Лабух (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

— Мадемуазель Куницына, пианист так и не пришёл, а скоро начало, — отвлек меня от размышлений владелец ресторана, заглянувший в гримерку. Увидев, что певица не одна, он, разумеется, истолковал это по-своему, и расплылся в гаденькой улыбочке. — Не хотел вам мешать!

— Мы уже выходим, — сухо отозвался я и повернулся к Маше. — Соберись. Что бы ни случилось, нас ждёт сцена, и мы не можем подвести публику.

— Тоже мне, публика, — горько усмехнулась Куницына. — Нувориши с жирными пальцами и сальными взглядами. Пьют, жрут и пялятся, как будто уже купили… Ненавижу!

Впрочем, девушка недолго отдавалась охватившей её мизантропии. Через минуту её лицо стало спокойным, спина с достоинством выпрямилась, а в движениях появилась какая-то величавость.

— Королева! — почти благоговейно прошептал кто-то в зале.

— Уважаемые дамы и господа, почтеннейшая публика и, разумеется, граждане и товарищи! — начал я. — Сегодня для вас будет петь несравненная Мария Куницына!

— И её блистательный партнер, — подхватила Маша, — Николай Северный!

Договорив, мы раскланялись, после чего мне пришлось занять место за роялем, а она встала рядом, слегка облокотившись на инструмент. Со стороны это выглядело необычайно эффектно, и публика наградила нас пока ещё скупыми, но довольно громкими аплодисментами. Потом прозвучали первые аккорды и…

Когда простым и нежным взором

Ласкаешь ты меня, мой друг,

Необычайным, цветным узором

Земля и небо вспыхивают вдруг.

Веселья час и боль разлуки,

Готов делить с тобой всегда,

Давай пожмём друг другу руки,

И в дальний путь на долгие года. [2]

Песня эта пользуется неизменным успехом. Иногда её пою я, случается, исполняем дуэтом, но чаще всё-таки Маша. Её голос идеально ложится на музыку, и когда она поёт, каждому хочется, чтобы слова про «нежность и дружбу» относились именно к нему.

Отработав первый номер, Куницына окончательно пришла в себя и дальше концерт шёл как по накатанной. Песня, другая, короткий перерыв, потом чаще всего что-нибудь на бис. Публика тоже раскрепостилась…

— Барышня, извольте ещё «бублички»! — развязано потребовал полный субъект, качаясь при этом от плескавшегося внутри самогона.

В руках у местного туза несколько банкнот по десять червонцев, которые он попытался положить на рояль, но в последний момент споткнулся, и едва не расшиб физиономию об угол инструмента.

— Сей секунд, — помог я ему, одновременно избавляя от слишком тяжелых денежных знаков. — Будьте любезны, вернитесь в зал, сейчас всё сделаем в лучшем виде!

Вот так и живём. Возможно, где-то далеко и высоко обитают артисты, которых носят на руках, и им не приходится касаться ничего низменного. Но у нас, кабацких лабухов, всё вот так.

Наконец, вечер подошёл к концу. Как обычно, нашлись люди, желающие продолжить пьянку в другом месте. Ничего не имею против, но им всегда почему-то кажется, что Куницына просто мечтает отправиться вместе с ними. В принципе, теперь это должно быть заботой Жоржа. Но бывший золотопогонник так и не появился, а значит…

— Господа, Марья Алексеевна устала и не может уделить вам внимание, — пришлось встать на пути особенно разгоряченных поклонников. — Приходите завтра.

— А ты кто такой! — не сумел оценить вежливости самый наглый из них.

— Пошел вон, быдло! — материализовался рядом с нами Котов, после чего схватил брыкающегося купчика за шиворот и выволок, как котенка прочь. Второго взял под микитки Могилевский и отправил следом. Остальные прониклись судьбой товарищей, и решили больше не возбухать.

— А вы вовремя, — констатировал я, обращаясь, главным образом, к бывшему офицеру. — Хорошо погуляли?

— Да так, возникло одно дело, — помялся Дмитрий, явно не желая говорить о нем вслух.

— Надеюсь прибыльное, — хмыкнул в ответ. — Потому как своими прямыми обязанностями ничего не заработали.

— Коль, ты чего?

— Кто не работает, тот не ест! К вам, господин Котов последнее не относится. Вы-то со своей задачей как раз справились. А где гуляли — не мое дело!

