Мамалыжный десант (СИ) - Валин Юрий Павлович

…Тут уж делать нечего. Тимофей нажал на спуск, увидел, как вспарывается пулями лицо под странноватой круглой каской – получилось почти в упор стреляя – брызги на раскаленный кожух автомата упали…

… Дальше. Поднимаясь на колени, Тимофей увидел, как пялится второй, уцелевший, минометчик, как лапает расстегнутую кобуру и всё никак не ухватит рукоять пистолета.

– Хальт! Хенде хох! – заорал сержант Лавренко изо всех сил.

…Не слушался фриц, уже скребли ногти по рифленой рукояти «парабеллума». А убивать нельзя.

Тимофей ударил автоматом. Разворачивать оружие некогда, бил прямиком стволом, как штыком, целя в лоб под срезом каски…

Словно в дубовую колоду засадил, аж хрустнуло. Сержант Лавренко испугался: сначала за автомат, потом за потенциального пленника – тот безмолвно опрокинулся на спину…

Не опуская оружия и поглядывая одним глазом в сторону дальней ограды, Тимофей попытался нащупать пульс на шее фрица. Пульс не находился, спрыгнувший с крыши наблюдатель тоже не появлялся. Не, не вернется он за камрадами. Сразу в другую сторону драпанул, прыткий и соображающий, не иначе фельдфебель. Нет, того уже не догнать. А этот, похоже, тоже… того…

На ощупь немец был потный, противный. Ощупывая его шею, Тимофей уж совсем пал духом, но тут фриц отпихнул руку и застонал. Ага, жив!

– О, майн гот! О, майн гот! – хрипло выл немец, держась за голову. Шлем он сбросил, свалявшиеся светлые волосы торчали между вздрагивающих пальцев.

– Тимотей, ты уживой?! – с ограды спрыгнул Сречко.

Тут же захрустела калитка – вламывался Павло Захарович:

– Тож жива та гадюка германская?

– Частично. Но болтать пока способен, – заверил Тимофей.

– Берем! Отож аккуратнейшее!

– У мертвяка документы нужно забрать, – Тимофей без охоты потянулся к фрицу с размозженным лицом, но тут с улицы засигналил клаксон «доджа» и закричал Сергеев:

– Мужики, там наших офицеров побило! Командир вызывает. Чтоб срочно!

– Сречко, немца приведи. Только целенького! – Тимофей кинулся к калитке.

Старшина Мурзоев был убит наповал – осколки гранаты изрешетили всю левую сторону тела. Старшему лейтенанту Бушуеву повезло чуть больше – в живот осколки поймал, еще дышал. Над ним возился не особо умелый санитар-пехотинец.

– Сюда давай! – Тимофей упал на колени среди осколков стекла и досок, отобрал бинт. – Лампу выше!

Окровавленный и обсыпанный пудрой-пылью болгарин-моряк из баржевых команд поднял керосиновую лампу. В покачивающихся тенях Тимофей срезал клочья гимнастерки и тельника, накладывал тампоны на вздрагивающие петли сизо-алых кишок рассеченного живота, прихватывал витками бинта. Подали еще вскрытый пакет, и еще…

Вокруг стонали раненые, пахло вонью взрывчатки гранат, кровью, матюгались пехотинцы, помогающие пораненным местным матросам.

– Шустрее, Тима, шустрее, – невнятно говорил согнувшийся и зажимающий бок Нерода. – Главное, чтоб все в полости осталось. На месте почистят.

– Тебя бы тоже перевязать…

Краем глаза Тимофей видел, как качает командира. Кроме пулевого ранения, у старшего лейтенанта оказалось рассечено лицо, кровь заливала щеку, ворот стал черным.

– Со мной нормально. Выносим, – просипел, сплевывая кровавую густоту Нерода.

– Носилки бы – заикнулся Сергеев. – Он в тяжелом…

– Выполнять! – хрипнул старший лейтенант.

Павло Захарович отпихнул водителя, в руках у сержанта была снятая дверца шкафа. Переложили на нее раненого, Бушуев пришел в себя, попытался потрогать живот, страшно застонал.

– Держись, Саша. Сейчас помогут, – обнадежил Нерода. – Сейчас считать начнешь, все нормально.

Тимофей с водителем ухватили переднюю часть скользкой дверцы-переноски, кряжистый Торчок поднял изножную. Мигом вынесли носилки во двор, к машине…

– Не туда, – зарычал-захлюпал Нерода. – В конторку, живо.

