Самый яркий свет - Андрей Березняк
От услышанного ответа Аммосова едва не задохнулась и приходила в себя с минуту, но затем потребовала рассказать ей все. Я и поведала о первом покушении на Государя, про взрыв на Петербургском мосту, про брошенного в тюрьму Спиридонова и сегодняшний Малый Совет во дворце.
— Чего-то не хватает, — пробормотала Мара. — Вроде узор сплетается, но чего-то не хватает. Ты все рассказала?
Я кивнула. Вроде бы добавить нечего, если только сама что-то не вижу.
— Ты сейчас куда?
— Во дворец обратно.
— Туда я не поеду, — пробормотала подруга, — превратно поймут. Впрочем, несколько часов ничего не решат, приеду к тебе утром. Обдумаю все еще раз.
Макаров если и удивился названному маршруту, то вида не подал, а Дыне с Тимофеем и так все равно, куда ехать. Но прежде, чем мы тронулись, я собрала всех в карете и озвучила услышанное от Разумовского, заодно пересказав причины моей спешной ретирады из Зимнего. Александр Семенович пришел в крайнее возбуждение, но отговорить от возвращения к Императору не смог, сговорились на том, что прежде встретимся с Ростопчиным. Охранники ничего полезного не сказали, лишь приняли, как заявили, к сведению.
— Вы можете такое озарение увидеть? — спросил меня Макаров, когда экипаж уже тронулся.
— Нет… хотя теперь почувствовать могу, но не так как граф Разумовский.
— Надо его привлечь к охране…
— Пустое, Александр Семенович! Он же не будет каждую секунду при Императоре проверять всех подходящих. Да и работа эта штучная. И очень мне не нравится, что второй раз кровь Павла Петровича используется, где ж он ее оставляет-то так.
— Довольно и раза было бы оставить.
— Но надо проверить, права графиня, — сказал Тимофей. — Государь не каждый день юшку разбрасывает.
— Юшка — это у тебя, — проворчал Макаров, но тему развивать не стал.
Во дворце нас как будто уже ждали, во всяком случае Ростопчин встретил уже у дверей, проводил в покои Императора и молча выслушал рассказ. Велел ждать и удалился на прием. Промаялись мы почти час. Я не находила себе места, Тимка с Дыней бесстрастно стояли, подпирая дверной косяк, а Александр Семенович прикорнул в кресле. Старость берет свое, поэтому даже такие события не отогнали сон. Встрепенулся, когда из императорской спальни выглянул генерал-прокурор и нетерпеливо махнул рукой — мол, проходите.
Помимо Государя в зале оказалась Бакунина, взъерошенная и напуганная. На меня она посмотрела с ужасом, но винить ее за такое я бы не стала. Не каждый день к венценосному любовнику на своих ногах живые бомбы приходят, а со смертью Павла Петровича падение его любовницы будет стремительным и бесповоротным: и Константин, и Николай Екатерину не любят, пусть и признают право отца на разрыв отношений с их матерью.
Охранники мои на пороге замялись, но Император велел зайти и им, после чего самолично запер двери.
— Вот такие пироги с грибами, — устало хихикнул он. — Болкошиной меня убить решили. И смех, и грех, право слово! И идей, кто это все устроил, у вас всех нет?
Пришлось сознаваться, что идей и в самом деле никаких. Мы бегаем по кругу и реагируем уже на произошедшие события, которые никак не хотят складываться в общую картину. По велению Государя Макаров озвучил уже всем известные факты, и попытался сопоставить их вместе, но все равно получалась какая-то нелепица. Получалось, что известно одно — в покушениях на жизнь Павла Петровича я играла главную роль. Сначала меня пытались устранить, то ли раз, то ли два, а потом и вовсе сделали оружием.
Весть о черном пламени Императора встревожила сильно. Если неведомый враг решился на заигрывание с Мраком, то ситуация становилась совершенно поганой, ведь Церковь с неодобрением, но с пониманием относится к манихеям, вот только проявление сил, относимых определенно к сатанинским, может изменить настроения иерархов. Когда попы в церквях начнут проповедовать о том, что еретики открыли путь на землю демонам, вспыхнут бунты по всей стране.
— Тяжела наша ноша, — устало сказал Павел Петрович. — Но хоть на сей раз озарение мне дало понятный совет — слушаться тебя, Болкошина.
Да, я вспомнила, как сузились зрачки Государя, когда мне пришлось сбегать из дворца. Талант подсказал ему, что послушать юную графиню будет правильно.
— А вы, псы цепные, что скажете? — обратился Император к моим охранникам. Вот ты, как тебя?
— Дыня, — скромно ответил Дыня.
— Дыня? — изумился Государь. — Ну что же, фрукт вкусный, пусть будет Дыня.
— Досифей он, — учтиво вставил Тимофей.
Бакунина улыбнулась, впервые, наверное, за день, а Павел Петрович расхохотался:
— Уж лучше Дыня, согласен! А тебя?
— Тимофей, Ваше Величество.
— Скучно! Бери пример с товарища! Так что скажете, бойцы?
Бойцы ничего сказать не могли, только подтвердили свои сомнения о случайности взрыва на мосту. Как возможно было это провернуть, никто объяснить не мог, но Тимка божился, что нутром чует — неспроста это происшествие.
Ростопчин внимательно слушал, до поры не вставляя ни слова, а потом потребовал от меня вспомнить все события, которые произошли в последние дни. До самой мелочи.
— Неопытна она, Государь, — поклонился он Павлу Петровичу. — Упускает важное, не считая его таковым.
Пришлось снова рассказывать подробности своей личной жизни, даже непотребства, устроенные с Аммосовой и корнетом. Император весело ухмылялся, Екатерина краснела, остальные старательно строили скучающие лица. И уже готовая сдаться, выжатая как тряпка, я помянула встречу с Агафоном у дверей парадной.
— Ну-ка, — встрепенулся Федор Васильевич. — Это же из видаков Спиридонова?
— Да, увидела его в первый раз при разговоре с Дюпре.
— И где он сейчас?
— Не могу знать.
И никто на этот вопрос ответить не мог. Макаров его не искал, потому как отношения к делу он не имел. Просил посодействовать в судьбе начальника, но ни в каких злодеяниях замечен не был.
— Недоработка! — строго сказал Ростопчин начальнику Особого отдела.
— Каюсь. Немедля начну исправлять.
На том этот странный совет и завершился. Канцелярские вышли по своим делам, причем Федор Васильевич строго отчитывал своего подчиненного, Дыня и Тимофей заняли свой пост в соседней зале, дожидаясь меня, а Император велел позвать некую персону, с которой хотел познакомить меня еще днем. Екатерина осталась в опочивальне, не собираясь никуда уходить.
Персоной оказался сухощавый мужичок, в котором я моментально узрела Свет, никак не вяжущийся с его внешностью. Все же привыкла, что освещенные в большинстве своем — дворяне и выглядят соответствующе, а тут передо мной предстал типичный крестьянин, потрепанный жизнью и лихой судьбой. Лет тридцати, впалые щеки, уродуемые клочковатой бородкой, не знавшие куафера лохмы, но хотя бы чистые. И только взгляд — усталый, не лишенный
