Дмитрий Бондарь - Другой путь
— Это все познавательно и поучительно, но к чему это ты рассказал?
— К тому, что эти ребята никогда не допустят существование справедливого, успешного общества. Ключевое слово — «успешное». Голодные и нищие жители Северной Кореи нужны им как иллюстрация бесполезности и ущербности социализма — хоть классического Марксова, хоть с восточным национальным колоритом — чучхэ. И жить такие неуспешные, никому не нужные государства будут вечно — в качестве наглядного пособия для сомневающихся: видите, парни, что такое социализм? И неважно, что мы держим этих корейцев за горло и не даем им даже вздохнуть — просто они бяки!
— Но ведь у Ленина получилось?
— Получилось. Мне кажется, путем соглашения с теми же Ротшильдами, Рокфеллерами, Шиффами и остальной камарильей. НЭП, огромные кредиты, вывоз золота и ресурсов из страны, запуск в страну иностранных концессий — от «Форда» и «Бектела» до вернувшейся «Лена Голдфиелдс», из-за которой, собственно, в свое время и началась первая русская революция 1905 года. Ленский расстрел помните? Это так иностранное предприятие боролось с русскими наемными работниками, недовольными скотскими условиями работы. А шведские паровозы Льва Давидовича Троцкого? На них ведь ушла почти треть годового бюджета СССР. Добрые шведы вроде бы построили на русские деньги у себя — не у нас — целые заводы, чтобы выполнить первый международный заказ большевиков. А в стране в это время голод. Страна жрать желает, но Лев Давидович тратит золото на шведские паровозы. Которые в СССР никто потом не увидел. А один из учредителей шведских паровозных заводов — его родной дядя Абрам Животовский — известный в те годы купец, сколотивший баснословное состояние на поставках военного имущества для царской армии в Первую мировую. А у председателя В ЦИК, пламенного большевика Яши Свердлова родной братец — младшенький Веня — руководил банком на Уолл-Стрит. А потом вернулся на родину — руководить научно-техническим перевооружением страны. Правда, Иосиф Виссарионыч всю эту свистопляску прекратил. Но меры понадобились действительно жуткие — репрессии, раскулачивание. Вот, кстати, странность: если принять точку зрения о вредительстве, то выходит, что раскулачивание оказалось на руку только нашим заокеанским «заклятым друзьям» — их сельское хозяйство должно было одним рывком выйти на небывалый уровень производства. Чтобы накормить свою страну и теперь уже голодную Россию. Великая Депрессия начинается в 1929 году, фермеры оказываются в глубокой… плохо им, короче. А уже в следующем — 30-м в Советской России начинается «раскулачивание»? С некоторых пор я не очень верю в совпадения. Как там у следователей говорится? Cui prodest — кому выгодно? А выгодно раскулачивание, проведенное тем способом, что мы помним, было не нам. Уничтожение своей ресурсной базы — ни один полоумный псих по доброй воле на такое не решится! Но Сталин это сделал — видимо, такова была цена какой-то тайной сделки. Хотя, конечно, с самого восемнадцатого года раскулачить обещали «мироедов», но обещания — одно, а реальные дела — другое. Однако все имеет финал. И даже после раскулачивания ему не дали спокойно жить и развиваться, втянув во Вторую мировую. И все же товарищу Троцкому он ледорубом за паровозы и все остальное отомстил. Я не сторонник методов Сталина, просто объясняю, что с этими господами нужно разговаривать на их языке. На самом деле я где-то даже прочитал такую версию появления первого государства коммунистов: будто бы в 1913 году, когда родилась Федеральная Резервная Система в США, русскому императору Николаю II, немецкому Вельгельму II и австрийскому Францу Иосифу I тоже был предложен господами Ротшильдами подобный проект устройства частного Центрального Банка. Как говорил кто-то из основателей этой безумной семейки: «Дайте мне возможность печатать деньги для страны, и мне не будет дела до того, какие законы в ней будут приниматься». Что, кстати, еще раз подтверждает точку зрения, что капиталу нет разницы — с каким общественно-политическим строем работать — была бы прибыль! И, разумеется, эти господа были посланы в положенное им место. Итогом стала война, уничтожение династий, империй…
— Это все очень познавательно. Хоть и выглядит как матерая антисоветчина, — прервал меня Павлов. — Ты зря пытаешься мне объяснить, что за любым событием стоят чьи-то деньги — это самоочевидная данность. От меня-то ты чего ждешь?
— Вы сделали первый шаг, разумно было бы сделать второй. Поговорите с Кручиной. Я могу очень быстро удвоить капитал партии. И сам на этом прилично заработаю. Чем больше денег у меня окажется в октябре восемьдесят седьмого, тем легче будет мне воплотить в реальность наш план. Да, глядишь, и у страны появится передышка!