Занесли в узкую дверь, ощупью поставили на пол.

– Тима, помоги, – командир не мог справиться с кнопкой электрического фонарика.

Запрыгал желтый луч света. Осветил искаженное лицо Бушуева – глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит.

– Сейчас, Саша. Захарыч, ты поможешь. Лавренко – оказать помощь раненым речникам, доставить в госпиталь. И записи там… собери, что уцелело.

– Есть! – Тимофей ухватил водителя за рукав телогрейки, потащил к двери. – Мы немца взяли. Из диверсантов.

– Дело. Ждите, приказ будет.

На улице было посвежее. Пехота выносила раненых из общежития, одновременно за ноги оттаскивали с дороги трупы немцев.

– А как же… – в растерянности начал Сергеев.

Тимофей и сам ничего не понимал, но приказ был однозначен.

– Грузи побитых, езжайте в санбат. Вернешься, как раз приказ будет.

Тимофей переговорил с ротным пехоты, вернулся в общежитие. Тела старшины Мурзоева и троих матросов лежали, накрытые одеялами, вокруг был хаос, развезенная по пыли кровь. И бумаги с записями техников. Лампу к счастью никто не забрал, Тимофей подвесил ее повыше, принялся собирать документацию. Появился Торчок, протянул фонарик.

– То командирский, – заметил Тимофей.

– Тебе даденен. И ничего не спрашивай, – мрачно сказал Павло Захарович.

– Не собираюсь. Я про другое спросить хотел. Записей-то сколько было? Я же не видел, а тут все вдрызг порастрепало.

– Отож две тетради. А може и три? – задумался Торчок. – Много писали вроде.

Рылись, собирая раскиданные листки. Бумага была обычная, в тетрадную клеточку, но хорошая, плотная, и даже с нумерованными листами. Исписаны бегло, но четко, рисунки-чертежики оборудования… Грамотной была техническая часть группы, покойный Мурзоев, видимо, тоже образование имел, даром что не в офицерском звании.

– Хоронить-то его где? – пробормотал Тимофей, всовывая в стопку лист номер «18».

– Подумаем. Отож сначала записи. За ними шли. Старшина подождет, он с понятием, – пробурчал Павло Захарович, выковыривая из-под балки клок бумаги – оказалось, кусок местной газеты.

Наконец появился Сречко с пленным. Немец со скрученными за спиной руками как-то неловко привалился боком к поставленному на ножки столу.

– Бош – истинный магарац[28], – пояснил партизанский проводник. – Идти не хотел, вырывался, я всю ногу о его зад отбил.

Сречко приступил к поискам и оказался удачлив по канцелярскому делу – отыскал целиковую тетрадь, ее взрывом под топчан закинуло и к стене прилепило.

Тимофей проверил стопку – трех листов так и не нашли, может, вдрызг растрепало, а может и сгорели. Ладно, фрицем нужно заняться, пленный обязан быть в бодрой форме.

Пока промывал ракией гаду рану на лбу, сволочуга морщился, шипел и дергался. Потом расслабился, ухмыльнулся с вызовом, расселся вольно, нагло раздвинув ноги в массивных ботинках. Тимофей тоже улыбнулся и вполсилы задел фашиста прикладом автомата промеж наглости. Фриц молча бухнулся на пол, поджимая колени, скорчился зародышем.

– Отож верно, – одобрил Торчок. – Ишь, идейный какой.

– То парашютисты. Отъявленные гады – пояснил Сречко. – Дерутся насмерть. И как ты его свалил в одиночку, Тимотей?

– В лобовую и свалил, – проворчал сержант Лавренко, приседая и щупая ворот почти обеспамятевшего пленника.

– Отож повезло, что лоб такой. Бычий! – отметил Павло Захарович.

В вороте ничего не нащупывалось, но имело смысл срезать. На всякий случай.

Пришли местные югославы от подпольщиков и городской администрации, стали решать, где хоронить погибших. Торчок сказал, что технический старшина СМЕРШа вместе с матросами будет лежать – дисциплина контрразведки и дружба между народами вполне такое дозволяет. В одном бою пали в борьбе с фашизмом.

Под шум беседы кто-то из югославов заехал пленному немцу по шее, пришлось ценную добычу защищать от неучтенного рукоприкладства. На дворе уже светало. Тела павших забрала городская повозка. Фрица оставили под охраной Сречко, а остатки группы пошли обыскивать трупы немцев – может, что-то нужное для дознания найдется.