Александр Логачев - Разрубленное небо
Артем уже не помышлял о скором возвращении в Ицудо. Успеется еще. Надобно вкусить сполна столичной жизни, осмотреть местные достопримечательности, может быть, смотаться и в Камакура, город, сильный самурайским духом…
Кстати, об осмотре достопримечательностей. Артем ловил на себе весь вечер весьма недвусмысленные взгляды местных красавиц (некоторых из них даже не сильно портили наштукатуренные лица и черные зубы, а это о многом говорило), и мысли его невольно приняли весьма фривольное направление, мало согласующееся с суровым самурайским духом и намерением ехать в Камакура…
— А ты быстро сумел добиться расположения императора, Победитель Монголов, — услышал Артем рядом с собой. — Позволь выразить тебе свое восхищение.
Артем повернул голову и увидел рядом с собой сиккэна Ходзё Ясутоки. Сиккэн едва заметно наклонил голову — изобразил поклон.
За обедом Артем как следует рассмотрел человека, который реально правил Страной восходящего солнца. Во внешности сиккэна мало было от образа классического самурая, скорее уж он походил на классического книгочея — длинный, несколько нескладный, с высоким лбом и задумчивым выражением лица. Артем знал, что сиккэн довольно молод… разумеется, для своего высокого положения регента императора и главы самого влиятельного на сегодня в Японии самурайского дома. Ему было около сорока. Выглядел, правда, Ясутоки моложе. Однако сейчас, когда Артем увидел глаза сиккэна вблизи, то убедился, что насчет возраста Ясутоки его не обманули: это были глаза уже пожившего, достаточно уставшего и умудренного жизнью человека…
— Мне любопытно было наблюдать, как менялось твое лицо, Покоритель Монголов, — сиккэн говорил тихим, где-то даже меланхолическим голосом. — Когда ты пришел в Дайдайри, в твоем лице было много тревоги. На него падали тени черных мыслей. Теперь же — покой и благолепие. Я тебя понимаю. Ты считаешь, что наконец вытащили занозу, что сидела в твоей голове…
Что-то странное слышалось в словах сиккэна, проглядывал, как горы сквозь туман, какой-то задний план, какой-то подтекст, — и это все заставило Артема насторожиться.
— Сегодня день подарков, — сказал сиккэн. — Ты получаешь подарки, ты делаешь подарки. Я тоже хочу тебе кое-что подарить. Бери, это твое, Покоритель Монголов…
И сиккэн протянул Артему маленькую и очень простенькую деревянную коробку, которую до того, видимо, держал под мышкой. Артем выдвинул крышку. Внутри лежала скомканная и чем-то пропитанная тряпица, в которую что-то было завернуто. Чувствуя непонятное волнение, Артем откинул край тряпицы… и сразу же в нос шибанул сладковатый запашок разложения. Преодолевая нарастающее отвращение, Артем откинул второй край тряпицы. И… не смог понять, что видит перед собой. Нечто маленькое, белесоватое, в пятнах…
— Что это? — пробормотал пораженный Артем.
— Уши, — спокойно, будто речь шла о чем-то насквозь будничном, вроде вареных миног, сказал сиккэн. — И эти уши тебе знакомы.
У Артема закружилась голова. Перед ним пронеслись лица тех, кто здесь стал ему близок и дорог…
Но все они… всех их он совсем недавно, всего какие-то несколько часов назад видел живыми, здоровыми. С ушами видел! А здесь… запах разложения… Уши пребывают в отрезанном виде явно больше, чем несколько часов.
— Ты не о тех думаешь, Покоритель Монголов.
Чертов сиккэн, видимо, решил продемонстрировать свое умение читать мысли собеседника, мол, от меня ничего не скроешь…
И вот тут Артем сорвался. Сперва он выпалил тираду, где не было ни единого знакомого сиккэну слова, но если Ясутоки когда-нибудь переведут те фразы, то глава дома Ходзё очень много узнает о себе самом и о своих ближайших родственниках, в первую очередь о любимой маме, а также об ослах и обезьянах, чья насыщенная интимная жизнь очень тесно и очень замысловато переплеталась с не менее насыщенной интимной жизнью родственников сиккэна. Артема можно было понять. Вам когда-нибудь дарили чьи-нибудь отрезанные и чуть подпорченные разложением уши? А если даже и дарили, то говорили вам при этом что-то с видом всезнающего Будды? То-то…
Выпустив пар, Артем перешел на японский:
— Я тебе, Ясутоки-сан, не представлялся как Покоритель Монголов. Потому обращайся ко мне по имени или же, если не нравится имя, зови Белым Драконом.
Пожалуй, Артем несколько громко все это произнес, потому что на них с сиккэном стали оглядываться. Сиккэн же остался невозмутимым.
— Белый Дракон — это слишком отдает хрониками и легендами, а не живым человеком, — сказал он. — Имя же твое явно придуманное и тебе не подходит. Поэтому я и решил именовать тебя Покорителем Монголов — по тому деянию, какое почитаю самым главным за те дни, что ты провел в стране Ямато. Если ты недоволен, тогда я буду заставлять себя говорить «Ямомото», но внутри себя произносить «Покоритель Монголов».
«Словоблуд хренов», — успел подумать Артем, а сиккэн уже без перерыва продолжил:
— Я думал, ты сразу признаешь эти уши… Ямомото-сан. И начнешь меня благодарить.
— Благодарить? — вырвалось у Артема.
— Благодарить, — кивнул сиккэн. — За спасение твоей жизни.
Ясутоки называл его теперь «Ямомото», но умудрялся делать это так, что Артем невольно слышал про себя столь бесившее его «Покоритель Монголов». Ну что ты будешь делать!
