Анатолий Матвиенко - Эпоха героев и перегретого пара
— Старик… Личная роль невелика…
И с пухлой заросшей щеки, вдруг прибавившей лет десять возраста, скатилась крупная мутная слеза.
Строганов, убывший с бала и поначалу не осведомлённый о переполохе, сердился на себя за несдержанность. Кто бы знал, что едкая, но, в сущности, безобидная подначка о набиваемом кармане вызовет подобную отповедь? Выходит, неблагородное состязательное чувство терзало изнутри, зависть к успехам, семейному благополучию с Юлией, раз так быстро прорвало плотину.
А последние слова, точно выстрел в спину! Предпочла? Видать, и на домашнем фронте бравый фельдмаршал вёл тихую войну, доказывая, что не хуже мнимого покойника. Вёл и проиграл, в душе не смирившись.
Лжец! Каждый раз, когда Строганов при редких встречах справлялся о Юлии и Володе, князь уклонялся от прямых разговоров, ему это, видите ли, неприятно. Но ясно давал понять: не извольте беспокоиться, в семье благополучно. Выходит, она так и не поставила Паскевича на одну доску с отцом единственного ребёнка, наследника фельдмаршалу не родила, хоть и вышла замуж отнюдь не в старом возрасте.
Неужели многолетнее жертвенное отречение от жены и сына основано на глупом предположении, что им лучше с Паскевичем? Самое ужасное в том, что сам себя в этом убедил ещё до встречи с князем, сам же ему высказал. И старый подлец не попробовал разуверить!
С другой стороны, не слишком ли большое значение он придаёт мимолётной оговорке, брошенной в гневе?
Наутро Строганов уехал в Зальцбург по банковским делам, оттуда в Лондон, где пробыл недели две и понял отчётливо: нужно в Гомель. В пятьдесят пять жизнь свернула к закату. После возврата из турецкого плена он познал одну лишь любовь женщины — продажную.
Нет, не только актрисочки провинциальных театров и прочие доступные дамочки скрашивали его ложе. Были уверявшие в страстных чувствах, не вызывая ни толики доверия. Страшного, но богатого человека обожают лишь за его капитал. Так что лучше расплачиваться за продажные ласки, не строя иллюзий, нежели покупать одну женщину на всю жизнь, приобретая охапку проблем. Да и перед Богом немыслимо, словно мало греха прелюбодеяния; в храм с новой избранницей путь заказан. Венчание при живой жене ужасно, ибо добавляет клятвопреступление перед ликом Всевышнего. Аллах дозволяет многожёнство, однако при условии, что супруги живут с господином и он утоляет их нужды. Куда ни кинь — всюду клин.
А может, его incognito — не меньший грех? Пусть и с опозданием, его нужно и должно исправить.
Не считая парома Дувр-Кале, дорога от Лондона до Гомеля ныне вся уложена рельсами и занимает с пересадками не более шести дней. Увы, Ла-Манш широк, и никогда не построить там ни мост, ни тоннель. Строганов, не скрываясь, поймал извозчика у вокзала и поехал во дворец, представившись дворецкому негоциантом Трошкиным, чающим увидеть княгиню.
Но в гостиную вышел князь, перекошенный от бешенства. За время, прошедшее с памятной ссоры в Вене, русский корпус вернули в империю, и фельдмаршал первым прибыл в семейное гнездо.
— Вы?! Опять! Во-он! Иначе скажу слугам спустить собак!
— Je suis désolé[32], Иван Фёдорович, мы не можем бесконечно жить во лжи.
Разъярённый так, что от размахивания рук распахнулся халат, Паскевич бросил ему в лицо:
— Я заплатил вам за молчание.
— Моими же деньгами. Право же, довольно. Если они вам столь важны, могу вернуть тотчас и с процентами.
— Вы… вы — низкий человек! Это для вас деньги важнее семьи.
— Извольте не переходить границы, — Строганов приподнялся с кресла, которое занимал в ожидании, и шагнул навстречу брызгающему слюной старику.
— Это мой дом! И я спущу вас с лестницы!
После сказанных в запале слов граф снова не сдержался, как в венском дворце, и сказал необратимое, не оставив выбора Паскевичу.
— Прискорбно, князь, что вы более не способны ни на что иное, кроме как кликнуть слуг.
— Тогда… Тогда оставьте ваш адрес. Я пришлю секунданта договориться о времени и месте.
— Дворянин будет стреляться с безродным обывателем Трошкиным? — Строганов, начиная сознавать абсурдность ситуации, сделал неуклюжую попытку изменить её и не преуспел.
— Вы, кажется, решили возродиться графом. Что же, отступите?
— Нет. И всё равно увижу Юлию Осиповну.
