Иван Апраксин - Подменный князь
Когда спустя время мы с Любавой вспоминали то утро, она вдруг со смехом сказала, что, глядя на меня, стоящего на берегу, уже точно знала, что мы расстаемся не навсегда и что обязательно будем вместе. До сих пор я не верю в это, хоть Сероглазка и утверждает, что это именно так. Нет, я хорошо помню ее глаза в ту минуту: они были полны растерянности и тоски.
Кто из нас мог знать тогда, как сложится наша жизнь?
Струги один за другим тянулись по течению реки, унося прочь обретенную мною и почти тотчас потерянную любовь.
А что оставалось теперь делать мне? Лишь уныло плестись вслед за Блудом в его высокий терем.
* * *Поздняя осень – время безрадостное. Ледяной ветер дует со стороны Днепра, обрывает остатки пожухлой листвы с деревьев и злобно воет, кружит по глухим киевским улицам. Из-за высоких заборов, из-за замкнутых ворот надсадно лают продрогшие собаки, и все ждут первого снега.
Тучи на небе с каждым днем все темнеют, затем чернеют, и когда наливаются последней сине-лиловой чернотой, взбухают, и редкий первый снежок мелкими хлопьями начинает кружить в воздухе, покрывая землю и дома тонким погребальным саваном – лето закончилось.
В такое время люди ходят друг к другу в гости: надо ведь чем-то веселить застывшее сердце.
Боярин Блуд устраивал большой пир для князя Владимира и его ближней дружины. Так полагалось: начиналась осень, и первый пир для князя и дружины устраивал ближний боярин. Затем – по старшинству. Воевода Свенельд, потом боярин Волк, поставлявший пищу для княжеского стола, а за ним боярин Стан, боярин Магнус, боярин Первуша…
К пиру Блуд готовился основательно. Основным блюдом была греческая каша с жареным луком, рубленым яйцом, заправленная греческим же оливковым маслом. Были и еще закуски – оленье мясо, томленное в горшках, сваренная с медом репа, квашеная капуста, но главным блюдом оставалась каша – к ней было самое пристальное внимание поваров. Собственно, понятие «большой пир» ведь так и называлось: большая каша.
С утра боярин вызвал меня из моего закутка наверх. Он лично осмотрел мою отросшую бороду и остался доволен – она стала густой и длинной.
– Надо поправить, – деловито заметил Блуд и вытащил из-под кафтана заткнутый за пояс широкий нож. Орудуя им, он подрезал мне бороду со всех сторон, а затем с сожалением покачал головой.
– Надо бы проредить, – сказал он, с сомнением глядя на мою бороду. – У нелюдя-то она редкая стала, повылезли волосы-то. Я вчера смотрел…
Представив себе, как боярин сейчас начнет прореживать мою бороду и какие способы для этого существуют в десятом веке, я отчаянно замотал головой. Но Блуду было не до этого.
– Ладно, – произнес он, махнув рукой и убирая грозный нож. – Все пьяные будут, не заметят. А потом уж поздно будет приглядываться.
Ближе к вечеру, когда ожидалось появление князя с дружинниками, Блуд снова пришел в горницу наверху и сказал мрачно:
– Будь готов теперь. Большое дело затеяли, не подведи. А подведешь, так сам понимаешь – разговоров с тобой не много будет. Уж ты меня знаешь…
Боярин не ошибался и выразился точно: уж я его знал. На что способен этот человек, было мне известно.
Сверху, схоронясь за створкой ставня, я наблюдал, как совершаются последние приготовления. День выдался холодный, как и положено поздней осенью, но чистый, ясный. Посередине обширного боярского двора был сооружен длинный дощатый стол, установленный на «козлах», а по обе стороны его – лавки для гостей. Неподалеку на костре варилась каша в громадном котле, и на отдельных столах были разложены закуски, лепешки хлеба и стояли жбаны с пивом, вином и брагой. Здесь слуги наливали напитки в серебряные ковши и подносили отдельно каждому гостю.
Жареное оленье мясо высилось горками на серебряных же блюдах, а сверху был навален золотистый репчатый лук.
По двору тянуло дымом от костра, суетились люди, лаяли мечущиеся здесь же собаки, а я смотрел сверху на все это оживление и думал сразу о двух вещах. О том, что присутствую при историческом событии, а очень скоро, совсем скоро мне суждено стать не просто свидетелем, но и активным участником этой истории.
Думал и о том, что смелый замысел боярина Блуда может и провалиться. Мало ли что, и тогда безумный Владимир еще надолго останется киевским князем. А я? А я, конечно, погибну. Погибну просто потому, что мне здесь больше нечего будет делать, мне не останется места в этом мире.
