Константин Шильдкрет - Розмысл царя Иоанна Грозного

Вглядываясь в сырую, нависшую мглу, Василий кривил губы в жуткую усмешку, подобно человеку, покончившему всякие расчёты с жизнью.

— Доли холопьей искал. А доля-то вся в земле засталась!

Неожиданно вытягивалось и стыло лицо, жилы на руках напрягались тугими канатами, и пальцы сами собой собирались в железный кулак.

— Волю бы мне! Распотешиться таким бы пожаром, чтобы вся Русия полымем заходила!

Грозные выкрики горячили тарпана, и он, всхрапывая, бросался к выходу и бил исступлённо копытами в землю.

А в поле скулил по-прежнему ветер, хлюпающе бежал куда-то по невидным лужам, путался в мокрых зарослях и, отчаявшись выбраться на дорогу, злобно лаял в низко нависшее небо.

Измученный Выводков ложился ближе к огню и забывался в тяжёлом полубреду.

В одну из таких ночей бродяга пробудился от необычного шума, доносившегося из-за двери.

— Тпрр, гирей некрещёный! — услышал он рассерженный окрик.

В то же мгновение в землянку ввалился Харцыз.

— Встречай гостя, милок!

И застыл в могучих объятиях товарища.

Когда Выводков пришёл немного в себя, Харцыз принялся разгружать колымагу, наполовину завалил землянку тюками и вытащил из одного узла две расшитые золотом шубы.

Розмысл удивлённо вытаращил глаза.

— Аль у бояр побывал?

— К Гирею хаживал в гости.

За едой, приукрашивая и привирая, Харцыз подробно рассказывал, как он, истосковавшись по чужому добру, ушёл искать счастья и как удалось ему обворовать татар, возвращавшихся с набега в свой юрт.

Перед сном донец вспомнил о коне, впряжённом в арбу.

— Гирейку-то покорми! Ячмень вон в том углу.

Василий бросился к кулю и, позабыв о просьбе товарища, высыпал всё зерно перед тарпаном.

Харцыз недовольно покрутил головой.

— Ладно же! Не покормишь некрещёного моего — не обессудь: весь ячмень у тарпана сворую. Вот, ей-Богу, тебе! Эвона, а?

ГЛАВА ВТОРАЯ

С первыми вешними днями Выводков и Харцыз покинули землянку, оставив в ней кафтаны и шубы боярские, и ушли берегом Ингула в сторону Запорожья.

Точно опара, сдобренная благоуханными снадобьями, на глазах весело поднималась пышная зелень Дикого поля. Откуда-то, с полуденной стороны, говорливыми тучами плыли в поднебесье обильные вереницы птиц. Не раз меткая стрела Василия резала голубые просторы и змеёй падала к ногам, неся с собою истекающую кровью добычу. По ночам бродяги садились на коней и скакали на разведку к дальним дорогам. Но нигде не было признаков близости человека. За месяц пути не слышно было ни конского топота, ни скрипа колёс. Лишь пригревшийся ветерок пел свою бесконечную песенку, да кое-когда выло и стонало зверьё в борьбе друг с другом.

Василий не имел никакого представления о дороге. Харцыз же ухмылялся хвастливо и уверенно шёл вперёд.

— Что поле, милок, что море-едина стать. Нету тебе ни кургана, ни дерева и вехи не видно. — И поводил ноздрями, обнюхивая воздух. — Токмо ни к чему нам приметы те. Были бы солнце да ветер да звёзды ночные.

Продвигаться с каждым днём становилось труднее. Кони путались в буйной траве, точно в тенётах. Солнце закрасило лица и обнажённые груди бронзовыми узорами и жгло головы раскалёнными иглами.

— Плювию бы, — вздыхал Выводков, изнемогая от невыносимой жары. — То ли у нас на Москве. Абие тебе и тучка в небе, а и плювией покропит людишек впору!

И с затаённой надеждой оглядывал стеклянный небосвод.

— Наносит! — крикнул он как-то товарищу, мирно похрапывавшему под арбой.

Харцыз сонно потянулся, припал ухом к земле и вдруг привскочил.

— Лихо идёт!

Розмысл весело потирал руки. С восхода, заслоняя солнце, на поле двигалась огромная туча. Встревоженный воздух наливался живым странным гулом. Кони испуганно прядали ушами и рвались с места.

Туча росла, заволакивала небосвод и, казалось, краями своими задевала землю.

Харцыз вскочил на коня.

— За мной!

Выводков ничего не понимал и не двигался с места.

— За мной! — зло повторил Харцыз, но сам неожиданно спрыгнул в траву.

— Дождались мы с тобой дождичка. Никуда не уйти от него. Чуешь — гудёт?

Гулливая туча застыла на мгновение и рухнула наземь непроницаемой серою толщей.

