Все против всех - Герман Иванович Романов
Королева побагровела, на этот раз без притворства — она жутко ненавидела венценосного убийцу своих родителей, братьев и сестер. И даже спустя много лет ее трясло от злости.
Иван же тихо охреневал — про воспитанников он знал, о том посольские дьяки поведали, они ведь ездили при царе Федоре Иоанновича к ней в Каркус, чтобы выманить в Москву, выполняя поручение боярина Бориса Годунова. Мария после смерти мужа в деньгах сильно нуждалась, вот и поверила лживым обещаниям роскошной жизни, не приняв в расчет, что после Федора и пока живого тогда мальчишки, царевича Дмитрия Углицкого, она самый реальный и законный претендент на царскую корону. Но видимо, о чем-то догадывалась, раз бастардов с собою не взяла.
— И от кого они у тебя? Живы ли они? Не опасайся — чем смогу, тем помогу, негоже моим племянникам на чужбине жить.
Вполне резонный вопрос и предложение — а как иначе, все же они брат и сестра. Да и возможностей сейчас много — княжеское достоинство не дарует, не в его власти, но можно «купить» у соседствующих монархов «титулярную грамоту», и племянники с ней в Москву и отъедут, как Гедеминовичи раньше делали, от которых те же князья Голицыны пошли. Так что просто выкупит титул — всего дел то.
— Мне ведь тринадцать годиков всего было, муж на двадцать лет старше — вечно пьяный и хмурый, приданное мое растаскал, своим людям раздарил. А мной попользовался и бросил, удовольствия никакого для себя в супружеской постели не нашел. Больно мне было с мужем жить, кричала — маленькая ведь совсем, а супруг только попользовался да позабыл про меня. Но через год появился он, мы к нему ездили покровительства просить — ласковый, обходительный и внимательный, и дрогнуло мое сердечко, не видела в нем возраста преклонного, что старше моего мужа на десять лет. Какой красавец, до сих пор как вспоминаю о нем, внутри горячо становится.
Иван помотал головой, услышав такие тайны. Кто такой он понял сразу — иных кандидатов в любовнике просто не имелось. Выходит, что правы дьяки, что ему на подобный адюльтер намекали.
— Ах, как ухаживал за мной красиво, подарки всяческие дарил, драгоценные перстни, знаками внимания баловал. Долго ли девчонке несмышленой голову вскружить? Муж не мешал нам совершенно — пил беспробудно, поляки его нарочно спаивали. А Магнус на их помощь надеялся, что полки двинут в Ливонию, все ее земли освободят от русских войск, и ему передадут в правление. Глупец — кто же такую дурость делать будет! В политике руководствуются только расчетами!
Королева выругалась словами, которые и знать то женщинам вроде нельзя, но они откуда-то этой лексикой овладевают в совершенстве. Вот только вряд ли Магнус глупец — попав в сложную ситуацию, не имея поддержки от брата, датского короля, взятый Иваном Грозным за «причиндалы» и не имея возможности что-либо сказать русскому царю, он дергался как пресловутая вошь на гребешке. И поехал к королю с одной целью — выпросить помощь, за которую не мог заплатить.
Нет, не так — увидев любовь венценосного собрата к своей юной супруге, занялся сводничеством, изображая непонимание происходящего — попросту «включил дурака», как говорится…
Глава 59
— А почему грамотки не на польском языке написаны, а по латыни? А это внизу королевская подпись?
Вопросы были резонные, когда Иван внимательно осмотрел все пять имевшихся грамот — и одну, с множеством печатей отложил сразу в сторону — она была не польской. А вот две другие также вполне официальные, увитые шнурками с большими печатями, и подписью «король Стефан». А вот парочка свитков являлась скорее грамотками, любовными посланиями, судя по отдельно взятым словам, знакомым по жизни так сказать, и подписаны просто тем же «Штефан». Почерк на всех четырех грамотах один и тот же, характерный, не подделаешь — польский король Стефан Баторий собственноручно изъяснялся в эпистолярном жанре.
— Так он ляшскую речь худо освоил, едва говорил, предпочитал латынь — иезуитских школ в Речи Посполитой хватает, образование на этом языке и держится. Любой пан, окромя совсем никчемных из «загоновой шляхты», на латыни хорошо изъяснятся должен.
— А ты как с ним объяснялась — тоже на латыни?
— Нет, плохо я ее знаю, — мотнула головой «сестрица» и усмехнулась, — я на остзейской речи хорошо говорю, а у Стефана в его Семиградье немчинов тоже хватает. Княжество у него родовое в горах карпатских…
— В Трансильвании?
— Да, и так эту землю угорскую на иной лад называют, — теперь удивилась Марина Владимировна, выгнув брови — брат ее оказался настолько хорошо образован, что обычно скрытная с другими женщина уже не скрывала обуревавших ее эмоций.
— А в письмах что написано? Вот в этих двух грамотах, и в тех трех посланиях, что с малыми печатями?!
— То он как «рекс» писал. В первом соболезнования приносил по случаю смерти моего супруга, короля Ливонии Магнуса, двадцать пять лет тому назад было. Обещает свое покровительство мне и дочери, старшенькие ведь умерли, а так же «воспитаннику» моему, в судьбе которого примет самое живое участие. А еще на словах мне передаст его доверенный человек Станислав Костка то, о чем бумаге не надлежит знать.
— И чего тебе этот Костка сказал?
— Не отрекаться от титула, даже если сильно давить остзейские бароны будут. И тем паче радные паны — иначе худо будет. А мне Стефан даст замок и достойное содержание, а также охрану. Сыну нашему дарует баронский титул, дом в Риге, замок и несколько мыз. О том во второй грамоте отписал — но там только копия, им же заверенная, с большой королевской печатью, что канцлер приложил. Все перечислил — и дом с замком, и мызы, и доходность всю с земель пожалованных. Станислав Костка сказал, что первенец на польских землях достойно жить будет, и на русские земли дозволения не будет ему со мной уехать, — королева вздохнула, подняла на Ивана умоляющий взгляд, снова опустилась на пол и обняла его колени:
— В письмах мне король о том и толковал. Происхождение сына и его имя лучше в тайне сохранить, ибо наследника как польской, так и ливонской короны убьют сразу же, как узнают. Но если паны короля сами выбирают, то наш сын
