Роман Злотников - Орел взмывает ввысь
— Стой! — заорал ясновельможный пан. — Стой, пся крев! Запорю!
На плотах тут же кинулись грести все, кто только был способен и кто чем мог — кто сковородами, кто ложками, а кто и просто руками.
— Стой! — Пан Володарский в ярости хлестнул коня, отчего тот взвился на дыбы, но затем, удержанный рукой опытного наездника, коим непременно являлся любой польский шляхтич, вновь опустился на передние ноги. — А-а, сволота, курва, быдло… Всех, всех запорю!
Пан Володарский белыми от бешенства глазами глядел на уплывавшее от него богатство. Нет, недаром его начетник опасался, что после того, как по его повелению с крестьян был собран полный оброк, да еще с лишком, они могут удариться в бега. Пся крев, ну почему это быдло такое упрямое? Ну не мог, не мог он уменьшить оброк. Деньги нужны срочно! Ведь уже почти все уговорено. Сразу после Рождества он делает предложение панночке Яне, а после Пасхи они поженятся. Ему же еще только несколько месяцев продержаться осталось. Три-четыре дорогих подарка невесте и ее матушке преподнести. Кунтуш-другой сменить, в доме у будущего тестя появившись. И все! Так нет же, надо было этому быдлу все испортить! Он развернулся к одному из прискакавших с ним гайдуков и приказал:
— Збышек, а ну-ка проучи их!
Дюжий гайдук в расшитом кунтуше сдернул с плеча ружье, на всякий случай прибил уже снаряженный заряд деревянным шомполом, подсыпал на полку пороха и, понудив коня войти немного в воду, привстал в стременах и прицелился.
Бабах!
Бултых!
Со стороны заполненных крестьянами плотов раздался тоскливый крик, скорее напоминающий вой. Потому что один из мужиков, остервенело гребший импровизированным веслом-доской, молча, не успев даже вскрикнуть, рухнул в реку безжизненным телом.
— То-то, сволота! — обрадованно проорал пан Володарский.
Но крестьян эта смерть не остановила. Наоборот, они принялись грести более остервенело. Увидев это, ясновельможный пан еще некоторое оглашал берег реки заковыристыми ругательствами, а затем развернулся к гайдукам и приказал:
— А ну в воду — быстро за ними!
Гайдуки, поеживаясь, переглянулись. Октябрьская водица к купанию не очень-то располагает.
— Ясновельможный пан, я это, плавать не можу, — робко заметил один из них.
— Не можешь? Приказ твоего пана исполнить не можешь?! — взревел пан Володарский. — Так вот же тебе! — И, выхватив саблю, он рубанул гайдука по левому плечу.
Тот тонко закричал и рухнул с коня. А пан Володарский обвел гайдуков налитыми кровью глазами и снова приказал:
— В воду! Поймать их!
Гайдуки поспешно двинули коней в реку…
На противоположный берег пан Володарский с гайдуками выбрались, когда крестьяне успели скрыться в лесу. Они даже не стали останавливаться, чтобы впрячь в телеги лошадей, коих везли на отдельных плотах, опасаясь потерять скарб, ежели непривычная к такому способу передвижения лошадь прыгнет в реку. Так и поволокли телеги сами, уцепившись руками за борта и оглобли. Но далеко от верховых они уйти не смогли…
— Ну что, быдло?! — торжествующе провозгласил пан Володарский, когда его мокрые, продрогшие и потому очень злые гайдуки согнали крестьян в нестройную толпу. — От меня убежать вздумали? От меня не убежишь! Я вас научу слушаться своего господина, пся крев! Запорю! Неделю кровью харкать будете!
— Рази ж можно так с людьми? — послышался откуда-то из-за спины пана Володарского тихий голос.
— Что?! — взвился ясновельможный пан, разворачиваясь. — Что? Да кто ты та… — Он осекся.
На самом краю поляны стоял монах. Обычный такой православный монах-странник, коих в последнее время довольно много встречалось на дорогах Польши. С тех самых пор, как в Подлясском старостве учредили этот непотребный православный монастырь, посвященный, Езус Кристос, прости схизматикам, ведь не ведают, что творят, Святой Троице. Они, так же как и монахи католических орденов, бродили по дорогам, но в отличие от уже привычных бенедиктинцев или доминиканцев подаяния не просили, на монастыри или костелы не собирали, а, наоборот, частенько помогали людям совершенно бесплатно. Более того, денег в оплату своего труда они не брали категорически, довольствуясь оплатой лишь едой. А пользу зачастую приносили немалую. Поскольку, несмотря на то что большинство монахов были русскими (ну еще бы), польским письмом все они владели отлично. И законы польские знали, куда там иному судейскому. Так что и челобитную составить, и жалобу, и еще чего, что надобно, умели весьма ловко. А кроме того, и врачевали, и кости вправляли, и скотину могли обиходить. Причем любому. Без различия, православный ты, униат или самый что ни на есть честный католик. Ну по слухам… Сам-то пан Володарский ни разу с ними не общался. Хотя на дорогах видел не раз. Вот точно таких же. С посохом, котомкой за спиной и в поношенной рясе с капюшоном. Но вот что этот божий слуга делает в лесу? И вообще, пся крев, кто давал какому-то схизматику право вмешиваться в разборки ясновельможного пана со своими холопами?!
