Андрей Дай - Без Поводыря
К слову сказать, продвижению наших войск никто особенно и не препятствовал. Как писал Николай "кульджинские инсургенты разделились на две партии. Дунгане составляют одну, а таранчи – другую. Те и другие управляются отдельными личностями, проникнутыми один к другому чувством ненависти". Предводитель одной из сторон, Бурхан-эд-дин-ходжа, через посредников обратился к русским властям с жалобой на притеснения Якуб-бека, который отобрал у него будто бы аж пятнадцать городов, "для возвращения коих, отдаваясь под покровительство России" Бурхан-эд-дин-ходжа просил прислать им солдат на помощь. Пятьсот человек, как он полагал, было бы вполне довольно. Полковник Суходольский, во главе сводного отряда, собранного из кавалеристов Одиннадцатого Тобольского и Двенадцатого Томского казачьих полков, эту "помощь" оказал. В итоге власти лишились и Бурхан, и Якуб-бек, а те пятнадцать, больше похожих на не слишком крупные села, городов были приведены под "покровительство" русского царя.
И, как оказалось, очень вовремя. Потому что чуть не сразу после рейда моего Викентия Станиславовича, на границе умиротворенных территорий замаячил крупный китайский военный отряд под командованием генерала То – опытного военачальника, ставшего известным после разгрома тайпинов. Простояв лагерем чуть ли не до начала августа, как-либо вмешаться в деятельность русских, генерал так и не решился. По численности русская группировка и отряд То были примерно равны, но преимущество наших в вооружении и выучке было просто подавляющее.
Пока Николай с Колпаковским развлекались в Джунгарии и Илийском крае, ставший за доблесть в Ирджарской битве полковником и награжденный Анной Второй степени, Александр Васильевич Пистелькорс с казаками, "зачистили" от разбушевавшихся киргизов окрестности приграничных казацких станиц и укреплений. Высоченный, в белой кубанской черкеске и папахе, на белом коне, кавалерийский полковник одним своим появлением обращал в покорность, почуявшие было ветер воли, казахские роды.
И это "принуждение к миру", едрешкин корень, тут же повлекло за собой появление в пределах Отечества огромной орды беженцев из Синьдзяна. Большей частью это были земледельцы-маньчжуры, калмыки, сибо и солоны, которых к началу июля в огромных лагерях возле Верного скопилось более двадцати тысяч.
МИДом тут же было предложено Китаю, за то серебро, что так и не доехало до Кульджи, и хранилось в Верном, организовать переправку беженцев во Внешнюю Монголию через Томскую губернию и Чуйскую степь. Однако Пекин это предложение отклонил. И Никса, припомнив жалования на нехватку рабочих рук, предложил мне переселить на постоянное жительство всех этих людей в пределах края. "Люди обоих полов с детьми в рубищах, изнемогающих под тяжестью собственного скарба, плетутся кое-как до первого же населенного русскими места и здесь остаются под открытым небом с твердою надеждою, что мы позаботимся об их устройстве и прокормлении их, — писал Николай. — Все они, за самым незначительным исключением, требуют крова, одежды и пищи. Первый кое-как они способны устроить и сами, на приобретение же должной одежды необходимо изыскать деньги, а для продовольствия купить хлеба!"
Легко сказать, блин! Изыскать! Комиссия в Барнауле только начала работать. Мой Варешка уже передал следователям Государственного контроля все имеющиеся у него доказательства вины чиновников Горной администрации. И рано или поздно все преступные схемы должны были раскрыться. Однако же, эта же самая комиссия, как вожжа под хвостом, подтолкнула работу Алтайских присутственных мест. Горные инженеры бросились по селениям собирать недоимки, пытаясь сбором рекордной выплаты Николаю, положительно отрекомендоваться. Получалось у них ни шатко ни валко. Народ они давно приучили, что большая часть собранного в карманах барнаульского начальства осядет, и крестьяне с ремесленниками с деньгами расставались неохотно.
Можно было бы, конечно, "занять" средства из "фонда Ольденбургского" – денег присланных на обустройство продолжающих прибывать в губернию датчан-переселенцев. И я непременно так бы и сделал, если бы отыскал хоть каплю уверенности, что одолженные рубли вернутся в фонд. Учесть еще общее отношение к китайцам и им подобным, как к людям… скажем так – третьесортным, и получится, что истратить деньги, выделенные для размещения цивилизованных датчан, на нужды каких-то там солонов никак не получится.
