Александр Мазин - Государь
Более дюжины имен назвал Олав-конунг, и все называнные были действительно знатнейшими из присутствующих.
– Думаю, этого будет довольно, – завершил свою речь Олав, – чтобы следующий год был урожайным, а во всех норвежских фюльках воцарились мир и спокойствие. Верно ли будет сделать так или мне следует принести в жертву еще кого-то, чтобы ваши кровожадные боги насытились?
Тут среди бондов поднялись жалобные крики и плач, а те, кого конунг выбрал для жертвоприношения, начали громко просить пощады и заявлять о том, что готовы отдаться на милость конунга, лишь бы сохранить жизнь.
Олав смилостивился. Согласился сохранить им жизнь, но с условием, что все бонды, которые пришли на пир, примут крещение, поклянутся, что будут держаться правильной веры и навсегда откажутся от кровавых жертв.
На том и порешили. Правда, не вполне доверяя тем, кто принял правую веру под угрозой смерти, конунг счел необходимым потребовать заложников: сыновей, братьев или иных близких родичей. И получил, что требовал, потому что мечи у его хирдманов были достаточно острыми, чтобы избежать ненужных споров…
* * *– Он очень храбр, Олав Трюггвисон, – отметил Трувор. – Не боится ни людей, ни богов, поражая и людей, и кумиров боевым железом.
– Так и есть, – подхватил Стемид Большой. – Кое-кто из тех, кто не пожелали принимать новую веру, попросил у меня убежища. Они многое рассказывали о его храбрости и удаче. Должно быть, ваш бог, Серегей, и впрямь сильнее других, потому что ничем иным, кроме удачи и храбрости, нельзя объяснить то, что удалось сделать сыну Трюггви.
* * *…Здесь, в Трандхейме, в Мэрии, где находилось главное языческое капище, Олаву повезло куда меньше, чем на том званом пиру. Здесь собрались все трандхеймские вожди, которые яро противились христианству. С ними пришли и многие могущественные бонды. Все – с оружием и со своими людьми.
Олав догадывался, что так будет, но он обещал, что приедет сюда, а слово конунга нерушимо.
Итак, конунг велел начать тинг и первым держал речь, в которой потребовал то же, что и во Фросте. Принятия правой веры.
И так же, как во Фросте, от имени вождей и бондов выступил Железный Скегги, могущественный бонд из Уппхауге, что в Ирьяре.
Скегги был самым ярым противником христианства, открыто возражал конунгу и потому пользовался у язычников немалой славой. Многие готовы были признать его своим вождем, если придется силой встать против Олава-конунга.
– Мы хотим, – сказал Трюггвисону Скегги, – чтобы ты, конунг, не ломал законов наших предков! Мы требуем, чтобы ты приносил жертвы, как это делал и твой отец, и твой предшественник Хакон, и все другие конунги до тебя. А если тебе это не по нраву, то можешь убираться прочь. А не то погоним тебя силой!
Тут все бонды подняли большой шум и закричали, что пусть будет так, как сказал Скегги.
Олав поглядел на разбушевавшийся тинг, потом – на своих людей, которых было явно недостаточно для усмирения народа, – и пожал плечами.
– Если вы все здесь едины в том, что старые обычаи нужно сохранить, то я готов пойти вам навстречу. Не знаю, буду ли я приносить жертвы сам, но в знак своих добрых намерений готов пойти с вами на капище и поглядеть, как это сделаете вы.
Такой ответ пришелся по душе тингу, ведь, несмотря на значительное численное преимущество, бондам не очень хотелось драться с хирдманами конунга.
Так, помирившись, обе стороны отправились на капище.
Туда, где стояли боги, войти могли лишь немногие. Сам конунг, несколько его людей, некоторые бонды и жрецы.
Большинство же хирдманов Олава осталось снаружи, перед дверьми капища. Там же остался и Железный Скегги с самыми ярыми приверженцами.
Войдя внутрь, Олав остановился перед статуей Тора, который, будучи в Трандхейме самым почитаемым из богов, не стоял, а сидел. Был сей бог грозен и обильно изукрашен златом и серебром.
Олав поглядел на него… И внезапно изо всех сил ударил идола позолоченным жезлом, знаком своей власти, который держал в правой руке.
Удар был так силен, что идол упал со своего престола.
И тотчас хирдманы Олава выхватили мечи и принялись опрокидывать и рубить остальных богов.
А у дверей капища люди конунга так же внезапно набросились на Железного Скегги и зарубили его вместе с теми, кто пытался Скегги защитить.
И, увидев то, с какой сноровкой и быстротой убивают воины конунга, остальные бонды не рискнули вмешаться, ведь они были бондами, а не хирдманами, и война не была их любимым делом.
