Шофер - Андрей Никонов
Часть этого Мальцева рассказала Коврову ещё в понедельник, о другом он догадался. Во вторник утром вызвал номер больницы Склифосовского и представился сослуживцем Лациса. А потом, уверившись, что тот ещё жив, но совсем не здоров, поехал на Варсонофьевский.
В квартире Лацисов осталась только Глаша, она одной рукой убиралась, а другой вытирала слёзы, но бдительности не теряла.
— Вы что-то хотели, Николай Павлович? — спросила она.
— Да вот, — Ковров улыбнулся ей обеззаруживающе, — в прошлый раз, когда заезжали, портсигар забыл в столовой, кажется на буфете. Позволите? Что с вами случилось, почему глазки на мокром месте?
Глаша рассказала, что случилось с бедным Генрихом Яновичем, Ковров вовсю её успокаивал, но ничего лишнего себе не позволял, а даже если бы позволил, то она бы не возражала. Они прошли в столовую, сначала мужчина не мог никак найти свой портсигар, и только наклонившись, вытащил его из-под буфета. Прислуга там протирала редко, поэтому не удивилась. Ну а потом гость согласился выпить рюмочку наливки из слив, да и она за компанию и за здоровье Генриха Яновича не отказалась, то, что случилось после, Глаша помнила, словно в тумане, и это всего с пяти рюмок. Окончательно в себя она пришла только через час после того, как Ковров раскланялся и ушёл.
Подложить Глаше в наливку снотворное было делом простым, Коврову даже стараться не пришлось. Лекарство действовало недолго, но сильно, у него было минут тридцать на то, чтобы увериться в своих предположениях. Николай рассудил, что прятал сокровища, если они здесь, Лацис наверняка в своём кабинете, и место это можно определить по некоторым признакам — неудобству для других, отсутствию пыли, неровностям и прочему. Чаще всего прятали в столах, для этого делались скрытые полости за фальшпанелями, Лацис проявил хоть и скудную, но фантазию. В массивном кресле, в котором он сидел, было второе дно, до одной из ножек уж слишком часто дотрагивались жирными пальцами. Её надо было повернуть, дно откидывалось, плоская деревянная коробка с похищенным из Гохрана была прилеплена на клей, но всё равно под тяжестью золота отвалилась. Ковров уложился ровно в тридцать минут, и ещё хватило времени, чтобы вылить часть наливки в кухонную раковину, и убедить постепенно трезвеющую Глашу, что они по пять рюмок выпили.
И тут Ковров совершил глупость. Мало того, что спрятал драгоценности в собственном номере, так еще задержался в Москве на несколько дней, скорее не из жадности, а из привычки доделывать дела он выжал из фальшивых векселей по максимуму. Ну а потом Радкевич-Азалов заявился невовремя, к угрозе Мальцевой вызвать ищеек, сказанной вроде как в шутку, Николай отнёсся серьёзно, женщину пришлось убить, а убийство свалить на бывшего офицера. Больше ничего в столице его не удерживало, кроме игральной кости, всё время падающей двойкой вверх.
* * *
— С чего это ты вдруг рассказать мне всё решил?
Косой стоял перед субинспектором Паниным, переминаясь с ноги на ногу. Он бы сюда ни за что не пришёл, но за спиной Федьки стояли Травин и его новая баба, тощая и противная. После того, как Радкевича вынесли из гостиницы санитары на носилках и сбросили в пролётку, Федька понял, что из всех, кто мог ему угрожать, остались в живых или на свободе только двое — Пётр Лукашин и Сергей Травин. Первого он боялся, но второго боялся ещё больше.
— Осознал свою вину, — подсказала Федьке девушка.
Тот послушно повторил.
— Ну ладно, давай, облегчай душу, — Панов довольно развалился в кресле, сложив руки на животе, — Советская власть, она тех, кто раскаялся и осознал, прощает.
И Федька облегчил. Он выложил и про то, как выслеживали и пытали скрипача, и про Люську-артистку, и про то, как братья Лукашины выследили Симу, лахудру Травинскую, которая из синематографа убегала, и в машину затащили. И что Петр теперь скрывается у кума возле желдорстанции Черкизово, а там все заборы дырявые, заметит неладное, и ищи-свищи. Всё точно повторил, что раньше Сергею и фифе его рассказал, ни разу не сбился. Машинистка строчила на Ремингтоне как на пулемёте, субинспектор два или три раза задал наводящие вопросы, и этим ограничился. Агент Шмалько, который сидел скромно на стуле возле стены, только рот разевал, как это ловко у начальства получилось. Наконец Фёдор выдохся.
