Александр Прозоров - Рим должен пасть
Между тем, к обеду они прибыли на место. Стоявшая на холме вилла[73] Марцелла, окруженная полями и огромным живописным парком, прекрасно виделась уже издалека, но, к удивлению Федора, оказалась не гигантским дворцом с высоченными башнями и стенами, а вполне уютным и добротно сработанным сооружением в греческом стиле. Точнее, целым комплексом зданий. В общем, самая натуральная вилла.
Состояла она как бы из нескольких строений различной высоты, возведенных из светло-коричневого кирпича. Среди прочих выделялся один большой дом с помпезным входом и плоской крышей, выложенной, судя по выступающему козырьку, керамической черепицей. Небольшие окна располагались высоко, на уровне второго этажа, и выглядели довольно прочно: крепкая деревянная рама с ажурным переплетом и вставленной в проемы слюдой. От главного здания — как помнил Федор из прочитанного о жизни римлян, оно называлось атрий — шли два крытых коридора, соединявших его с соседним строением о трех этажах. Здесь, вероятно, находились многочисленные жилые помещения для хозяев и прислуги. А между двумя зданиями этой системы, ограниченный переходами, виднелся таблинум — архивный кабинет хозяина, где тот работал с бумагами. И все это окружал великолепный парк, в глубине которого виднелись еще какие-то постройки.
Федор читал в прошлой жизни о том, что горы Италии богаты строительным лесом и камнем: базальтом, туфом, крупнопористым известняком. Он знал, что местные строители уже в эту эпоху научились изготавливать бетон на основе пуццолана,[74] но из какого материала выстроен дом сенатора, с уверенностью сказать не мог. Стены сложены из кирпичей, что не вызывало сомнений. Мрамор здесь тоже имел место. Это Федор заметил, когда центурия конных морпехов приблизилась к комплексу зданий через шикарные ворота, отделявшие его от парка. Белым с прожилками мрамором оказались отделаны плиты широкой лестницы, ведущей ко входу в атрий. А там, в глубине дома, проглядывавшей сквозь колонны, под лучами солнца, льющимися сквозь отверстие в потолке, уютно расположился фонтан в виде рыбы и скамьи для отдыха.
На мраморной лестнице в белой тунике и накинутой поверх нее тоге, украшенной пурпурной полосой,[75] стоял и сам сенатор, сложив мускулистые руки на груди. Это был невысокий, крепкосбитый мужчина в летах, немного походивший на Гнея. Сквозь седые волосы хозяина пробивалась небольшая загорелая лысина. Федор заметил его сразу, как только сопровождавшая Памплония центурия просочилась во двор через помпезный парадный въезд из двух портиков со статуями богов, и шикарные ворота. Похоже, на строительство ворот и двора Марцелл денег не пожалел. Внутри вилла Марцелла поражала гораздо больше, чем снаружи, а в привычках сенатора чувствовалась крестьянская основательность.
Разглядывая простоватого с виду Марцелла, ожидавшего, пока Памплоний спустится с коня, остановленного сразу же за воротами, Федор вспомнил легенду о другом римском сенаторе Цинциннате, жившем за триста лет до того, как сержанта из далекой России угораздило попасть сюда. То был настоящий сенатор от сохи, гораздо больше любивший копаться в своем огороде, чем протирать тогу на скамье в сенате.
В первый раз, когда он уже состоялся, как знатный и уважаемый воин, его избрали диктатором, едва племена воинственных горных эквов подошли к стенам Рима. Луций Квинкций Цинциннат возглавил армию, разбил в решительном сражении эквов, а затем вернулся к вожделенному плугу задолго до того, как истекли его диктаторские полномочия. Не составляло большого труда его понять и оправдать — настало время сажать корнеплоды.
Через двадцать лет к стенам Рима подошли племена других горных жителей, вольсков. И снова сенат попросил Цинцинната взяться за оружие. Тот сначала отказался — шел самый разгар садовых работ — но вскоре в бою с врагом погиб консул, и Луций был вынужден оставить свой любимый огород. Как всегда, ненадолго. Снова возглавив армию, он решительным ударом разбил вольсков, затем примирил патрициев и плебеев в их горячих спорах и снова удалился в сельскую глушь, где своими руками обрабатывал целый гектар земли.
Однако, его никак не могли оставить в покое. Не прошло и нескольких лет, как эквы с сабинянами вновь подошли к стенам Рима. Гонцы, посланные сенатом в имение к Цинциннату, застали старика за увлекательным делом — он рыл канаву, чтобы отвести лишнюю воду с участка. Ситуация требовала незамедлительного разрешения. Луций, вздохнув, оделся в новую тогу, выслушал многословные похвалы своим воинским талантам, принял командование над римским войском и, натурально, одержал очередную победу. Ходили слухи, что после этой кампании Луций Квинкций Цинциннат предложил сенату одним решительным ударом уничтожить всех врагов Рима на близлежащих территориях. Понятно зачем — они слишком часто отрывали его от важных дел.