— Кстись! — заревел Выводков, в ужасе закрывая глаза. — Нечистая сила нагрянула!

— Кстись, коли рука без дела болтается. Авось спугнёшь ту силу нечистую, — ядовито усмехнулся Харцыз и сплюнул сквозь зубы. — По-вашему, по-московскому, — то нечистая сила, а по-нашему, оно — саранча.

Выводков заворожённо уставился в поле.

Какой-то сказочный чародей с сухим шелестом то и дело взмахивал серыми руками, и тотчас же на месте, где только что расстилался кудрявый ковёр травы, ложилась голая степь.

К полудню Дикое поле являло собой выжженную солнцем пустыню. На многие вёрсты вокруг не осталось ни былинки, ни признака какой бы то ни было жизни.

— Скачем? — предложил наконец розмысл и приготовился сесть на тарпана.

— Поскачешь! — махнул рукою Харцыз и попробовал разбухшие животы коней. — Объелись, горемычные, саранчи, травушку щиплючи.

Кое-как протащившись до вечера, кони отказались двигаться дальше и вскоре пали.

Василий опустился на труп тарпана и так, не шевелясь, просидел до зари, пока насильно его не увёл за собою товарищ.

— Чего зря кручиниться? Токмо поклонись мне пониже, нынче же сдобуду тебе аргамака.

— А моего не вернёшь…

— Эка, лихо какое! Ещё краше из кышла угоню!

И, не понимая тоски Василия, выругался сочною бранью.

На берегу Днепра бродяги разложили костёр и, похлебав горячей воды, улеглись на ночлег. Дозорные казаки прискакали на огонёк.

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, — пробасил с расстановкой один из казаков.

— Аминь! — по-дьячковски, горлом вытянул Харцыз и, крестясь, незаметно подтолкнул локтем розмысла.

— Аминь! — послушно повторил Выводков и в свою очередь перекрестился.

— Добры люди, а либо вороги?

— Мы-то?

Харцыз заливчато рассмеялся и шлёпнул изо всех сил казака по животу.

— Ну, ты! Не дюже братайся! — прикрикнули запорожцы. — Перво-наперво выкладывай, по какому делу до нас прикинулись.

Оборвав смех, бродяга поднял торжественно руку.

— А прикинулись к тому, чтобы вкупе с низовым товариством ляхов поганых с татарвой поколачивать, а и московским боярам могилы рыть.

В ладье перевезли бродяг на Хортицкий остров, что против Конских вод у крымских кочевищ.

Запорожцы любопытно обступили прибывших, но не задали им ни одного вопроса.

Харцыз облюбовал, стожок сена и, не спрашивая позволения, устроился там с Василием на ночь.

Утром казаки увели гостей на луг.

— Мы накосим травы, а вы, добрые люди, кашу варите, — приказал строго один из запорожцев. — Да чтоб сыра не была, чтоб и не перекипела.

Вскинув на плечи косы, казаки скрылись в траве. Харцыз хитро прищурился.

— Пробуют паны, какие мы есть с тобой люди.

И, отставив для убедительности указательный палец, что-то зашептал товарищу на ухо.

Налив в котёл воды, Выводков развёл костёр и занялся варкой каши.

Как только пшено поспело, он взобрался на курган и окликнул косарей.

Запорожцы притаились в траве и не отзывались.

— Готова та каша! — надрывался розмысл, сопровождая каждое слово отборной бранью.

— Добре горланит! — перемигивались запорожцы и довольно покручивали свисающие на кадыки пышные кренделя усов.

Охрипший Василий наконец с ожесточением плюнул и вернулся к костру.

— Садись, милок, — пригласил его Харцыз, набивая рот кашей. — Да потчуйся так, чтоб в котле дно видать стало.

Вскоре вернулись казаки.

— Так-то вы хозяев дождались! — набросились они на кашеваров. — Годи ж вам жрать, прорвы не нашего Бога!

Харцыз засучил рукава.

— А не обскажешь ли, Васька, куда сих панов черти носили, покель наша каша спела?

Выводков ожесточённо дул на дымящееся вкусно пшено и, обжигаясь, уписывал ложку за ложкой, не обращая никакого внимания на казаков.

— Глядите-ка, паны, как гости с хозяевами кохаются! Так геть же к бисову батьке отсель!

Не спеша облизав ложку, Василий перекрестился, уселся разморенно на траву и сквозь сладкий зевок протянул:

— Дрыхнули б доле… Нешто докликаешься вас, лодырей?

Запорожцы побросали косы и разразились гогочущим смехом.

— Ото ж товариство! Ото ж даровал нам Господь цикавых панов!

И, стараясь принять серьёзный вид, один за другим чинно подошли к гостям.

— Будьте же вы нам братьями, паны молодцы! Да гоноруйте по гроб перед ляхами, татарами некрещёными и боярами, как показали нам гонор свой молодецкий!