— Именно поэтому я застрелю вас завтра. Убирайтесь!
Запахнув полу халата, расхристанного словно расстёгнутая шинель на ветру, князь удалился, стремительно шаркая домашними туфлями, можно сказать — с неприличной для его возраста скоростью.
Наверху ждало короткое, но неприятное объяснение с женой.
— Что случилось, Иван Фёдорович? Ваш гневный голос отсюда был слышен.
— Досаждает один проходимец. Успокойтесь, дорогая, он больше не потревожит.
Она не поверила, но не стала возражать, а в сердце появилось нехорошее предчувствие.
Граф и князь стрелялись на рассвете, на левом берегу реки Сож. Формальные слова о примирении, сказанные для проформы скороговоркой, едва умолкли, как Паскевич крикнул: не может и речи быть, командуйте начало. С благородной дистанции в двадцать шагов он первым кинулся к барьеру. Его противник отвёл пистолет, отказываясь спешить с выстрелом, не повернулся боком, не прикрылся оружием.
— Забрали у меня семью — мало? Нужна моя жизнь? Извольте!
Князь вскинул пистолет, дрожащий в неверной руке, и выстрелил мимо, чуть не взвыв от злости.
Строганов, которого турецкая рана избавила от нужды щурить один глаз, спокойно прицелился в переносицу фельдмаршала и мягко потянул спуск, чуть приподняв ствол в последний миг. Фуражка слетела на землю, пробитая пулей, за ней упал Паскевич. Его даже не оцарапало, он к вечеру умер от удара, так и не приходя в себя. Секунданты и доктор спрятали испорченную фуражку, от греха подальше скрыв некрасивую историю с дуэлью.
Оглушённый случившимся и чувствуя себя хуже, нежели после убийств жандармов, эрцгерцога и судопромышленников, граф не находил себе места. Путь расчищен, но этой смертью, как ни крути — князь был бы жив, воздержись Строганов от приезда в Гомель, он ещё более отдалил возможность воссоединения. Даже если догадка верна и Юлия холодно относилась к усопшему, она никак не возрадуется, когда рано или поздно слух о позорной дуэли дойдёт до её ушей.
Глава вторая. После похорон
В наш технический век сообщения передаются с удивительной быстротой. Телеграфические провода опутали Россию и навсегда изменили её жизнь. Любая новость достигает нас из самых дальних уголков за считанные секунды, достаточные для того, чтобы специальный человек на станции отстучал её, превратив живые слова в удивительные и невидимые субстанции, немедленно пересекающие огромную страну. Право же, гениальное изобретение, казавшееся вчера мистической фантазией, вошло в обыденную жизнь и уже мало кого может поразить.
Кадет Московской военно-инженерной академии юный граф Владимир Строганов получил каблограмму о смерти отчима наутро после его смерти и успел в Гомель к отпеванию. На третий день после погребения юноша брёл вместе с матерью к дворцу от фамильной часовни, приютившей второго уже Паскевича, когда увидел всё того же одноглазого господина. Взгляды встретились; мужчина сделал неприметный, но явственный жест. Володя понял знак, наскоро извинился перед maman и кружной тропой вернулся к аллейке.
— Здравствуйте, ваше сиятельство. Поговорим?
— Извольте. Полагаю, вы — старый армейский знакомый фельдмаршала? Или…
— Да. Или.
Они замолчали. Главное было сказано. А что должно было произойти? Бросание друг другу на шею, расспросы, ахи-охи?
Под ногами шуршали первые жёлтые листья. Сухо, нету типического прелого запаха осени, гомельское лето почти без перехода вступило в бабье, и в парке красиво, немного печально, будто аллеи и деревья знают про кончину хозяина.
Уже на берегу реки сын спросил:
— Почему только сейчас?
— Не хотел мешать.
Верхняя губа чуть приподнялась, отчего бледное лицо юного графа приобрело недовольное выражение.
— Кто дал вам право судить — мешаете или нужны?
— Ваша жизнь казалась благополучной, порядочной. Воскресший муж твоей мамы, обвенчавшейся с Паскевичем, никак в вашу идиллию не вписывался.
— А сейчас это потеряло значение, поэтому вы решили явиться?
Строганов-старший зажал трость подмышкой, стянул перчатку и потёр привычно зудящий шрам на лице.
— Ты не рад?
— Рад?! Чему? Что я узнаю — рос без отца, хотя он был жив и свободен? Что мама проплакала годы в благополучной идиллии, как вы изволили выразиться?
— Не допускаешь, что были иные причины?
— А они имеют значение?
— Чувствую, ты не желаешь слушать. Но следующая возможность поговорить может не скоро представиться. Поэтому главное ты узнаешь сейчас.
