опустился на одно колено и прикрыл лицо руками. Я чувствовал, как волна боли подходит к сердцу. Я давно не чувствовал этой боли, с тех пор как умер отец. Даже смерть матери и родителей жены, не вызвали у меня тех переживаний, какие я испытал сейчас со смертью Ольги. Я смотрел на её умиротворенное лицо и не мог до конца поверить, что её больше нет, что она навсегда ушла из этого мира, оставив меня в полном одиночестве, наедине со всеми проблемами. Я осторожно, словно боялся разбудить её, закрыл веки и только тогда понял, что она действительно умерла.