­– Но…

— Ребята, найдите извозчиков. Надо отправляться домой, причём лучше всем вместе. Пока ещё какой-нибудь придурок не пристал… всё, закрыта тема! Цигель-цигель!

— А причем здесь кирпич? — устало спросила Маша. [3]

— Какой ещё кирпич? Нет никаких кирпичей! Все езжайте в гостиницу, всё остальное потом.

Пока мои подопечные добирались к месту ночлега, я отправился на встречу со своим «агентом». То есть, с Мухой, который уже несколько раз нетерпеливо выглядывал из-за ближайшего угла.

— Докладывай, — велел я ему. — Только по порядку!

Рассказ мальчишки не занял много времени. Объект, в смысле, Болховский, целый день прошлялся по городу. Точнее, по одному из его районов, примыкающему к пристани. Там его, явно заинтересовал один из лабазов, но днем он туда лезть не решился. Только обошёл с разных сторон. Зато, как только стемнело, перебрался через забор и попытался проникнуть внутрь.

Причем, это я вам описываю всё нормальным человеческим языком. Муха же, так активно использовал блатной жаргон, что мне, время от времени, приходилось его переспрашивать. Но как бы то ни было, мы добрались до конца повествования.

— Нашёл он там что-нибудь? — на всякий случай спросил у соглядатая.

— Не, — ухмыльнулся чумазый Гаврош. — Его сторожа поймали.

— Как это?

— Да вот так. Там по ночам охрана дежурит. Вот его и схватили.

— И где он сейчас?

— Так в милиции…

— Черт! Что же ты сразу не сказал, паршивец!

— Гля на него! — возмутился оскорбленный в лучших чувствах беспризорник. — Сам же сказал, «по порядку»!

— Чёрт! Твоя правда. А в каком отделении?

— Сначала деньги!

— На, держи, вымогатель! — сунул ему загодя приготовленную купюру.

— Добавить бы, — привычно заканючил мальчишка.

— Говори какое отделение!

— А я почем знаю? Показать могу…

[1] Фуфлыжник — человек отказывающийся гасить карточный долг. Лахман — прощение карточного долга.

[2] «Веселья час и боль разлуки» сл. Андрей Шмульян муз. Поль-Марсель Русаков.

[3] Ziegel — кирпич (нем.) А вовсе не время, как некоторые думают.

Глава 21

Кто-то из классиков писал, что если человек — дурак, то это надолго! И представителя древнего рода Болховских сие касалось в полной мере. Полез без подготовки на охраняемую территорию и попался. Сидит теперь в кутузке и молчит как рыба об лёд. Что ещё хуже, навёл на некоторые подозрения Могилевского.

— Интересно, зачем он полез в лабазы? — спросил Дмитрий, как только узнал о похождениях нашего белогвардейца.

— А мне почём знать? Это ты должен был за ним следить.

— Я был с Котовым.

— Совет да любовь!

— Что⁈

— Да по хрен, если честно! Артузову будешь рассказывать, что вы там с ним делали. Меня это вообще никак не колышет. А если нашего горе-администратора посадят на пару-тройку лет, я только рад буду!

— Вон оно что, — сообразил чекист. — Ну да, он на нары, Машка с тобой, а то, что важнейшая операция может провалиться, тебе и горя мало!

— Примерно так. Но, если хочешь всё исправить, то проблем ноль. Пойди к начальнику милиции и посвети корочкой.

— Чего освятить⁈

— Мандат, говорю, покажи!

— Нельзя мне себя раскрывать, — покачал головой сотрудник ГПУ. — Слушай, может, через твоего друга будённовца действовать?

— Попробуй…

— Коля, — пристально посмотрел на меня Могилевский, — выручай! Надо, понимаешь?

— Для Советской власти?

— И Мировой революции!

— Ладно, посмотрю, что можно сделать. Завтра. Прямо с утра…

— Сейчас!

— С хрена ли?

— Чтобы остальные не узнали.

— Ты издеваешься? Менты тоже люди и по ночам спать хотят.

— Какое-то у тебя, товарищ Семёнов, превратное представление о сотрудниках советской милиции.

— Чёрт с тобой!

В чем-то чекист оказался прав. Василий действительно не спал и находился на дежурстве. Правда, на сей раз не шлялся по прилегающей к вокзалу территории, а сидел у себя в отделении и скрипел пером.