* * *Памплоний велел своему эскорту спешиться и построиться. Выскочившие невесть откуда конюхи подхватили коней легионеров под уздцы и увели в стойла, внешне походившие на приличный дом. Морпехи выстроились за спиной военного трибуна. Справа Гней Фурий Атилий, рядом Федор Тертуллий Чайка. За ними в шеренгу по десять человек все остальные, включая Квинта. А сам Памплоний быстро, но не слишком торопливо, направился к будущему тестю.
— Приветствую тебя, великий Марцелл! — приложил руку к груди военный трибун. — Пусть годы испытаний больше не настанут, и дни твои проходят в тишине и спокойствии.
— Тогда я умру от скуки, Памплоний, — неожиданно заявил сенатор, слегка стискивая прибывшего воина своими мускулистыми ручищами. — Что может быть лучше хорошей драки? Я просто мечтаю пустить кровь врагам Рима. Ты слышал, что вытворяет этот карфагенянин? Он уже захватил почти всю Испанию и даже осадил Сагунт, уже воззвавший к нам о помощи. Думаю, новой войны не миновать.
— Государственные дела не могут не беспокоить великого Марцелла, — снова запел свою песню Памплоний, бросив быстрый взгляд на показавшуюся из главного здания девушку, — но я думал, ты вызвал меня совсем по другому поводу.
— Да, — кивнул Марцелл, — пойдем в дом молодой Памплоний, нам надо обсудить кое-что насчет предстоящих празднеств.
Впрочем, они успели сдвинуться не более, чем на два шага, как юная римлянка с яркими платиновыми волосами,[76] уложенными в вычурную прическу, облаченная в изящную, вышитую узорами столу,[77] подошла к ним и остановилась, разглядывая не столько Памплония, сколько солдат за его спиной.
— Приветствую тебя, прекрасная Юлия,[78] — произнес военный трибун, едва девушка оказалась рядом.
— А-а, это ты, дочь моя, — заметил Марцелл и хохотнул по-военному. — Вышла посмотреть на своего жениха. Не торопись, прекрасный Памплоний сам летит к тебе.
— Нет, — заявила Юлия, гордо вскинув изящную головку, и произнесла разочарованно. — Я думала, что ко мне прибыл посланник из Рима. Я жду новостей от своих подруг.
— Я и есть посланник, — заметил Памплоний, переходя на более слащавый тон, — посланник Венеры.
При этом трибун, не очень довольный, что встреча происходит при свидетелях, слегка покосился на солдат, которых он еще не успел отпустить. Разговор происходил прямо на мраморной лестнице, примерно в десяти шагах от строя морских пехотинцев, вытянувшихся с каменными лицами по стойке смирно. И Федор мог неторопливо рассмотреть дочь сенатора. Он увидел узкое личико, обрамленное платиновыми волосами, и умный взгляд серых глаз. А также золотые украшения на изящной шейке, довольно высокую для юной девушки грудь[79] и бронзовый гребешок в волосах.
— А это кто? — поинтересовалась Юлия, указывая на свиту военного трибуна, но обращаясь к отцу, словно Памплония вообще здесь не существовало. — Тоже посланники Венеры?
— Скорее Марса, — ухмыльнулся сенатор.
— Значит наш доблестный Марк Акций Памплоний, — продолжала Юлия, медленно расхаживая перед строем легионеров и пристально всматриваясь в лицо каждого, словно хотела позлить незванного жениха, — решил завоевать меня силой?
Памплоний промолчал. На мгновение красавица с платиновыми волосами остановилась напротив Федора.
— А этот солдат не похож на римлянина, слишком высок, — вдруг заявила она и спросила, обращаясь прямо к опциону. — Как тебя зовут, солдат?
Федор смотрел в серые глаза изящной римлянки и не мог открыть рта, словно онемел, увидев снизошедшее божество. Красавица была хрупка и эфемерна, но вместе с тем казалась вполне земной. И решительной, подобно отцу. Она не кривлялась и не унижала, что выглядело бы вполне естественным. Ее просто снедало совсем детское любопытство. И от нее, как ни странно, веяло не заносчивостью, а скорее теплотой. В общем, Федор пришел в удивление, внимательно рассмотрев дочь Марцелла, казавшуюся на вид лет двадцати, не более. «Хорошая девушка, — решил застывший опцион. — Никогда таких не встречал». Но продолжал молчать.
