Сергей Шхиян - Царская пленница
— А ты, — она замялась, но потом все-таки спросила, — ты тогда станешь прежним?
— Надеюсь. Таким я стал не по своему желанию. Сидел под арестом в крепости вместе с одним человеком, мы вместе бежали, и он, чтобы меня не поймали, изменил мою внешность. А почему ты меня сразу не узнала? Разучилась понимать чужие мысли?
— Нет, научилась их не слушать. Иначе можно сойти с ума. Представляешь, что думают люди про себя?
— Догадываюсь.
— Кажется, что все говорят, говорят, без остановки, как будто нельзя без этого. А сколько кругом лжи и злобы! Иногда лучше ничего не слышать, иначе начинаешь всех подряд ненавидеть и бояться.
— Представляю, — сказал я. — Действительно, дар у тебя полезный, но трудный.
— Нет, когда научишься не подслушивать чужие мысли, то доходит только слабый гул, похожий на шелест листвы в лесу, он не мешает.
— Тебе было очень страшно одной?
— Нет, не очень, — сквозь слезы улыбнулась Аля, — я все время чувствовала, что ты меня пытаешься выручить. И это ничего, что у тебя были другие женщины. Ты зря от этого мучишься. Я не в обиде. Ты молодой, и тебе трудно устоять.
— Я… я… понимаешь, как-то так получалось…
— Я знаю, ты каждый раз стыдился и переживал. Это лишнее.
Меньше всего на свете мне хотелось получить от нее индульгенцию, мне было легче хранить свои измены и переживания в себе, чтобы она ничего об этом не знала.
— Я тоже не клянусь тебе в вечной верности, — грустно сказала она. — Если будем вместе, тогда да, а если судьба разведет?.
— Постараюсь, чтобы не развела!
— Если бы это зависело только от нас!
Здесь спорить было не о чем, как и просить прощение, которого от меня не ждали. Аля удивительно быстро сделалась взрослой и мудрой. Мне показалось что между нами появилось отчуждение, но если оно и было, жена преодолела его, погладив мою щеку ладонью.
— Господи, какой ты еще молодой, у тебя даже борода не растет!
— Это не только от молодости, у меня сейчас монгольский тип, а у монголов плохо растут бороды.
— А как ты себя чувствуешь в чужом теле?
— Сначала было странно, особенно не хватало прежнего роста, а теперь ничего, привык. Кстати, раньше я совсем плохо ездил верхом, а теперь сижу в седле как влитой… Что это мы говорим все о пустяках…
— Наверное, потому что из них и состоит почти вся жизнь, — ввернула очередную сентенцию Аля. — Что ты будешь делать, пока я не освобожусь?
— Еще не решил, скорее всего, куплю здесь, в Шуе дом, чтобы быть возле тебя.
— Нет, не делай этого. Сколько мне ждать смерти Павла?
— Я точно не знаю, помню, что в 1801 году правил уже его сын Александр. Получается год, полтора.
— Уезжай. Ты здесь с ума сойдешь. К тому же нам нельзя будет видеться. Я знаю о царском приказе. Игуменья хорошая женщина, она меня жалеет. Поезжай в Захаркино к предку, только не заведи себе новую Алевтинку!
— Теперь это исключено. Я думаю, что Антон уже женился. Прапрабабушка никакого банного разгула не допустит.
— Антон Иванович собрался жениться? На ком? — тут же заинтересовалась Аля.
— На племяннице губернаторши Анне Чичериной. Прекрасная девушка, только боюсь, что она скрутит нашего Антона в бараний рог. Это я ее за него сосватал!
— Чудесно, найти своему прадедушке свою прабабушку! — засмеялась прежним смехом Аля.
— Наследственность дело серьезное, — поддержал я. — Предков себе лучше выбирать самим потомкам… Алечка, мы не поговорили о самом главном, — как ты себя чувствуешь?
— Хорошо я себя чувствую, как любая баба, которая собирается стать матерью. К масленице рожу тебе сына!
— Почему ты думаешь, что это будет сын?
— Чувствую.
В этот момент в дверь кельи негромко постучали, и к нам вошла проводница. Она удивленно посмотрела, как две девушки обнявшись, сидят на лавке.
— Барышня, вам пора.
— Уже прошел час? — поразился я.
— Больше, идемте скорее.
— До свидания, Аля, — сказал я, не осмеливаясь поцеловать жену при монахине. — Береги себя.
— Ты тоже, подруга, постарайся навестить меня на масленицу!
Я понял, о чем она говорит. К этому времени у нас должен родиться ребенок.
— Конечно.
Я встал и на негнущихся ногах вышел из кельи.
— Ночь-то какая звездучая, — сказала проводница, — месяц всходит, нам нужно торопиться.
