Юрий Корчевский - Атаман. Княжий суд
— Нету у него писулек, воевода! — растерянно развел руками старший.
— Быть такого не может. Ну-ка, друг любезный, сними сапоги!
— Не буду, и ты мне не указ. Воинами своими командуй!
Однако воины слушать его не стали, повалили на землю и стянули сапоги. Старший сунул руку в голенище.
— Кажись — есть чего-то.
И вытащил на свет божий сложенный вчетверо лист.
Рванулся мужик, хотел выхватить бумагу, да воин сзади огрел его по голове плетью.
— Сиди, смерд!
Я взял пованивавшую портянками бумагу и развернул. «Доброго здоровьичка, любезный боярин. К тебе с нижайшим поклоном — родственник. Довожу сим, что интересное тебе лицо отбыл сегодня в первопрестольную». Ни подписи, ни имен. Но кто нужно, поймет. Гладко бумага составлена. Сведения есть, а не прищучишь.
Я подступился к мужику. Он с нескрываемым страхом ждал своей участи.
— Лазутчик? — грозно нахмурил я брови.
— Что ты, что ты, воевода-батюшка! Какой из меня лазутчик? Истопник я в управе городской. Нешто ты меня ранее не видел? Петром меня звать.
Я всмотрелся в мужичка. Нет, лицо незнакомое. Может, и встречал когда, но не княжеское это дело — истопников, людей подлого сословия, в лицо знать.
— Отвечай немедля, куда письмо везешь?
— В Москву, к родне.
— Или признаешься, или повешу. Дружинники многозначительно поглядели на березу по соседству.
— Ей-богу, в Москву! — юлил Петр.
— Ты думаешь, я поверю, что у истопника в управе может быть такой хороший верховой конь? Тягловая кляча, тебе, может быть, и но плечу, но только не верховой конь. Он стоит больше, чем твое жалованье за год.
— От родни достался, барин.
— Тогда почему письмо в сапоге держишь?
— Куды же мне его прятать?
— Сам писал?
— Нет, неграмотный я. Писарь в управе помог. Я ему сальца шматок за то принес.
— Юлишь, смерд! Хлопцы, вешайте его!
А сам подмигнул дружинникам. Те живо перебросили веревку через сук, свободный конец привязали к седлу лошади, поволокли незадачливого мужика к дереву и накинули ему петлю на шею.
— Рятуйте, люди добрые! — завопил мужик. — Что же это делается! Без вины смертию лютой казнят!
— Хватить блажить! Или говоришь правду — кому и от кого письмо вез, или сейчас с жизнью расстанешься. Со мной шутки плохи!
— Все скажу, отец-воевода! Все, как на духу, только пощади!
— Сказывай, да поспешай!
— Петлю с шеи пусть снимут — боязно мне, барин.
Я махнул ратникам рукой. Те сняли петлю с шеи, и теперь она качалась перед лицом истопника. Пусть болтается, это впечатляет. Своего рода метод давления.
— Письмо то — в Москву, высокому боярину, — выпалил Петр, косясь на свисающую веревку.
— Имя!
— Если скажу, он сам меня повесит.
— А ты не сказывай ему ничего. Мне все поведаешь, и я тебя отпущу. Ты письмецо боярину тому передашь, думаю — он ответ напишет. Вот ту бумагу ты мне в Коломне и покажешь. Всех дел-то — дать мне почитать. Уж очень я любопытный. И сам цел будешь.
— Я согласный, — закивал мужик головой.
— Говори.
— Бумага та писана уж не знаю кем, только мне ее наместник наш Шклядин самолично отдал.
— Что, раньше разве не возил?
— Было дело, три раза. И коня он же дал — из своей конюшни, и рубль в награду.
— Жалко, что не тридцать серебренников, Иуда. Кому в Москве вручить надо?
— В дом князя боярина Телепнева велено снести. Токмо не ему, а старшему дружиннику Митрофану.
Петр отвел от лица веревочную петлю.
— Ну так что, воевода-батюшка? — с надеждой смотрел он на меня.
— Забирай письмо, вези в Москву. Обо мне — ни слова. Прознает князь или Шклядин — не сносить тебе головы. А когда вернешься — допрежь меня найди, покажешь ответ — и тогда можешь идти к Гавриле, наместнику.
— Понял, понял, боярин. Все исполню в точности, не сумлевайся.
Я отдал ему бумагу. Петр сунул ее в сапог, обулся.
— Так я могу ехать?
— Проваливай с глаз долой!
Обрадованный Петр вскочил на лошадь, тронул поводья и долго еще оглядывался, одновременно не веря своему избавлению от смерти и опасаясь стрелы в спину.
Все, ждать больше некого. Не будет наместник посылать второго гонца.
Чтобы не вызвать подозрения у Шклядина, пришлось ехать в Охлопково. Не мог же я появиться в Коломне сразу после отъезда — наместник почувствует неладное.
