Начальник милиции. Книга 5 - Рафаэль Дамиров
— Чтобы читать…
— Читать? На немецком? — хорошо, что Валентин не успел заметить, как я на него посмотрел.
— Тот, чья эта книга, читает ее на немецком. И перечитывает. Вот, глянь, листочки-то — видно, что затрепаны по уголкам. Обложка перегнута у корешка. Вот заляпанность от пальцев уже въелась. Зачитали до дыр, что называется. А это значит, читатель в совершенстве владеет немецким.
— Знает немецкий? Валя, ты гений… Об этом я и не подумал. Так… Сделаем вот что… Я тебе принесу один предмет завтра. Ты пальчики с него снимешь, только неофициально, и сравнишь их с пальчиками на банке с кофе, в которой рыжье было. Ну, это — зубы золотые. Только внимательно смотри, сличай, чтобы ошибки не было.
— Я всегда внимательно смотрю, — распрямился Валентин и подтянул штаны. — А что это за объект будет?
— Только никому не слова… ладно? Там и мои пальчики будут, сто пудов, но ты как-нибудь отфильтруй их. Я тебе свои для образца оставить могу. Я же за объект хватался. Но мои отпечатки сверху должны быть. Уже после исследуемых.
— В дактилоскопии нет понятия «последних рук». Следы накладываются вне зависимости от времени их оставления. Конечно, я постараюсь отмести твои пальцы.
— Вот и славненько… Но это только между нами. Никто не должен знать об этом объекте исследования, да и о результатах тоже. Это гостайна, Валентин… ты же помнишь, из какой я структуры? — последнюю фразу я проговорил шепотом.
— Да, конечно, — заговорщически закивал эксперт и тоже прошептал, пылко и искренне: — Служу Советскому Союзу.
* * *
Зал ресторана «Аист» был полон гостей. На небольшой сцене уже бренчал и пиликал местный волосато-усатый ВИА. Ударник, соло, ритм и бас. И, конечно же, ионика.
Вокалист, тряся барашковой шевелюрой и переступая с ноги на ногу в туфлях с массивным каблуком, завывал хит — «Золотую лестницу».
Мы с Алёной пришли пораньше и заняли стол, который удалось в последний момент очень удачно зарезервировать через звонок Эрику Робертовичу. Сегодня вечер пятницы, и попасть в ресторан было бы не так просто, учитывая, что он единственный в городе.
Мы с Аленой расположились за столом с белой скатертью. К нам тут же подсел парень в темно-зеленом костюме, в белой рубашке и галстуке. Ну жених прямо! Только столик наш весь занят, и женихов нам тут не надо… Я поднял глаза на парня, собираясь не совсем вежливо, понастойчивее его попросить быстренько покинуть нашу дружную компанию, но парень обезоруживающе улыбнулся, кивнул, здороваясь, Алене и проговорил, обращаясь ко мне:
— Здрасте… Саныча, а где Зина? Она придет?
Мать честная! Это был Тулуш. Я его даже не признал в таком наряде. Пуговки, что малахит, отливают благородным изумрудом, стрелки на брюках так наглажены, что об них порезаться можно. А на рукавах рубашки… запонки? Ну точно, они самые.
Мозг отказывался видеть в этом элегантно наряженном молодом парне моего Салчака. Казалось, что парень его проглотил и оставил от него не рожки да ножки, а улыбку и смуглость кожи. При свете дня кожа у Тулуша иногда смотрелась будто немного грязной, но в обрамлении костюма и в приглушенных тонах ресторана — выглядела как у аргентинского дона.
— Зина скоро придет. Знакомьтесь, это Алена, это Тулуш. Это я…
— Наслышана, — улыбнулась Алена Салчаку, — признаться, я вас представляла совсем иначе…
— Костюма не мой, — хихикнул Тулуш. — У сосед по комнате взял поносить. Он давать не хотел, но я его убедил. Костюма сильно нужен сегодня, Саныча сказал, свататься будем.
Я было хотел возразить насчет сватовства, но не успел — в обеденный зал ресторана вошли двое. Девушка в незатейливом платьице с белым воротничком «отличницы» и интеллигентного вида пожилой мужчина в костюме-тройке.
Артищева я узнал сразу, по профессорской бородке, тем более, что вечно он тройку носит, а рядом с ним в воротничке… Зина. Хм… И почему они вдвоем пришли? Тем временем парочка безошибочно и быстро нашла нас глазами и направилась к нашему столику.
— Здравствуйте, здравствуйте, — раскланялся Артищев, галантно поцеловал руку Алене, сам ей представился, я даже рта не успел открыть, и сразу перешел к извинениям: — Вы уж простите, Александр Александрович, что нагрянул на ваш вечер без приглашения, Зина проговорилась, что у вас небольшой сабантуйчик намечается по поводу удачно завершенного дела.
— Какого дела? — я глянул испытующе на Зину.
Что она там наплела своему шефу? Но девушка отвела взгляд.
— Ну как же? — всплеснул руками главред. — Не скромничайте, дорогой Александр Александрович. Я же знаю, что вы лично устранили этого крайне нехорошего человека, ликвидировали, так сказать. Того самого Силантия, которого я видел на рынке и который, как мне кажется, подослал ко мне своего дружка в редакцию, чтобы счеты свести.
— А вы откуда знаете? Что Силантия больше нет.
— Обижаете, дорогой, я же журналист. А город слухами полнится, оказалось, что Силантий работал на мясокомбинате. Кто бы мог подумать? Быстро вы его нашли, спасибо.
— Пожалуйста… Это наша работа.
Я всё ещё чувствовал какое-то напряжение от этого сплетения — как Артищев всё прознал, зачем явился? Впрочем, он тут же объяснился:
— Еще раз извините за вторжение, но я хотел бы по такому поводу, как это говорят, проставиться… Вот, пришел. Разрешите вас угостить? Весь столик.
— Неужели зарплата редактора такая большая? — уточнил я на всякий случай, чтобы не напрягать интеллигента, давая ему возможность пойти на попятную.
А то ну как его жест окажется слишком красивым для него же самого. Так-то сегодня вечером я собирался банковать. Денежки на кармане еще водились, те, что я отжал у Рыбьего Глаза. Интересно, как он там на пенсии поживает? Надо бы его навестить как-нибудь, чтобы жизнь малиной не казалась.
— Вы знаете, огромной зарплатой похвастаться не могу, но мне хватает. Много ли старику надо? Поэтому не принимаю никаких возражений, заказывайте что хотите, а счет мой. Вы мне жизнь и репутацию спасли, это самое малое, что я могу для вас сделать. Избавили меня от уголовников.
— Жорич был не уголовник, — вставил я в дополнение.
— Он хуже уголовника, — сурово произнёс главред. — Он фашист. Ну, а тот, что приходил ко мне в кабинет — точно из уголовной среды. У него на морде написано, что тюрьма по нему плачет, да и наколки я
