Ювелиръ. 1808 - Виктор Гросов
Медленно шагая вдоль ограды, я искал изъяны. Вот густые заросли старой сирени. В воображении сама собой возникла картина: в густой тени затаилась фигура с ножом, выжидая удобного момента…
— К черту эту романтику, — пробормотал я, жирно перечеркивая на плане злополучные кусты. — Вырубить. Все подчистую. Двор должен простреливаться от стены до стены.
Ефимыч, шагавший за мной, понимающе хмыкнул. Старый вояка мыслил теми же категориями.
Двое ворот. Две дыры в обороне. Вторые, хозяйственные, выходили в какой-то глухой овраг — идеальный путь для отхода. Или для нападения. Воспоминание о том, как убийцы ушли через разбитое окно, заставило поморщиться.
— Заложить, — сказал я Ефимычу, ткнув пальцем в план. — Наглухо. Чтобы и мышь не пролезла. И здесь, — мой палец указал на угол стены, — поставить вышку. С бойницей. Часовой должен держать под прицелом единственные ворота.
— Толково, барин, — пробасил Ефимыч с явным одобрением в голосе. — Сразу видать, что не только в каменьях смыслишь. Офицера бы нам сюда хорошего. Чтобы все по науке устроил, а не на авось.
И он назвал имя: капитан Игнатьев, Артемий Семенович. Однополчанин по суворовским походам. Герой Измаила. Человек несгибаемой чести и такой же несгибаемой бедности. Идеальный кандидат.
— Найди его, Ефимыч, — приказал я. — Скажи, что мастер Григорий предлагает ему дело. Не охрану. Строительство самой надежной частной крепости в Российской Империи. И командование ее гарнизоном.
Вернувшись в дом, я нашел Варвару Павловну в большом зале, где гуляло эхо и воняло мышами. Она стояла у высокого, заиндевевшего окна, глядя на заснеженную реку.
— Здесь тихо, — произнесла она, не оборачиваясь. — После Невского — оглохнуть можно от тишины.
Я подошел и встал рядом.
— Варвара Павловна, с хозяйством вы разберетесь лучше меня. У меня к вам другая просьба. Мне нужны рабочие. Много. И лучшие каменщики, каких только можно сыскать. Мы будем копать.
На пыльном паркете я разложил свои наброски.
— Вот здесь, — я ткнул пальцем в план, в место под главным домом, — будет мое святилище. Под землей. Стены в три наката кирпича. Ни единого окна. Только одна, обитая железом дверь.
Она с недоумением смотрела на чертежи.
— Но зачем… под землей?
— Чтобы никто не видел, чем я занимаюсь. Чтобы никто не слышал.
В ее глазах промелькнул испуг. Я быстро перешел к следующему листу, чтобы сменить тему. Мне еще предстояло решить вопрос с освещением.
— Мой кабинет мы разделим на три зоны. Первая — геммологическая лаборатория. Здесь мне понадобится специальный стол, обращенный к северному окну, чтобы избежать бликов. Понадобятся полки для образцов минералов и отдельная, абсолютно черная комната для работы с люминесценцией камней. Второй зоной станет ювелирная мастерская: верстак, вальцы, фильеры для проволоки, печь для эмалей. И наконец, третья, «мокрая» зона. Там разместятся кислоты для травления и гальванические ванны, если я их когда-нибудь соберу. Все это — под отдельной, мощной вытяжкой, выведенной в старый дымоход.
Теперь она смотрела на меня как на сумасшедшего алхимика. Ну да, столько непонятных слов. Потом ей растолкую, пусть улавливает суть. Я поспешил ее успокоить, перейдя к более понятному.
— А вот здесь, — я провел линию от подземной лаборатории в сторону сада, — мы пророем крытую галерею. И она выведет нас сюда.
Мой палец остановился на большом квадрате, нарисованном на месте старого фруктового сада.
— Это будет тир. Тоже подземный. Длиной в двести саженей. С системой подъема мишеней и пулеулавливателями из песка и бревен. Они… так, понятно, что ничего не понятно вам. Я потом все подробно распишу, чтобы доходчивее было.
Идея оптического прицела не покидала меня. Она была моим главным секретным проектом. Моим настоящим служением.
— А над всем этим, — я обвел рукой остальную территорию, — вырастет производственный цех. И склады. Все под одной крышей, соединенное с домом и лабораторией теплыми переходами.
Это был чертеж автономного, замкнутого на себя производственно-исследовательского комплекса. Мечта любого инженера из моего времени. Идеальная «шарашка», где можно жить, творить и обороняться, не выходя за периметр.
Домой м вернулись затемно. Варвара была задумчивой.
Пока я готовил ТЗ для будущей гильоширной машины, Иван Петрович откровенно маялся. Для него наш договор о «вольнице» обернулся настоящей пыткой. Человек, чей разум и руки не могли и минуты прожить без осмысленной задачи, теперь оказался в вынужденном простое. Словно старый медведь, которого разбудили посреди зимы, он слонялся по своей вотчине во флигеле. То с грохотом переставлял станки, то без цели гонял стружку на токарном, то часами сидел на заснеженном крыльце, глядя в серое питерское небо и слушая, как Ефимыч с солдатами у ворот вполголоса обсуждают последние вести, принесенные с почтовым дилижансом.
— Перешли границу, говорят, девятого февраля, — доносились до меня обрывки их разговора, когда я выходил проветриться. — В аккурат под Або. Шведы-то, видать, не ждали, по всем весям наши полки идут почти без боя.
Разговоры о войне со Швецией просачивались в дом со всех сторон. Она шла где-то там, далеко, в заснеженных лесах Финляндии, однако ее холодное дыхание ощущалось и здесь: в подорожавшем свинце, в тревожных лицах купцов, в том, как напряженно ловили мои ветераны каждое слово о передвижении войск. А я строил свою маленькую империю, и грохот имперских пушек был для меня фоном. Порой, отрываясь от чертежей, я понимал, что этот дом на Невском становится мне тесен. В воображении уже рисовался отдельный кабинет, «салон», где можно было бы принимать не просто клиентов, а людей дела — того же Воронцова, генерала Громова. Поставить там в центре на постаменте нечто особенное, не на продажу, а как символ… Но я тут же одергивал себя. Какой, к лешему, салон? Каждый раз я спотыкался об эту простую истину: я здесь мещанин, ремесленник. Они приходят ко мне в лавку, однако никогда не переступят порог моей гостиной. Я все время забывал свое место в этом мире.
Однажды, вернувшись в кабинет, я застал Кулибина у своего стола. Он с нескрываемым презрением разглядывал эскизы императорской авторучки.
— И вот на эту-то чепуху ты столько времени убил? — проскрипел он. — Малахит, золото… финтифлюшки. Тьфу. — Его мозолистый палец ощупывал чертеж фидера. — А вот эта штуковина… хитрая. Дышит, значит. Это ты сам додумался, счетовод?
— Сам, Иван Петрович, сам. Это законы природы.
— Физика