— Спасибо, товарищ Ермолкин, — сказал субинспектор вполне серьёзно. — Ты в коридоре подожди, а мы пока подумаем, как нам твоего друга Лукашина из его норы выкурить.
И потянулся к старой, проверенной временем, изгрызенной за годы верной службы вересковой трубке.
Пётр сидел на чердаке у кума и пил. Привычный мир рухнул, ещё недавно их было трое братьев — грозная сила, против которой мало кто мог устоять, а теперь он остался один. Илью хорошо если через год из тюрьмы выпустят, Павла уже не вернуть. Поначалу Петька хотел забрать накопленные деньги и скрыться где-нибудь на просторах огромной страны, лихие люди всегда найдут себе занятие, но два дня, проведённых с Радкевичем, пока они отлёживались после ареста Шпули, дали о себе знать. Теперь для Лукашина на первом месте была справедливость, как он её понимал. Герман Осипович поехал восстанавливать её у Коврова, хоть он там и задержался, но обязательно справится. Оставался ещё один человек, из-за которого всё пошло наперекосяк.
— Петька, — послышался голос снизу, — ты здесь?
— Какой я тебе Петька, — Лукашин выглянул, сплюнул на Косого. — Ты уважение-то имей. Чего хотел? Погоди, сначала залезь сюда.
— Герман Осипович наказали передать, — Федька внутрь пробираться не стал, остался на приставной лестнице, — чтобы ты сидел и никуда не высовывался, а он как на новом месте обоснуется, тебе напишет.
— Напишет он, — Петька стукнул рукой по притолоке, — сволочь, значит, буржуя обнёс, и сбежал. Куда, не сказал?
— Нет, на Рязанский вокзал уехал. А я ещё кое-что узнал.
— Ну?
— Фраер этот, который тебя ударил и Зулю подбил, сейчас дома лежит, со сломанной ногой. Поскользнулся на своём самокате.
— Точно?
— Вот те крест, — Федька перекрестился, — как тебя видел, ну то есть через окошко, валяется на кровати, а нога бинтом перемотана. Так я побегу?
— Проваливай, — Пётр задумался, просидел неподвижно несколько минут, колеблясь, а потом откинул крышку сундука, где лежали пистолеты и молоток.
К дому Пахомовых бандит подобрался после полуночи — в это время порядочные люди крепко спят, а остальные видят плохие сны и ворочаются. На взгляд Петьки, Травин был не просто плохим, а последней сволочью, так что в кровати наверняка вертелся как на сковороде. Лукашин пролез через дыру в заборе, подкрался к двери, и тут же спрятался у завалинки. Куры в сарае закудахтали, входная дверь распахнулась, на улицу вышла женщина в ночной рубашке и телогрейке, она проверила дверь в курятник, и ушла.
— Вот ведь бабе не спится, — Петька сплюнул, выждал ещё несколько минут, и поддел щеколду тонкой линейкой.
Покойный Пашка говорил, что Травин живёт в пристрое, слева от хозяйской половины, туда вёл небольшой коридор, расходящийся на две комнаты. Петру нужна была та, что прямо, он тихо, стараясь не скрипеть, прошёл по половицам, дверь распахивать не стал, открыл чуть только, чтобы протиснуться. В лунном свете отлично была видна кровать, на которой лежал Травин, тут ошибиться трудно было, мощное тело с подвешенной к потолку ногой. Лукашин взял молоток наизготовку, примерился, чтобы прыгнуть и с одного удара проломить голову. Но внезапно заметил шевеление в тёмном углу. От неожиданности он оторопел, сделал шаг назад, чтобы уйти, но тут включился электрический свет, Петьку сзади схватили и повалили на пол.
— Как видите, товарищи, преступник задержан при осуществлении своего коварного замысла, — из угла вышел субинспектор Панов, он сиял и лучился улыбкой.
Петьку крепко держали за руки агенты уголовного розыска, Травин хотел было стащить гипс с ноги, но вынужден был так позировать фотографу, а репортёр газеты «Известия» брал интервью у следователя Веденского, прятавшегося на хозяйской половине. Другой репортёр, из «Комсомольской правды», взялся за Лену Кольцову, народу в комнату набилось столько, что стало
