Комсомолец. Часть 2 - Андрей Анатольевич Федин
Идея принадлежала Пашке.
Но воплотить её в жизнь Могильный предложил Вячеславу.
— Эээ… сам-то ты почему так не проскочишь? — спросил тогда у приятеля Аверин.
Паша в ответ пожал плечами.
— Нет, я-то тут причём? — сказал он. — Кто я вообще такой? Ты у нас староста. Это твоя обязанность — помогать преподавателям. А я на тройку сдам без всяких хитростей — можешь за меня не переживать.
Славка поразмыслил над его словами.
— Давай попробуем, — согласился он.
В институт Аверин поступил после армии. И после госпиталя, где лечил полученное во время службы ранение. Вот только он не сдавал вступительные экзамены, в отличие от того же Могильного. С Даманского Слава вернулся в статусе героя. В Зареченский горный институт его приняли с распростёртыми объятиями — не посмотрели на то, что из всей школьной программы Вячеслав помнил разве что таблицу умножения. За месяцы учёбы знаний у Аверина почти не прибавилось: деятельности в качестве старосты группы и добровольца народной дружины он уделял времени больше, чем учёбе.
Уже во время зачётной недели Слава признался нам с Пашей, что «почувствовал всю шаткость своего положения». Зачёты и допуск к экзаменам он получил — больше в счёт былых заслуг и из-за внимания к его персоне со стороны руководства института. Но перед экзаменами всё больше мандражировал, будто предчувствовал недоброе. Он заявил, что почти ничего не понимает в той же физике — и вообще путал её с историей КПСС. Потому перед Новым годом Могильный и подбросил ему идею: предложил выяснить у старшекурсников, чем можно «подмазать» преподавателей.
— Предлагаешь дать им взятку? — спросил Аверин.
— Нет, ты не о том подумал, Слава, — сказал Павел.
— Да неужели?
— Ты помнишь, что нам рассказывали о преподавателе физики?
— Что каждый пятый у него при первой сдаче получает «неуд»?
— Что он обожает, когда его стол во время экзамена покрыт красной скатертью, — сказал Могильный.
— Эээ…
— А ещё он любит курить во время экзамена, пить газированную воду и читать «Футбол-Хоккей», — добавил Паша. — Улавливаешь мою мысль?
Пашкину мысль Аверин уловил. Признал её «мудрой». Решил, что «будет глупо не попробовать». И в воскресенье вечером (четвёртого января) он явился в общежитие с новенькой красной скатертью, с ярко-зелёным сифоном для газировки и с газетами (купил не только «Футбол-Хоккей», но и «Советский спорт»). Всё это добро мы в понедельник понесли в институт — явились туда одними из первых. Староста умудрился раздобыть ключ от аудитории, где будет проходить экзамен. Подготовил её к появлению преподавателей. Вышел из аудитории взволнованный, но довольный, словно уже получил в зачётку желанную запись.
— Готово, — сообщил он.
Уселся на широкий подоконник рядом с нами — ждать начала экзамена.
* * *
Нежина со мной сегодня снова не поздоровалась.
Королева кивнула Славе и Паше, поприветствовала Пимочкину, Фролович и Боброву.
Меня Альбина словно не заметила.
* * *
Первый экзамен в новой жизни не казался мне чем-то особенным. Я не испытывал перед ним волнения: в высоком уровне своих знаний не сомневался (если не сдам я — не сдаст никто из нашей группы), хитрых вопросов профессора не боялся. С физиком у меня сложились если и не прекрасные, то «ровные» отношения. С Феликса тот пример не брал: без повода ко мне на занятиях не придирался. Я вёл себя с ним подчёркнуто уважительно (как и с остальными преподавателями — даже с Попеленским). Так что рассчитывал получить на экзамене справедливую оценку своих знаний. Такой могла стать только «отлично»: я не отказался от идеи заработать повышенную стипендию, чем бы ни завершилась для меня встреча с маньяком в Пушкинском парке.
* * *
Сдавать физику в первых рядах никто не рвался. Не хотели идти раньше других даже те, кто рассчитывал получить хорошие оценки. Студенты побаивались предстоящего действа, предпочитали услышать от других отзывы об экзамене, чтобы подготовиться к возможным неожиданностям. С высоты своего опыта я видел их ошибку. И не собирался её повторять. Не сомневался, что Славкины приготовления хорошо повлияли на утренний настрой профессора. А человек в хорошем настроении не станет портить его и другим. Особенно — без веской причины. Причины испортить мне утро я не видел. Потому преспокойно вошёл в аудиторию в составе первой группы из пятерых первокурсников.
Красная скатерть на столе смотрелась бодро и празднично. Стоявший на ней зелёный сифон напомнил о ёлке и о новогоднем застолье. Клубы табачного дыма неторопливо поднимались к потолку, превращались там в полупрозрачный шлейф и устремлялись к открытой форточке. Профессор курил папиросу, листал газету. Он поднял на нас рассеянный взгляд, молча указал на кучку листов бумаги — экзаменационные «билеты». Сидевший рядом с ним молодой доцент разразился приветственной и ободряющей речью в наш адрес. Профессор не взглянул в его сторону, будто доцент был всего лишь привычным предметом мебели. Постучал по столу — показал, куда нам сложить зачётки. Вновь уткнулся в газетную страницу.
Я пропустил к преподавательскому столу самых нетерпеливых. Те потели от волнения, шумно пыхтели, копались в стопке билетов, словно подозревали: простейшие вопросы спрятаны внизу кучи. Мне вспомнилось, что я когда-то поступал так же — когда сдавал первые сессии. Потом попривык к экзаменам. И волновался разве что на защите дипломной работы (да и то, не сильно: не сомневался, что сделал и сделаю всё правильно). Повода переживать сейчас по-прежнему не видел. Как и смысла искать «лёгкий билет»: ни один из экзаменационных вопросов не вызывал у меня затруднений. Доцент ехидно усмехался, наблюдая за нами. Профессор затушил сигарету, перевернул страницу. Краем глаза проследил за тем, как я снял со стопки верхний лист.
— Готов отвечать, — заявил я.
— Даже не посмотришь на вопросы? — спросил доцент.
Профессор поднял на меня глаза.
— Билет номер девять, — сказал я. — Вопросы помню. Как и ответы.
— Присаживайтесь, студент… Усик.
Преподаватель указал на стул, отодвинул газету в сторону. Посмотрел мне в глаза. Кивнул — не мне, а каким-то своим мыслям.
— Что-то мне подсказывает, что мы начнём день с хорошей отметки, — сказал он.