Расправа Олава над богами сделала свое дело. После смерти Железного Скегги, который был предводителем тех, кто противился Олаву, не нашлось никого другого, кто рискнул бы поднять знамя против конунга. В тот день был крещен весь народ, который был на тинге. А чтобы легче было людям держаться христианства, Олав, по обыкновению, взял у бондов заложников. И послал людей поехать по всем фюлькам Трандхейма и крестить всех подряд, а кто не захочет – вразумлять и тоже крестить…
* * *– А что потом? – спросил подкованный в скандинавских обычаях Богуслав. Ведь даже конунг не может убивать людей безнаказанно. То есть убивать-то – запросто. Но верегельд заплатить обязан.
Правильно спросил. Обязан. И заплатил. Причем весьма интересно. Особенно – за Железного Скегги.
* * *– …Родичи Железного Скегги решили: обычной виры за него будет мало, – рассказывал Трувор.
Но рассказывал уже не в гостеприимном доме воеводы Серегея, а в большой трапезной княжьего кремля, куда все гости и родичи Духарева дружно отправились по зову Владимира.
Все, кроме Ильи-Годуна. Его позвал Рёрех, а для всего духаревского рода воля умирающего варяга была важнее княжьей.
Собрались в княжьем тереме и во дворе его многие достойные мужи. Все новокрещеные дружинники и люди Владимира, княжья русь. Старшие – в трапезной, младшие – во дворе, за богатыми столами. Пировали как всегда. Точнее, почти как всегда, поскольку не дарили прежним богам, не славили их, а если кто по старой привычке поминал старых богов, то тут же смущенно замолкал, одернутый соседями. И не было мест для жрецов языческих, зато за высоким княжьим столом восседали оба ромейских епископа. Эти словенской речи не разумели, но кушали хорошо. От бояр да старшей гриди не отставали.
Были, впрочем, и некрещеные. Те же Стемид с Трувором. И другие. Князь черниговский, князь туровский и прочие. Пили, ели… присматривались.
«Неволить никого не стану, – сказал Владимир. – Но, кто друг мне, тот примет истинную Веру. А кто не примет… Того я не врагом назову, а слепцом…»
Епископы ромейские обижались. Хотели, чтоб великий князь твердость проявил. «Кто не со мной, тот против меня!»
Духарев, присутствовавший при разговоре, пояснял византийцам: обычай такой здесь. Даже простых дружинников неволить не принято. Коли не по нраву им старший, могут к другому отойти. И от того обычай такой, что великий князь с ними в бой идет, а они, если надо, за жизнь, за дело его своей кровью заплатят.
Ромеи кривились: варвары, дикари… Но сделать ничего не могли. Пока.
– Так что же за виру такую… необычную род Скегги с Олава спросил? – поинтересовался князь.
– А захотели они, чтоб Трюггвисон дочь его, Гудрун, в жены взял, – ответил Трувор.
– Без приданого? – уточнил Добрыня.
– Почему же? Скегги – богатый бонд. За Гудрун хорошее приданое давали. Женихов у нее хватало.
– Так и есть, – подтвердил Сигурд-ярл. – О Железном Скегги я от многих слыхал. Известный человек, хотя и из простых бондов.
– А собой эта Гудрун как, недурна? – спросил Владимир.
– Сам я не видел, – ответил Стемид. – Дурного о ней никто не говорил.
– Вот уж вира так вира! – воскликнул уже порядком набравшийся мёду с пивом воевода Путята. – Я б такую виру хоть каждый день платил!
Владимир глянул на него строго, но Путята продолжал ухмыляться. Он принял новую веру еще в Константинополе. Однако сделал это лишь из преданности Владимиру. Жить же продолжал, как и прежде. Старым обычаем. И дома непременно отделял перед трапезой малую толику Сварогу. И чурам. Богат ныне Путята. У него на всех хватит. И на старых богов, и на нового…
– …Олав спорить не стал, – продолжал повествование Стемид Большой. – Был он человеком свободным, поскольку вторая его жена, Гюда, умерла, а жениться на другой, вдове конунга свеев, у него не получилось. Расстроился сей брак. По вине старых богов, не иначе.
– Расскажи-ка сначала о вдове конунга, родич, – велел Владимир. – О дочери бонда позже послушаем.
– Как тебе угодно, княже, – согласился Стемид. – Все мы знаем, что люб племянник друга нашего Сигурда-ярла дочерям и вдовам конунгов. Так что, когда посватался он к Сигрид Гордой, вдове конунга свеев, та отнеслась к сватовству благосклонно. Заключили договор. И как свадебный дар послал ей Олав огромное золотое кольцо, которое снял с дверей капища в Хладире. И было то кольцо так велико и тяжело, что все восхищались им и хвалили щедрость Олава. Сигрид велела позвать двух кузнецов, чтобы оценить кольцо. Но те так долго взвешивали его и качали головами, что Сигрид забеспокоилась и спросила, что с подарком не так. Кузнецы сначала отнекивались, а потом всё же сказали, что кольцо слишком легкое для своего размера. Сигрид велела разломать кольцо – и внутри оказалась медь. И решила она, что Олав обманул ее, и сильно разгневалась. Однако Олав и сам не знал, что кольцо – с обманом. И никто об этом не слыхал. Должно быть, старые боги, у которых Олав отнял кольцо, подменили золото медью в отместку за обиду.
