Андрей Уланов - Крест на башне
Дальше пошло веселее… и быстрее, — если коньяком стоило наслаждаться, то теперь надо пить, как говорил в таких случаях старик Гораций.
Зазвенела принесенная Беляевым и немедленно узурпированная Волконским гитара, начались рокировки местами. Неожиданно я обнаружил, что участники банкета довольно четко разделились на две группы. Полюсом первой служила, естественно, зеленоглазая турболетчица. На противоположном же конце стола потихоньку сгруппировались ее собратья по небу, ехидно поглядывающие на исполняющих «брачный танец павлина» пехотинцев, за исключением меня, Вадима и Никанорова, пожилого прапорщика-смоленца, которым адресовались взгляды понимающе-одобрительные и реплики: «Ты, Вадимыч… правильный… давай еще по одной».
Сидящий справа Гонщик пил, как и я сам, мало, большую же часть времени просто сидел, подперев щеку, и глядел на что-то видимое лишь ему одному… и уже не улыбался.
Маргаритка же для человека его габаритов захмелел на удивление быстро. И, активно иллюстрируя свои слова взмахами вилки, принялся излагать эпопею своего первого боевого вылета, когда их аэровагон, потеряв в низкой облачности ведущего, выпал из марева где-то… где-то, а пилот, — ускоренный выпуск, ты ж понимаешь, — жертва аборта, у него даже права на самостоятельный выбор места посадки не было, ну и штурман не лучше… представляешь, нас трое на борту — и все трое имеют свое персональное мнение на тему: куда эта чертова жестянка летит!
…то есть всякое бывало, но чтоб летящий коптер на мине подорвался…
…едва-едва взлетели и дотянули — на грани прогара турбин…
…тогда сработали «дым-огонь» — мы врезали ракетами, а уже по облаку отбомбились «туши»…
…пришлось пожертвовать свой НЗ, — ну, понимашь, брагу я в землянке потихоньку…
…в итоге мы прикинули, — какой, к чертям, установленный ресурс, когда уже из пятого вылета редко кто возвращается. Ну и перерегулировали этот ограничитель температуры струи за турбиной к…
Кажется, я все-таки тоже немного опьянел, — по крайней мере речь собеседника доходила до сознания лишь отдельными осмысленными фрагментами, остальное же сливалось в сплошное бу-бу-бу на заднем фоне.
Затем в моих воспоминаниях о том вечере наличествует провал длительностью примерно в час, а дальше вновь идет совершенно четкая картинка: Юра-Гонщик, все так же опершись на локоть, глядит тоскливо-погасшим взглядом куда-то поверх моего плеча и, упорно именуя меня по имени-отчеству, тихо говорит… видите ли, Николай Карлович, до того дня я не убил ни одного человека. Серьезно… хотя на счету уже было четыре десятка боевых вылетов… штурмовки, — но я стрелял не по людям, а по целям! Они были далеко, — игрушечные коробочки… с которых башню при удачном попадании срывало… вспыхивали, как спички. А его лицо я разглядел отчетливо… сквозь дымку ракетного залпа!
Удивительно, — но на гитаре в тот момент играл Игорь. Наш ротный, как выясняется, владел сим искусством не хуже Волконского… а, пожалуй, что и лучше, ибо Николай обычно играл лишь на аккордах. И голос у моего друга оказался на удивление чистым и сильным… а со второй строки к нему присоединилась девушка и дальше они пели уже дуэтом… и выходило у них это просто чертовски здорово.
Я еще тогда подумал, что они: Игорь и Таня, — вместе были бы очень красивой парой… в самом деле…
А потом сообразил, что пить все-таки надо было меньше.
* * *Утром следующего дня, когда мы со штабс-капитаном Овечкиным, героически пытаясь игнорировать ноющие виски, лениво перебрасывались исчерканными листиками «типовая схема высадки номер сякой-то…», в палаточном проеме неожиданно возникла голова унтера Петренко, который отчего-то шепотом сообщил, что его хлопцы спиймалы у суседнему лисе дуже гарного птаха. Причем сей «гарный птах» не стал звать адвоката или угрожать страшными карами всего социал-интернационалистического пантеона, а заявил разведчикам, что желает видеть ихнего командира, — для беседы на предмет вступления в ряды доблестной Армии Возрождения России.
Нельзя сказать, что нам так уж редко приходилось принимать добровольцев. Чаще всего это были перебежчики от синих, из числа насильно мобилизованных, чуть реже — беженцы с той же стороны… порой приходилось отсылать домой юнцов, перечитавшихся опусов господина Голикова, — одного такого вихрастого Кибальчиша целых два раза, и сильно подозреваю, что в третий он попросту выбрал другой участок фронта. Однако столь колоритной личности, каковую являл вошедший следом за унтером, нам до сего дня встречать не доводилось.
