Дмитрий Дюков - Последний князь удела. «Рядом с троном - рядом со смертью»
По его отъезде я поручил Ждану послать людей в Вологду расспросить об этом английском торговце.
— Також в Москву, на Аглицкий двор, послать надо человечка, пущай у компанейских купцов поспрошает, да для береженья от обману поручную запись возьмёт, — предложил дотошный казначей.
К середине августа недалеко от угличского кремля работали две мельницы по обработке шерсти да одна водяная лесопилка. До заморозков у нас должна была быть переработана вся закупленная шерсть и заготовлена куча пиломатериалов. Мастера по дереву оказались не слишком довольны качеством выходящих от циркулярных пил досок и брусьев, но на каждое расклиненное бревно у нас получалось тридцать распиленных. В отдельно взятом удельном хозяйстве скорость обработки и дешевизна возобладали над обычаем и качеством. Гончары с помощью плотника-механика Саввы Ефимова обустраивали кирпичную мастерскую, в которой формовать кирпич предполагалось не вручную, как ранее, а с помощью довольно простых прессов в разборных формах.
Приплыл дощаник из Устюжны с заказанными изделиями и чугуном в слитках. Приведший лодку устюжанин рассказал, что литые ядра приняли в Ярославле вполне благосклонно. Новый царский наказ требовал на следующий год поставить пушечных снарядов вдвое от изготовленных в этом, да и закупочную цену снизили на алтын. Оказывается, известная мне еще с молодости прошлой жизни традиция сразу увеличивать выполненный план имела многолетнюю историю. Помимо этого требовалось казне несколько десятков тысяч гвоздей, скоб, да три десятка железных кованых якорей. Из привезённых чугунных валов первым делом планировалось устроить в новой мастерской Фёдора Акинфова стан для прокатки полос и тонких прутов, годных для разрубания на гвозди.
Наконец-то из похода вернулись угличские дворяне во главе с Бакшеевым. От него на торжественном ужине я узнал кучу подробностей о военных действиях, развернувшихся практически по всем рубежам Русской земли.
Изложил отражение крымского набега Афанасий так:
— По весне в начале мая месяца, как собрали полки на Оке, начали было воеводы о местах рядиться, но им от царя Фёдора Ивановича сразу явили невместные грамоты, будто заранее их заготовили. Поставили на сторожевой полк первым воеводой мудрого старца князя Андрея Ивановича Хворостина, прозвищем Старко, а во главе полка передового стал князь Иван Михайлович Воротынский. Всей же ратью и большим полком распоряжался князь Борис Канбулатович Черкасский. Передовой да сторожевой полки сразу пошли на Ливны в сторону Поля, и мая в тринадцатый день пришла до них весть, что набегли на русские украйны крымские царевича, а суволока[121] у татар под Михайловым городком. По получении сего известия пошли воеводы на шлях, чтоб встать промеж Михайловым и Диким Полем, да сеунча послали к начальному своему Борису Канбулатовичу. Тот по получении той новины сразу двинул войска к Веневу.[122] За городком Зарайским-на-Осетре[123] травились[124] московские войска с крымцами, коими командовал Урасланей-мурза Дивеев. В семнадцатый день мая побегли царевичи прочь с русской земли, да встали у них на пути Воротынский да Хворостин. Два дня не давали татарам в Поле ходу, а как князь Черкасский с войском близко подошёл, так посыпались крымские людишки в разные стороны. Калга Фетх-Гирей мещёрскими окраинами прочь убежал, а остальных гнали до Вяземки-реки, на берегах которой множество бесермен побили да полонили.
Сын мурзы рода Барын Байкильде задал старому рязанцу пару наводящих вопросов, потом заявил:
— Одни простые чабаны да домашки в побитом войске шли, настоящих воинов так легко не разбить.
— А куда ж наездники Крымского улуса подевались, что в сёдла уж только бедняков да детей рабов сажают? — иронично осведомился Бакшеев.
— В прошлом годе неудача великому хану Кази-Гирею вышла, видать, этим летом бии не послали свои войска на Москву, — пожал плечами мурзёнок.
— Может, растерял удачу крымский царь? — посмеиваясь, спрашивал Афанасий.
— У достойного повелителя победа имя прославляет, а пораженье — дух укрепляет. Над всеми рок властен, судьбу не обмануть, — парировал неплохо образованный Байкильде и прочёл стих на татарском языке.