— Сережа, ты спятил! — беззвучно засмеялся Павлов. — Ты хочешь, чтобы я пришел к Николаю Ефимовичу и вот так, за здорово живешь, попросил у него на недельку несколько миллиардов долларов?
— Я рассчитываю на десять.
Павлов хлопнул меня ладонью по коленке и едва не захохотал в голос.
— Вот говорил мне в свое время Леонид Ильич — нельзя нашим людям долго жить там. Теряют ощущение реальности.
Наверное, в чем-то он был прав. Но я знал, что деньги он мне найдет. Это было так же верно, как и то, что оба партийных кассира выбросятся из окон своих квартир.
— Георгий Сергеевич, когда наступит день, о котором я говорю, вы станете локти кусать от упущенных возможностей.
— Сережа, это непросто сделать даже чисто технически.
— А что в этом мире просто? У нас впереди год. Есть время подготовиться и провести все чисто и красиво. Зато это будут не жалкие крохи, что сейчас я подбираю, а нормальный, реальный капитал, с которым уже можно работать и с которым будут считаться. Я ведь тоже не хочу ограничиться только американским рынком — я им покажу, что такое настоящий арбитраж. Кризис начнется в Гонконге и покатится вслед за солнцем по всей планете. Я отработаю последовательно все рынки — Азиатский, Европейский, Американский и снова Азиатский. Из десяти миллиардов я сделаю вам сто. Я уроню американцев не на жалкие двадцать три процента, как это должно было бы случиться, я свалю их на сорок. И им долго будет не до Союза. Глядишь, и Горби образумится.
Павлов встал, сделал мне знак оставаться на месте. Георгий Сергеевич подошел к картине Верещагина, долго вглядывался в пустые глазницы иссушенных черепов, потом повернулся ко мне лицом.
— Ты в самом деле можешь так сделать, Сережа?
— Это самое малое, что я смогу сделать. Просто если вы мне сейчас не поможете, такого второго шанса уже долго не будет. И мне придется долго-долго-долго играть по их правилам.
— Но ты же видишь будущее. Ты ведь знаешь, что я не дам тебе этих денег? Или дам?
Я смотрел на него самым честным взглядом из тех, какими овладел недавно, старательно репетируя весь вчерашний вечер перед гостиничным зеркалом.
— Под лежачий камень вода не течет. Вы поговорите с Кручиной?
— Предположим, ты выполнишь то, что обещаешь. Сколько ты вернешь? И какие этому гарантии?
— Верну половину всего дохода. Гарантии…
Я задумался. Этот вопрос как-то выскользнул из моего внимания.
— Гарантии… Если деньги не получу я, то в сентябре девяносто первого их получат совсем другие люди. И играть будут этими деньгами против меня, против нашего плана. Гарантий возврата — никаких. Кроме моего обещания и вашего здравого смысла. Да и понадобится мне сторонняя кубышка, которую иногда можно будет подключать к самым ответственным операциям. Знаете, как наперсточники на рынке: «Шарик-малик, кручу-верчу, обмануть всех хочу»?
Павлов засмеялся.
— Знаешь, Сережа, второго такого комсомольца, как ты, на просторах родины не найти.
— Да какой из меня комсомолец? Где вы видели комсомольцев, орудующих на валютных биржах?
Георгий Сергеевич сел рядом.
— Поверь мне, Сережа, есть и такие комсомольцы. Не все о них знают, но тем и лучше. Хорошо, Сергей. За два года ты доказал, что твоим словам можно верить. Я поговорю с Николаем Ефимовичем. Но ничего не обещаю, потому что не знаю, чем обосновать свою странную просьбу.
— Спасибо.
— Ты ведь знал, стервец, что я соглашусь? — Георгий Сергеевич сказал это тихо, немного наклонившись ко мне.
— Я даже знаю, о чем вы меня сейчас попросите.
Павлов отшатнулся.
— И я вам обещаю сейчас, Георгий Сергеич, что когда здесь все начнется, я обязательно позабочусь о ваших близких. И о близких Кручины, Изотова, Воронова. Они не останутся без дела и без средств.
Несколько минут мы молчали, глазея на бродящих по залам людей.
Тетка лет пятидесяти, с огромным бюстом, упакованным в плотное зеленое платье, с высоченной прической ядовито-рыжих оттенков, прекрасно исполняющей роль маяка для отставших, вооруженная короткой указкой, водила за собой группу голландцев, громко объясняя им подробности жития русских художников-передвижников. Иностранцы щелкали языками и что-то обсуждали между собой. Проходя мимо нас, экскурсовод презрительно поджала губы, словно были мы недостойны лицезреть ее блиноподобное лицо в толстой роговой оправе очков с несчетным количеством диоптрий.