Благо, достало ума поделиться бедой с откровенно скучающей Дагмар. О! Как же вспыхнули эти невероятные глаза. С каким энтузиазмом, с какой сметающей все преграды на пути энергией взялась за дело великая княгиня Мария Федоровна! Уже неделю спустя, я мог с чистой совестью, начать снаряжать караваны с одеждой и продуктами, в сторону Верного. Жаль пришлось ставить в их охранение немногочисленных оставшихся в городе казаков! В конце июня, когда в Томск прибыло послание из Большого Кривощеково и Бердского села с гонцом, а из Красноярска телеграфом, о вспыхнувших на Кругобайкальской дороге и у нас одновременно польских бунтах, нам эти кавалеристы ох как бы пригодились!
Удивительная земля. Потрясающее время. Мало того, что все старожильские семьи друг друга знают, так еще и все события каким-то невероятным образом оказываются связанными. Грубо говоря, в Барнауле Фрезе чихнет – из Тюмени "здрав будь" крикнут. Вот поехали по селам и весям сборщики недоимок, чтоб перед новым наместником выслужиться, и нарвались в Сузунском заводе с прямым неповиновением горнозаводской общины. Мастеровые медеплавильного завода и приписанные к крестьянам последним манифестом царя работные люди вооружились кто чем – от ружей до вил и выгнали из поселения чиновников. Еще и сопровождавших барнаульцев чинам Горной стражи морды лица поправили. Кому на одну сторону, кому – на другую.
Потом события понеслись вскачь. Из горной столицы Алтая к непокорному селу выдвинулась пехотная полурота и сотня конных Горных Стражников, а из Бердского и Кривощеково – где пребывали выселенные из Томска ссыльнопоселенцы, на помощь "братьям по борьбе за Свободу" чуть больше тысячи вооруженных как попало, хоть и давно готовивших восстание, поляков.
От Бердского до Сузуна двести двадцать верст. И дороги прямой отродясь не было. Проселки только, что петляют, изгибаются, вьются от одной деревеньки к другой. За те десять дней у наших поляков, если какие-то понятия о благородстве еще и оставались, так от голода все повыветрились. И стали они по ходу движения силой отнимать у земледельцев все, что в пищу годилось. Ну и оружие какое-нито. В каждом селище хоть ружьишко да было – все ж таки Сибирь вокруг. Бывает, что и медведи в деревни заходят. А крестьяне активно грабежам сопротивлялись, и даже позволяли себе обзывать революционеров бандитами и душегубами. Тогда вдруг оказалось, что путь, и без того не близкий, все больше и больше растягивается. Пока мужичков в очередной деревеньке дубьем утихомиришь, пока закрома на нужны борьбы оприходуешь, пока баб с девками переловишь…
Время утекало, и на двенадцатый день похода предводителям стало известно, что в Сузунском заводе уже наведен порядок, зачинщики бунта выпороты и отпущены с миром. Ну не вешать же опытнейших мастеров медеплавильного завода?! Кем их потом заменишь-то?
Больше того. Мятежникам стало известно, что участвующая в умиротворении Сузуна пехота продолжила марш навстречу польскому отряду с намерением заодно решить и эту часть проблемы. Пришлось "армии Свободы" разворачиваться в сторону лежащего восточнее тракта, в надежде опередить солдат и разжиться на почтовых станциях лошадьми. Им казалось, что против чуть ли не полка кавалерии отлично вооруженная полурота барнаульских пехотинцев не выстоит. Еще им казалось, что стоит простым жителям губернии узнать, что кто-то уже взял на себя смелость начать борьбу за освобождение, как им тут же все начнут помогать и найдутся тысячи готовых ко всему добровольцев. Ну и тысячи рассеянных по новым острогам каторжников! В их числе, как польские командиры полагали, непременно будут близкие по духу, по стремлению к Свободе, Равенству и Братству, люди. Наивные. Ну чисто дети! Реакция населения оказалась прямо противоположной – народ принялся вооружаться и готовиться к встрече.
Тем не менее, появилась вполне реальная угроза того, что невесть что себе на воображавшие бунтовщики, сумеют-таки дойти до Томска, в котором кроме роты самых никчемных солдатиков, двух десятков казаков и сорока полицейских, никакой воинской силы более не было. На спешно собранном заседании главнейших губернских и краевых начальников, было принято решение мобилизовать несколько сотен калтайских станичных татар, организовать ополчение и подготовить город в возможной атаке. И на всякий случай переселить великую княжну Марию Федоровну со свитой в мою усадьбу. Оборонять одно здание, в случае проникновения разбойников на улицы Томска, как было официально объявлено, было бы куда как проще, чем несколько, разбросанных по всему городу. На самом деле, все мы прекрасно себе представляли, какую лакомую для польских мятежников цель, представляет собой принцесса в качестве заложника. И что с нами всеми станет, если случится непоправимое. Когда бунт будет подавлен, и Никса начнет задавать неприятные вопросы. Не знаю, кто как, а я лично, готов был костьми лечь, но не позволить Дагмар попасть в руки инсургентов. Потому, собственно, и предложил свой терем в качестве временного убежища супруги наследника.