Персонаж сей, казалось, сошел прямиком с иллюстраций к детскому изданию Фенимора Купера, с той лишь разницей, что знаменитый длинный карабин заменила потертая снайперская «мосинка».
Представился он Джоном Спрегью, сопроводив эти слова привычной американской улыбкой, выглядевшей сейчас, с многочисленными щербинами на местах выбитых зубов, несколько жутковато. И добавил, что русские друзья всегда звали его просто Янки, к чему он в итоге привык — ведь он и в самом деле самый натуральный янки, и даже в самом деле из Коннектикута.
Это было занятно. Конечно, водоворот Великой Войны и последовавшей за ней Смуты заверчивал порой щепки человеческих судеб и более причудливым образом, но все же к визиту американского добровольца лично я готов не был.
Мы с ротным озадаченно переглянулись, и Игорь затребовал подробностей.
В ходе выяснения оных подробностей оказалось, что наш мистер Янки служил артиллерийским старшиной на тяжелом крейсере «Нью-Орлеан» в ту самую несчастливую ночь, когда Азиатский флот США столкнулся в Зондском проливе с крейсерской эскадрой Брока.
Кораблю мистера Янки сравнительно повезло — в ночном бою он не затонул, как это проделали два его систершипа, а «всего лишь» потерял ход. Везение закончилось на рассвете, когда над покалеченным крейсером появились самолеты с восходящим солнцем на тонких крыльях.
С этого момента началось уже личное везение нашего мистера Янки, выразившееся в том, что он с еще двумя дюжинами подобных счастливчиков оказался на палубе японского эсминца. Впрочем, везение это было относительным — в аду Палембангского лагеря Янки не раз завидовал тем, кому морская вода, зной или акульи челюсти все же подарили долгожданный покой.
Он все же выжил и даже сумел попасть в партию рабочих, отправлявшихся на квантунский завод Мицубиси. Бежал, надеясь пристать к каким-нибудь китайским повстанцам, о которых часто и помногу писали американские газеты, но попался, к удаче своей, не японцам, а русскому пограничному патрулю. Потом — Сибирь, отличавшаяся, по мнению Янки, от Палембанга лишь тем, что в Индонезии было хотя бы тепло. Смута, распахнувшая ворота лагеря военнопленных, поначалу толкнула его под синие знамена, но затем нечто, о чем мистер Янки рассказывать категорически не пожелал, заставило его стать по нашу сторону баррикад.
Мы с Игорем переглянулись снова. Овечкин чуть заметно кивнул, я пожал плечами, полез за тетрадью, и Джон Спрегью, янки из Коннектикута, обосновался в списке 2-й роты 2-го батальона 1-й десантной бригады 3-го десантно-штурмового корпуса под номером шестьдесят два.
Это было утром, а несколькими часами позже во двор бывшей усадьбы влетел пропыленный мотоциклетчик, доставивший капитану Ерофееву запечатанный приказ из штаба бригады.
Обычная, — увы, — российская история, всегда одно и то же.
Хотя согласно первоначальному плану на подготовку корпусу отводилось девятнадцать дней, из числа коих минуло пока только одиннадцать, кто-то в генштабе, очевидно, решил, что столь отборным частям вовсе незачем проводить лишнюю неделю в условиях, приближенных к курортным, и предложил на семь дней сдвинуть срок начала операции. Пусть и с соответствующими последствиями. И сумел убедить в этом Третьякова.
Не знаю, какой петух клюнул их там, наверху… возможно, в этой роли выступил Линдеман со своим корпусом, возможно… нет. И вообще, дурацкое это занятие, — гадание, да еще в условиях тотального отсутствия кофе, хоть натурального, хоть суррогатов.
Комбата больше всего волновало, что мы так и не успели получить обещанное тяжелое вооружение, впрочем, его отсутствие весьма облегчило батальону марш-бросок до Клина. В конце концов, мы ведь десант, не так ли, господа, и должны быть легки на подъем.
Предположения относительно конечной точки нашего дальнейшего маршрута выдвигались самые различные — большинство сходилось на Тамбове или Воронеже, однако назывались и Белгород, и даже Чернецовск.
Ни один из этих прогнозов, однако, не предполагал, что вечером мы все еще будем не дальше Первопрестольной. Точнее — вдоль резервной взлетной полосы Бабушкинского аэропорта в ожидании команды на погрузку.
Лететь нам предстояло вовсе не из-за избыточных запасов керосина в распоряжении главкома ВВС. Просто, как сообщил вернувшийся с совещания у комбрига капитан Ерофеев, синие авиаторы, или, по их собственному выражению, военлеты, массированным налетом в пух и прах раздолбали участок железки за Тамбовом. Восстановить движение раньше чем через три дня железнодорожники не обещают, что, по мнению высокого командования, является сроком категорически неприемлемым… вдобавок никто не может гарантировать, что господам синим не захочется повторить однажды удавшееся и, возможно, пришедшееся им по вкусу развлечение.