— А ты кто таков? — подбоченясь, спросил пан Володарский.
— Да прохожий, слуга Божий, — спокойно отозвался монах. — Шел лесом, услышал шум, вышел поглядеть, не нужно ли добрым людям помощи какой…
— Как вышел, так и проваливай, пока цел, — оборвал его пан Володарский. — Не твое тут дело, понятно? То мои холопы, и я сам разберусь, что и как с ними делать.
— А ты меня, пан, не гони, — отозвался монах. — Тут, чай, не твоя земля, а русская. И законы тут тоже русские. Государем русским установленные. А по ним, говорю тебе, коль сам не знаешь, православный человек ничьим холопом быть не может.
Пан Володарский расхохотался.
— Ой и хитрый ты монах! А только нет здесь ни твоей, ни твоего царя власти. Потому что нет среди моих холопов ни одного схизматика. Все они добрые католики, и вашей собачьей веры…
— А неправду баешь, пан, — нагло прервал его спокойный голос монаха, — эвон те по-православному, а не как католики крест святой кладут. И эти вон тож. Да и с остальными, даже если они и католики, рази ж можно так? Одной же с тобой веры люди, одним образом перед Богом стоите, как же можно с людьми, как со скотом бессловесным?
— Кто тут православный? — Пан Володарский хищно развернулся в сторону крестьян. — Збышек, Адам, Богуслав, а ну-ка, в плети их, схизматиков поганых, в плети!
Трое гайдуков тронули коней, но почти сразу были вынуждены остановиться. Потому что дорогу им заступил монах, воздевший вверх посох.
— Еще раз говорю тебе, ясновельможный пан, не на своей ты земле, а на земле, где действуют законы государя русского. Никто не может православного, да и любого иного человека за просто так плетьми бить. Токмо по приговору суда. Ежели эти люди нанесли тебе какие обиды либо недодали чего положенное — обратись в суд да взыщи с них. А самоуправство творить — невмочно.
— Я?! Судиться?!! Со своими холопами?!! — Морда пана Володарского стала аж лиловой от ярости. — Да ты… да я… да… Збышек, Адам — в плети его! В плети!!!
Гайдуки на мгновение замешкались, но ослушаться своего пана не решились. И, воздев над головой плети, тронули коней, примеряясь, как бы половчее огреть монаха плетью. Но удалось это только один раз. Монах вскинул руку и вскричал:
— Остановитесь, люди, не принимайте греха на душу, поднимая руку на невиновного, да еще на слугу Божьего…
Но Збышек с хриплым хеканьем махнул плеткой, опуская ее на прикрытое рясой плечо. Удар был силен. Но по монаху почти не попал. Тот качнулся в сторону, как-то очень грациозно переступил ногами, и плетка лишь распорола рукав рясы.
— Пори! Пори! — надсаживаясь, орал ясновельможный пан, но трое гайдуков все никак не могли попасть по будто танцующему монаху, продолжавшему увещевать своих противников:
— Одумайтесь! Перестаньте! Не берите грех на душу…
— А, пся крев, — задыхаясь от ярости, прохрипел пан Володарский и потянул из ножен саблю, — ну, курва, гореть тебе в аду, схизматику проклятому!
Он дал коню шенкеля, взметнул клинок и… полетел из седла вверх тормашками. Монах, еще мгновение назад находившийся к нему спиной, внезапно развернулся и, ловко поддев своим посохом левую ногу ясновельможного пана, подбросил ее вверх, выбив пана из седла.
О землю пан грянулся довольно сильно. Так что даже зубы хрустнули. И несколько мгновений лежал, приходя в себя. А затем медленно приподнялся и, отхаркнув натекшую в рот сукровицу, выдохнул:
— Руби его!
Но и следующая попытка сделать это не удалась. Спустя пару мгновений Адам, первым выметнувший из ножен саблю, тонко заверещал, придерживая левой рукой правое запястье, по которому пришелся сильный и точный удар монашеского посоха, а Богуслав шмякнулся на землю, да так и остался сидеть, недоуменно хлопая глазами. И тогда Збышек, зло оскалясь, потянул из-за спины ружье…