— Слово-то крымского властителя Кази-Гирея, прозванного Бора, — сообщил Габсамит-Осип и перевёл рифмованные слова:
Назиданье это ты запомни, хан.Все на свете — гости, а покой — обман.Перед этим светом впредь не заносись,Силою пред слабыми лучше не гордись.Рок — непобедимый в семь голов дракон,Время человека поедает он.Множество пророков ядом отравил;Праведникам многим головы затмил.Многим падишахам он поставил «мат» —Ты «коня» не властен переставить, брат.Как сказал однажды мне один поэт,Да пребудет радость с ним на много лет:«Миром не насытишь душу храбреца.Время не насытит храбрые сердца».Ты не верь наряду пышному судьбы,Львы с судьбою бились, где теперь они?Ты судьбе неверной не вручай души,Не блуждай в потемках, не ищи в глуши.Только нерадиво дни не проводи,Силы есть покуда, воля есть — иди!
В этом стихотворении наличествовала изрядная доля здравого смысла, и уездный окладчик перешёл к пересказу новостей с других фронтов.
— Казаки с Дона да ногаи заволжские Урусмаметевы пощипали летние крымские кочевья, посчитались донцы за весеннее разорение юртов и зимовищ своих. Да гребенские юртовщики с малокабардинскими черкесами ходили под Темрюк,[125] посады там сожгли, многих побили да полонили. С ними князь Андрей Старко-Хворостинин о прошлом годе на шевкала Тарковского ходил, да, сказывают, и сызнова поход на Тарки готовят. На свейской войне совсем чудные дела творятся. Корела стоит выжженная, не стали немцы свейские острог поправлять, все силы оне к Олав-крепости собрали.[126] Сидит в ней лихой атаман Корела с пятью сотнями храбрецов, да не токмо отбивается, а и сам водою набеги учиняет. Из-за морового поветрия землёй полки не ходят в ругодивскую землю. По повелению великого государя Фёдора Ивановича из-под Копорья плавные рати с воеводами Жировым-Засекиным да Путятиным на заморские свейские края ходили.
— Что ж вы так задержались с возвращением? — обратился я к уездным дворянам.
— После того как крымцев погромили, ходили с черниговскими воеводами на киевские места. Острожек литовский сожгли, коей они на нашей украйне выстроили, да до Днепра все поветы[127] повоевали, — опять за всех ответил Бакшеев.
— Зачем Киевщину-то разоряли? Польша вроде пока не враг нам? — такая география военных походов меня неприятно поразила.
— Гайдуки Вишневецких на наших рубежах разбойничали, крестьян на магнатские сёла сманивали, да за Воронеж с каневскими черкасами стоило счёты свести, вот и отплатили сторицей, — довольно улыбнувшись, пояснил Афанасий.
При всей крайней религиозности местного населения, христианский принцип подставлять щёки тут явно не прижился. Возможно, оттого страна и росла вширь, а не съёживалась, как шагреневая кожа.
Вернулись люди, посланные справиться о благонадёжности английского купца Джакмана. Их ответы ввергли меня в изумление. Со слов приказчиков сольвычегодских купцов Строгановых и московских гостей Юдиных, с этим купчиной стоило вести дела. Правда, советовали торговые работники с сим иноземцем ухо держать востро, да договариваться до мелочей, больно уж хитёр. Но слово «хитрость» в устах русских торговцев являлось синонимом купеческой доблести.
Главный агент Английской Московской компании Христофор Гольме советовал своего соотечественника ковать в кандалы и отправлять к Новым Холмогорам. Там его должны были выслать на родину, где его, несомненно, ждал суровый суд. Насколько я понял, вся вина Джакмана заключалась в торговле, нарушающей компанейскую монополию. Гольме обещал, что по поводу этого «самозванца», так он его именовал, уже послано письмо от королевы Елизаветы к царю Фёдору Ивановичу. Согласно этому посланию, английское правительство требовало высылки всех конкурирующих с Московской компанией иноземных купцов. Монополистов я и в прошлой жизни не любил, поэтому послал гонца к Беннету Джакману, прося прибыть его для дальнейших переговоров.
В конце лета проводилась инвентаризация ценных ресурсов, собранных за сезон в лесах. Помимо пары десятков лекарственных растений заготавливали и кору корня бружмеля. Результаты меня удручили: собрали всего около пятидесяти пудов, а ободрали все рощи в округе нескольких вёрст от города. Учитывая, что этому кустарнику для образования более-менее приличных размеров корня требовалось расти более десяти лет, перспективы у промышленной добычи такого сырья для изготовления резины не имелось никакой. Собственно, то, что каучук можно извлечь из какого-то тропического растения, я знал, только вот из какого, вот в чём вопрос. Вспомнились мне рассказы родного отца, как его в молодые годы заставляли выращивать какой-то каучуконосный одуванчик. Вроде это стратегическое растение имело то ли крымское, то ли среднеазиатское происхождение, от него вроде тоже заготавливались корни. В общем, проблема в ближайшее время не решалась, а для лабораторных опытов хватало сырья, извлечённого из коры бружмеля.