А касаемо ушей… Кажется, Артем начал о чем-то догадываться. Только пусть сиккэн сам во всем признается.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Артем. Протянул шкатулку обратно: — И не могу принять подарок.
— Вижу, что вспомнил, — произнес сиккэн, пристально глядя в лицо Артему. — А подарок — твой. Делай с ним, что хочешь. Выброси, если не нужен.
— Что я должен вспомнить? — Артем решил упрямиться до последнего.
— Всего лишь вчерашнюю ночь. Селение Никацура. Ты возвращался из дома на окраине селения на свой постоялый двор. На тебя напали люди Годайго с намерением убить тебя. Мои люди спасли тебе жизнь.
— Твои люди? — переспросил Артем.
— Мои, — сказал сиккэн. — Я даже знаю, как имя того самурая, чьи уши ты держишь в руках.
Честно говоря, имя бывшего владельца ушей Артема не слишком волновало в данный исторический момент.
— Я не просил тебя, Ясутоки-сан, кого-то там спасать, — сказал Артем. — И потому не собираюсь тебя благодарить.
— Я оберегаю твою жизнь не ради твоих благодарностей, Ямомото-сан, — сиккэн улыбнулся уголками рта. — Ты нужен. Ты сам выбрал свой путь, и на этом пути твоя жизнь не принадлежит тебе.
— Кому же тогда?
Честно говоря, и сам по себе разговор не очень нравился Артему: и то, что говорил сиккэн, не очень нравилось, и то, как он это говорит, а говорил он, не скрывая своего превосходства (на которое бесспорно имел право хотя бы по своему положению, но зачем это подчеркивать?).
— Скажи, Ямомото-сан, что ты слышал о монахе по имени Нитирэн?
— Ничего, — честно признался Артем, не пытаясь просчитывать, стоит ли признаваться в этом, не грозит ли ему такое признание чем-то нехорошим. От подобного дедуктивного напряжения его бедные мозги, мозги циркового акробата, могли и расплавиться.
В этот момент музыка смолкла, танцовщицы ушли с помоста, на некоторое время воцарилась тишина.
— А между тем этот Нитирэн только и делает, что говорит о тебе, — сказал сиккэн.
— Я думаю, многие говорят обо мне.
— И это правда, Ямомото! — неожиданно горячо согласился сиккэн. — Истинно! Но одно дело, когда легенды о Белом Драконе пересказывают в рыбацкой хижине или когда о Белом Драконе, вздыхая, шепчутся жены сановников. И совсем другое — когда о нем говорят такие, как Нитирэн.
— Так кто же этот Нитирэн?
— Монах. Около шестнадцати лет провел в монастыре Энрякудзи, покинул его два года назад. И отправился проповедовать. Два года он странствовал по стране, сзывал людей в селениях на свои выступления ударами в гонг и в барабан, проповеди начинал словами «Наму мёхо рэнгэ кё» («Слава лотосу божественного закона»). Эти слова стали боевым кличем его секты — Нитирэн-сю. Нитирэн призывал отвергнуть все старые и новые учения, отвергнуть все на свете, кроме слов самого Будды, содержащихся в сутре Лотоса. Но самое скверное, Ямомото-сан, не то, как он начинал свои проповеди, а то, как их заканчивал. «Гнев Неба, — кричал он, — падет на ваши головы, коли вы не покаетесь в грехах и не примете славу лотоса божественного закона. Тогда хлынут варвары из земли монгольской и сметут ваши дома и уведут жен ваших…» И это он повторял два года изо дня в день, переходя из селения в селение. Правда, он приобрел не слишком много сторонников. Ведь кто он был? Всего лишь еще один проповедник, пугающий людей небесными карами. Конечно, как всегда бывает, кто-то поверил и примкнул, кто-то из бродяг отправился странствовать вместе с ним. Но это и все. Нитирэн закончил бы, как и многие ему подобные, — или умер бы от лихорадки на одном из постоялых дворов, или был бы убит разбойниками, или был бы до смерти побит крестьянами, посчитавшими, что именно от его проповедей урожай в этом году вышел неважным. И вдруг такой подарок — случилось то, о чем он только и говорил эти два года. Напали варвары-монголы. Правда, они не разорили нашу землю, как он предсказывал, но Нитирэн стал говорить, что именно благодаря ему не разорили: что это его молитвам вняло Небо и послало Белого Дракона, дабы дать людям земли Ямато последнюю возможность покаяться и принять его веру. Нитирэн снова отправился в странствие и снова проповедовал в каждом селении. И за последние четыре месяца он обрел в стократ больше сторонников, чем до того за два года. Самое худое, что Нитирэн — сумасшедший, которому все нипочем. И его сторонники подобрались ему под стать. Они готовы на самые отчаянные поступки. Они уже захватили монастырь на Сикоку, выгнали оттуда всех монахов, устроили там свое логово. А потом к ним пришли монахи из соседнего монастыря и сказали, что признают Нитирэна своим учителем и присоединяются к Нитирэн-сю. Из-за проповедей Нитирэна уже произошли два восстания монахов, и, думаю, будут еще. Насколько мне известно, Нитирэн вынашивает сейчас планы захвата монастыря Энрякудзи, который, как ты знаешь, является божественным охранителем Киото и падение которого породит такие пожары, которые сразу не погасишь. Еще раз повторю тебе, Нитирэн и твоим именем собирается вершить свои дела, собирается убеждать народ, что Белый Дракон придет ему на помощь, что мечи его врагов разлетятся на куски силой волшебства Бьяку-Рю…