Я ничего не ответил, и мы быстро пошли в сторону странноприимного дома. Монастырские обитатели спали, и мы не встретили ни одного человека. Моя проводница, как и раньше, не оглядываясь, шла впереди. Она заговорила только тогда, когда мы подошли к моим дверям:
— Барышня, матушка настоятельница просила вас завтра же уехать.
— Хорошо, — ответил я. — Но мне нужно с ней встретиться, я бы хотела еще ее полечить.
— Она просила передать, что теперь ей и так легче, а вы приезжайте позже. Сейчас же никак нельзя.
— Ладно, я уеду завтра утром.
Монахиня удовлетворенно кивнула, а я, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Юлию, вошел в нашу тесную келью. Месяц уже взошел и светил в окно, так что видно было и без свечи — Юлина постель оказалась пуста.
Я подумал, что моя красавица женихается со своим Митей, и, сняв платье, упал на кровать. События этой ночи стояли перед глазами, и мне было о чем подумать. Только сделать это я не успел, закрыл глаза и мгновенно заснул.
Когда я проснулся, кровать соседки по-прежнему была не тронута. Мне нужно был выполнять обещание уехать утром, и после скорого туалета я отправился разыскивать Митю, попросить запрячь карету. Однако и его нигде не было видно.
— Сестра, ты не знаешь где моя соседка, — спросил я послушницу, прислуживающую в странноприимном доме.
— Она уехала еще вчера, — ответила та.
— Как так уехала? — поразился я.
— В карете, — ответила девушка.
Мне это сообщение не понравилось, и я чуть ли не бегом бросился в нашу келью. Действительно, Юлиных вещей там не оказалось, как и моего ридикюля, со всеми нашими документами и остатком разбойничьих денег. Меня от неприятной неожиданности пробила испарина. Эта мерзавка стащила не только деньги, но и мои документы, и это было самое неприятное.
«Действительно, я еще не раз вспомню о ней», — подумал я и спешно пошел к кастелянше выяснить судьбу сундука, оставленного на хранение Иваном. Там были оружие, одежда и все мое состояние.
— Да, барышня, что была с вами давеча, уехала, — подтвердила пожилая монахиня, заведующая здешней «камерой хранения».
— А где сундук, который оставил мой кучер, который вчера увез офицеров? — спросил я, пытаясь не показать, как меня это волнует.
— Барышня и его хотела забрать, только я не отдала. А нужно было?
— Нет, спасибо вам, вы все правильно сделали.
У меня отлегло от сердца.
Потеря документов, конечно, была очень неприятна, но оказаться совсем нищим и раздетым в чужом городе…
— А нельзя ли здесь нанять экипаж? Я хочу переехать в город на постоялый двор, — спросил я кастеляншу.
— Нет, — ответила она, — в монастыре вы экипажа не найдете, а вот в Шуе есть два извозчика.
Я поблагодарил и собрался пойти искать этих «двух извозчиков», но не успел — на день раньше срока явились оба наших с Юлией кавалера.
Мы сердечно поздоровались, и тут же Аркадий задал вопрос о нашей общей чаровнице, как она, здорова ли?
Я посмотрел на его покрасневшее, смущенное лицо, и мне стало жаль парня. Огорошить его горькой правдой было бы слишком жестоко.
— Юлии пришлось внезапно уехать, — соврал я. — За ней прискакал нарочный, у нее тяжело заболела матушка, и она тотчас отправилась в путь.
— Как? А как же я? — вскричал осиротевший влюбленный.
— Вам она велела особо кланяться и обещала написать, как только у нее все устроится.
— Куда написать! Мы же через два дня возвращаемся в армию!
— Вот туда и напишет.
— Да ведь я и сам не знаю, где буду воевать!
— Не беспокойтесь, прапорщик. Любовь ее просветит, — пообещал я.
Однако Семидольный был безутешен. Он, скрывая навернувшиеся на глаза слезы, отошел к окну и сосредоточенно что-то рассматривал на монастырском дворе.
— Александр, вы приехали в карете? — спросил я поручика.
— Нет, верхом, а что?
— Мне нужно переехать в город, а здесь на всю Шую всего два извозчика.
— Почему вы уезжаете из монастыря, вас как-то обидела тетушка?
— Нет, мы с ней хорошо сошлись. У меня другие обстоятельства.
— Вы знаете, ваш слуга сегодня ночью исчез, — вдруг сказал Полибин. — Как вы теперь будете одна?
— Исчез, говорите? Это очень огорчительно. Просто мне сегодня не везет, сначала Юлия уехала, теперь Иван. Ничего, как-нибудь обойдусь.
— Я знаю, что вам отваги не занимать, но все-таки вы женщина и теперь остались одна…
— Это мысль! Вы мне хорошо подсказали!