А вот и князь. Ворота широко распахнулись. Впереди шел Владимир, за ним человек двадцать дружинников, одетых богато, с дорогим оружием. Только теперь, увидев своего тезку, я понял, насколько зоркий глаз у боярина – мы ведь с князем действительно похожи, как близнецы.
Боярин вышел навстречу, поклонился низко, коснувшись правой рукой припорошенной легким снежком земли.
Взвыла музыка: приглашенные Блудом музыканты рявкнули в свои трубы и рожки. Под рев, вопли и визги музыки пир начался.
Мне оставалось лишь ждать приказов и умирать от страха. В случае неудачи задуманного я, несомненно, буду казнен первым. Ну, не первым, наверное, вторым после Блуда…
Пили много, слуги то и дело подносили гостям наполненные ковши с пивом и вином. Таков был замысел: когда дойдет до дела, все должны быть пьяны. Со двора раздавался гул голосов и крики, становившиеся все более разнузданными.
Музыка время от времени начинала играть, а потом умолкала.
Открылась дверь, и вошел слуга. Ожидая чего угодно, я вскочил на ноги и приготовился к худшему. Как знать, что на уме у Блуда? Этот человек может обмануть всех, а уж меня – в первую очередь.
– Спустись в подклеть, – велел посланный, и я пошел за ним. Тесная каморка в нижнем этаже дома была утоплена в землю так, что лишь встав на цыпочки можно было дотянуться до оконца, находящегося на уровне земли. Отсюда был виден задний двор. Два сарая, из которых один дровяной, а второй хозяйственный, и в проходе между ними вырыта выгребная яма. Эта яма мне была хорошо знакома, потому что это был единственный в доме туалет – для всех: для хозяина, слуг, для женщин и детей. В туалетных делах никаких сословных или половых различий тут не существовало.
Теперь слуга уже не уходил – он оставался рядом со мной неотлучно. Соглядатай? Что приказал ему сделать боярин?
Музыка и крики гостей отсюда были почти не слышны – пир происходил по другую сторону дома.
Задний двор перед нашими глазами был безлюден. Еще находясь наверху, я заметил из своего окна, что дружинники не утруждают себя долгим походом за удовлетворением естественных потребностей. Захотев помочиться, они просто отходили в сторону и делали свои дела прямо на глазах у товарищей. Наверное, в этом отсутствии стыдливости было что-то от боевого братства – в долгих походах ведь воины не стесняются друг друга…
Внезапно послышался топот многих ног по деревянной лестнице, ведущей сверху. Мы со слугой одновременно вскочили и насторожились. Стук сапог и тяжелое сопение приближалось.
Боярин Блуд и Добрыня тащили вниз бездыханное тело Владимира.
Как я узнал позднее, задуманное Блудом осуществилось наилучшим образом. В разгар пира князь, уже успевший ошалеть от крепкого медового напитка, смешанного с византийским вином, вдруг поинтересовался у хозяина дома, как поживает подаренная ему Рогнеда.
Владимир спросил о ней, и в глазах его вспыхнул уже хорошо знакомый боярину огонек садистского безумия. Впрочем, Блуд ожидал этого вопроса и был готов к нему.
– Ты хочешь посмотреть на нее? – спросил он. – Княжна беременна…
– Рогнеда – не княжна, – засмеялся Владимир. – Она теперь твоя рабыня. Так говоришь, она посмела понести?
Блуд кивнул.
– Как же так? – еще грубее захохотал князь. – Разве мало я бил ее ногами в живот? Я бил ее каждый раз после того, как совокуплялся с ней. И она посмела понести? Или это ты обрюхатил ее, Блуд?
– Нет, князь, – осторожно покачал головой боярин. – Я уже не в том возрасте… Это твой ребенок.
Лицо Владимира исказилось злобой, он вскочил на ноги. Сидевшие рядом ближние дружинники попытались усадить его обратно, совали ему в руки ковш со свежим пивом, но он оттолкнул их.
– Мой ребенок родится только от той, от которой я пожелаю. Веди меня! – приказал он. – Покажи мне эту наглую рабыню, которая посмела… Которая посмела…
Он задыхался от злобы, привычная всем окружающим ярость снова накатила на него.
– Я приведу ее сюда! – крикнул он, обращаясь ко всем пирующим, которые не слышали предыдущего разговора и не поняли сразу, о чем идет речь. – Приведу, и мы пустим ее по кругу. Да, дочь Рогвольда достанется всем вам, моим друзьям, по очереди! А потом я сам вырежу у нее из живота этого щенка, приплод, и сам брошу его собакам!
Не понявшие, о ком говорит князь, но успевшие сильно захмелеть дружинники загоготали, а боярин Блуд вежливо улыбнулся.
