Егерь: Назад в СССР 3 - Алекс Рудин
— Сама с вами схожу, — пояснила она, запирая кабинет плоским жёлтым ключом.
Я тронул отца за плечо.
— Идём, батя!
Он поднялся, словно робот — спокойный и безучастный.
— Ну-ка, не раскисай! — вдруг сказала женщина, цепко глядя в лицо отца. — Сын у тебя — что надо! Вовремя привёл. Вылечим. Слышишь?
— Слышу, — ответил отец.
Вслед за женщиной он молча вошёл в процедурный кабинет, не обращая внимания на возмущённую очередь. Мы с Трифоном ждали у окна. За холодным стеклом с низкого серого неба на город снова сыпал снег.
— Здесь лечить даже не пробуй, — негромко сказал мне Трифон. — Вези в Ленинград. Есть, к кому обратиться? А то я могу вспомнить старые связи.
— Владимир Вениаминович обещал помочь, — честно сказал я.
Трифон кивнул.
— Это хорошо.
Он наклонился ко мне.
— Ты правильное дело затеял, Андрей. Когда приходит беда — люди должны держаться вместе.
«Откуда ты знаешь, что я затеял?» — хотел спросить я, но промолчал.
Всё и так было понятно. Трифон — человек умный, сопоставил всё, что знал, и понял.
— Я тебе помогу, — пообещал Трифон.
Отец вышел из кабинета, сгибая в локте левую руку. На закатанном рукаве рубашки я заметил небольшое пятнышко крови.
— Синицын! — крикнула ему вслед медсестра. — Ответ будет завтра, после двенадцати.
Я обнял отца за плечи.
— Идём, батя! Отвезу тебя домой, и ответ завтра сам заберу. Слышал, что врачиха сказала? Не раскисай. Всё будет хорошо. Может, и анализы ничего не покажут.
Мне и самому до ужаса хотелось в это верить.
Глава 20
— Не выспался? — спросил я, искоса глядя на зевающего Серёжку.
В машине было холодно — январский мороз легко проникал через брезентовый тент, холодный воздух задувал в щели кузова.
— А мог бы ещё спать, — поддразнил я брата. — Старая школа через дорогу была. Охота тебе ездить за каждый день за тридцать километров.
— Значит, охота, — буркнул брат и поёжился.
Я с беспокойством посмотрел на его длинную шею, обмотанную колючим шарфом.
— Андрюха, ты побыстрее не можешь? — спросил Серёжка. — Я в школу опоздаю!
— Не опоздаешь, — ответил я, внимательно следя за дорогой. — Быстрее нельзя — асфальт скользкий. Чуть газану, и улетим к чёртовой матери.
— Как там батя? — спросил Серёжка.
Я вчера целый день провёл в Ленинграде — ездил в больницу к отцу. При Серёжкином вопросе мне сразу вспомнились высокие полукруглые окна палаты на двенадцать человек, и похудевший отец, сидевший на своей кровати. В его глубоко запавших глазах застыла тоска.
— Ничего не говорят, черти! — пожаловался мне отец. — Только уколы колют, от которых спать хочется. Так и сплю почти весь день.
— Ну, и хорошо, батя! — попытался подбодрить я отца. — Тебе надо сил набираться. Лечение предстоит долгое. Но всё будет хорошо.
Часть кроватей пустовала — больные то ли ушли курить, то ли просто гуляли по коридорам. В углу двое пожилых мужчин молча играли в шахматы, а третий — молодой и небритый — внимательно следил за их игрой. Ещё на одной кровати полный мужчина, лёжа, читал журнал «Здоровье».
— Долгое, — проворчал отец. — Да я сроду столько в больницах не лежал. И чего тянут? Сделали бы операцию, и домой!
Его худые пальцы беспокойно мяли безукоризненно застеленное покрывало. Глядя на это покрывало, я вспомнил, как отец учил меня в детстве застилать кровать.
— Ровнее стели, — командовал он. — За такую кровать тебе в армии пять нарядов вне очереди живо влепят!
Я не знал, что такое пять нарядов вне очереди, но по тону отца понимал, что ничего хорошего в них нет. И очень старался.
— Подушку ровнее ставь! Край покрывала должен свисать ровно, а у тебя что? Здесь чуть ли не до пола, а там задирается! Давай сначала!
Сам он застилал кровать быстро, точными скупыми движениями. Отец вообще, всегда любил всё делать хорошо. И в других не терпел расхлябанности и разгильдяйства.
— Спрашиваю доктора про операцию — а он толком ничего не говорит. Одна отговорка — мол, не все анализы ещё сделали. А какие ещё анализы? Кровь брали, мочу, и всё остальное брали. Мокроту откашливал. Пункцию сделали. Рентгеном так замучили, что я скоро светиться начну! И ничего решить не могут!
— Это медицина, батя. Здесь ошибку допустить нельзя. Вот они и перепроверяют. Ты не переживай, я поговорю с Игорем Эдуардовичем.
— Ладно! — проворчал отец. — Расскажи, что дома делается?
— Да всё то же, — ответил я. — Серёжка перевёлся в нашу школу в Черёмуховке. Мама о тебе беспокоится. Но теперь я её через день навещаю — Серёжку домой привожу. А через день он на автобусе ездит.
— Разбалуешь парня, — недовольно нахмурился отец. — Ещё не хватало — такого лба на машине домой возить! Привыкнет, потом не слезет с тебя. Сам выбрал такую даль в школу мотаться — пусть сам и расхлёбывает.
Я улыбнулся.
— Всё правильно, батя. Я из-за мамы езжу, не из-за Серёжки. Переживает она очень за тебя.
— Ну, так скажи ей, что переживать не о чем. Сделают операцию, и выпишут. Приеду домой. Врачей бы только поторопить! А не то дождутся — я сам себе операцию сделаю!
В упрямых глазах отца на миг мелькнул страх.
Я представил, каково это — день за днём лежать в больнице, чувствуя, как внутри тебя растёт и растёт проклятая опухоль. А ты ничего не можешь поделать, и это бессилие забирает последнюю волю к борьбе.
— Всё будет хорошо, батя! — повторил я. — Держи, тут тебе гостинцы и чистое бельё. Грязное-то собрал? Отвезу домой, постираем.
Я отдал отцу сумку со свежим бельём и домашними гостинцами. В этот раз мама напекла картофельных драников и даже маленькую баночку сметаны не забыла положить.
Забрал сумку с грязными вещами. Хотелось ещё поговорить, но как всегда в такой ситуации — трудно было придумать тему для разговора.
— Обед! — заглянув в палату, громко сказала полная медсестра. — Обед!
Она скрылась за дверью. Послышался громкий стук шлёпанцев по деревянному полу коридора, и потом, чуть дальше, у следующей палаты:
— Обед!
Шахматисты в углу оживились. Собрали фигуры и вместе потянулись к выходу. Отец