Устроил себе маленький отдых в Охлопково.
А на четвертый день к обеду снова уже был в давешней деревне. По моим расчетам, гонец должен был возвращаться сегодня.
Так и случилось.
Ближе к вечеру показался знакомый всадник. Завидев нас, он переменился в лице, остановился и спрыгнул с седла. Усевшись на землю, послушно стянул сапог, достал из-за голенища бумагу и с поклоном передал мне.
Интересно, что Телепнев Шклядину ответил?
Развернув лист, я прочитал: «Здоров твоими молитвами, чего и тебе желаю. А здоров ли знакомец наш? По слухам, в Коломне жарко — не приключилась ли с ним беда?»
Коротко, а не очень понятно. Я отдал бумагу Петру.
— Видишь, я тебя не задержал совсем. Ну, езжай к боярину — он уж заждался небось.
Петр поклонился, сунул бумагу обратно в сапог, натянул его на ногу, вскочил в седло и был таков. На все про все ушло от силы пять минут. Руку Телепнева я узнал — он писал. Почерк его я знаю по прежней у него службе — доводилось видеть.
Я не спеша двинулся в Коломну, за мной последовали дружинники. Что Иван хотел в записке Шклядину сообщить? Почему речь идет о моем здоровье? То, что речь обо мне, я нисколько не сомневался. Черт, не спросил у Петра — не передавал ли Телепнев кроме письма еще что-нибудь? На словах, или узелок какой? Теперь уж поздно. И значит, надо удвоить бдительность. Раньше я без опаски один по Коломне ездил, теперь придется дружинников с собой брать для охраны. Телепнев не тот человек, чтобы пустые слова писать боярину. Они явно что-то затевают. Но что? Может — отравить хотят, яду подсыпать? Такое уже было, и я сомневаюсь, что князь повторит трюк. Хотя и полностью исключать этого тоже нельзя — с него станется. Могут арбалетчика на крышу сарайчика посадить. Дело нехитрое, это не из лука стрелять — там сноровка и опыт нужны, и стоит арбалет по сравнению с луком недорого — потом можно просто бросить. Стрельнул — и иди себе по улице. Наверняка у боярина уже есть в городе свои люди, по сравнению с которыми истопник — мелкая сошка, и годен лишь для того, чтобы бумаги возить. Но ведь может быть человек для особых поручений — назовем его так. Знать бы, кто он…
Вот и Коломна.
Жил я пока в небольшой избе, из вновь построенных, дожидаясь, пока достроят каменный дом в кремле. Завершат постройку крепости, возьмутся за арсенал, храм, дом воеводы — этот план я видел у итальянцев на бумаге.
Я отпер дверь, вытащил нож и обошел скромную избу. Нигде никого. Вещи на своих местах. Не похоже, что в доме побывал посторонний. Но с этого дня я, уходя, привязывал тонкую черную нитку к дверной ручке, а подходя, проверял — цела ли она. Замок амбарный на двери для умелого человека — не преграда. Он только с виду огромный да неприступный, а открыть его кривым гвоздем можно.
Прошла неделя, вторая, и когда я уже несколько успокоился, вернувшись со службы, обнаружил: нитка на двери порвана!
Я сразу насторожился, достал пистолет и взвел курок. Вошел в избу и тихо обошел комнаты. Нигде никого нет. Но кто-то посещал без меня избу — в этом я был уверен. Порвана моя нитка, и еще — в избе присутствовал еле уловимый запах чужого человека.
Я проверил деньги — целы, кое-какие бумаги — не тронуты даже. Что за загадка? Ведь этот чужой зачем-то проникал в избу. Но зачем? Вдруг неизвестный приоткрыл раму, чтобы ночью влезть бесшумно? Я проверил окна — заперты.
Понять, зачем приходили, было решительно невозможно. Может — подбросили в укромное место записку или письмо, чтобы затем — якобы случайно — найти и обвинить меня в заговоре или предательстве? Скорее всего, так. Но самому искать — муторно, воспользуюсь-ка я чудесным порошком.
Я проверил, заперта ли дверь, зажег свечу и бросил в пламя несколько крупинок чудесного порошка из кожаного мешочка, который постоянно носил с собой. Эх, тает запас!
Появилось облачко, затем в нем проступила внутренняя обстановка избы.
Вот закрывается дверь, от нее отходит человек. Так — кто это такой? Лицо явно незнакомое, одет — как служивый. Из писарей, что ли?
Он прячет за отворотом кафтана кожаный мешочек. Совсем непонятно — видение крутилось дальше.
Черт! Да он вытряхнул из мешочка змею! Я заметил, как она уползла под мой топчан. Затем в руках незнакомца появился лист бумаги. Он покрутил головой, явно выискивая, куда бы его пристроить. Ага — подходит к иконам в углу и сует бумагу за них, сложив вчетверо, а затем удаляется. На этом видение пропало — закончилось действие порошка.
