София Мак-Дугалл - Граждане Рима
По какой причине она переписывала эту книгу? Марк развернул один из смятых листков и прочел:
…О юноши, тщетно пылаютХрабростью ваши сердца! Вы готовы идти, не колеблясь,С тем, кто решился на все, — но исход вам известен заране!Вы отсюда ушли, алтари и храмы покинув.Боги, чьей волей всегда держава наша стояла.Что же! Погибнем в бою, но горящему граду поможем!Для побежденных спасенье одно — о спасенье не думать!..
Это был один из отрывков, которые он учил на память. Марк сам не знал, чего ждет, но только не этого. Он понимал, что это своего рода урок. Уне приходилось с чего-то начинать — не с чтения в прямом смысле слова, но хотя бы с умения читать книгу. Марк смотрел на эти записи и был в каком-то смысле тронут и впечатлен тоже, поскольку из всех устаревших слов и бесконечного перечисления названий городов и имен героев Уна выбрала именно этот безумно честолюбивый отрывок. Но Марк подумал, что сможет догадаться почему. Именно потому что Вергилий считался лучшим, вершиной, чем-то, что ты должен был знать, если вообще собирался знать что-нибудь. В школе они потратили на него бесчисленные часы. Было забавно читать его теперь, сидя за детской партой.
Марк решил, что мог бы утверждать, что клочок бумаги принадлежит Уне, даже если бы не видел в ее руках книги, хотя слишком многое удивило его. Прилежные буквы строго переносились на бумагу, но почерк был округлым, детским, стоило же Уне допустить ошибку, как она яростно вымарывала ее. На полях она рисовала нечто похожее на увеличенные копии печатных литер в книге, хотя он не мог сказать наверняка — для практики или из озорства: Z, U, выписанные длинными, протяжными линиями, навязчиво щеголяли безупречными засечками, а иногда — птиц, деревья или человеческие лица.
Какое-то время Марк сидел, читая знакомые слова, но дневной свет понемногу гас, а в сумерках он уже с трудом различал строки. Он положил листок на место и засунул книгу обратно, гадая, поймет ли Уна, что он брал ее, и не вспылит ли снова. Он надеялся, что нет, потому что хотел спросить ее, что она об этом думает, и узнать, правильны ли его предположения. Он не был уверен в этом после первого прочтения.
Марку хотелось, чтобы она, чтобы они вернулись.
Он встал и снова пошел по тропинке, но на сей раз не стал медлить у обочины дороги, а направился прямиком в Волчий Шаг. Поняв, что делает, он заколебался, но только на мгновение. Почти стемнело, он натянул шапку до самых бровей, и было трудно поверить, что такое тихое местечко может быть опасным. И все же на ходу Марк испытывал странное растущее чувство срочности, безотлагательности; отправиться на их поиски казалось важным.
В конце концов он наткнулся на Сулиена, который шел из города один и как раз оглянулся назад.
— Привет, — сказал Марк. — Где Уна? — И только тогда его поразило лоснящееся от пота лицо Сулиена, разукрашенное синяками.
Сулиен смутно заметил, что Марк слегка побледнел при виде кровоподтеков. Они явно произвели на него впечатление. Драматичный вид, нечего сказать. Поняв это, Сулиен даже испытал какое-то идиотское удовольствие.
— Привет, — сказал он.
— Что с тобой? — запинаясь, произнес встревоженный Марк. — Неважно выглядишь. Может, присядешь или… или…
— Все нормально, — рассеянно ответил Сулиен, стараясь, чтобы голос его звучал вежливо, несмотря на судорогу волнения. — Можешь сделать для меня кое-что?
— Но ты весь в крови, — возразил Марк.
— Послушай, со мной все в порядке, — нетерпеливо сказал Сулиен. — Просто на голове слишком много сосудов. Я учился медицине. Так что немного подлечился.
Марк в замешательстве увидел, что действительно, несмотря на всю размазанную по лицу Сулиена кровь, раны выглядят уже зарубцевавшимися. Опешил он и от того, что Сулиен учился медицине, для него это было откровение, но Сулиен продолжал:
— Не мог бы ты пойти последить за тем кабаком — на случай, если они вздумают перевести Уну в другое место?
Марк не понял его, но лихорадочно блуждающий взор Сулиена гораздо больше, чем кровь на его лице, говорил о том, что дела обстоят плохо. Такой же взгляд был у Вария, когда умерла Гемелла. Он предположил, что стражники схватили Уну, но почему тогда она должна быть в кабаке?
— Что случилось? — повторил он почти шепотом. — Почему она там?
— Думаю, они торгуют людьми… словом, черный рынок, — путано ответил Сулиен, чувствуя, как при рассказе о случившемся его вновь захлестывает опасная волна стыда и панической растерянности. — Там было еще несколько машинистов. Похоже, они догадались, что она рабыня, и схватили ее. Мне пришлось убраться.
— Еще даже не стемнело! — произнес Марк патрициански гневным тоном, сам чувствуя его смехотворность. — Какое право они имеют хватать людей на улице?!
— Почему бы тебе не пойти и не сказать им это? — крикнул внезапно разъярившийся Сулиен, снова с трудом сдерживая слезы. Марк не отреагировал. — Ты-то, конечно, можешь, — продолжал Сулиен уже не так резко. — Можешь, если считаешь, что всем все равно или что никто не в силах ничего поделать. Но я-то не мог позвать стражу, верно?
На мгновение воцарилась тишина.
— И что же ты собираешься делать? — спросил Марк.
Сулиен бросил быстрый взгляд на Марка, стоявшего неподвижно, с затуманенными, невидящими глазами. Насколько он мог судить, Марка просто возмутило свершившееся беззаконие, к тому же, возможно, он немного переживал за Уну. Сулиена это не волновало. Но он боялся сказать, что у него на уме. Выраженное вслух, это прозвучало бы слишком нелепо или слишком страшно.
— Какая разница, — коротко ответил он и уже хотел пройти мимо Марка, когда, к его удивлению, Марк с внезапной решимостью произнес:
— Нет, Сулиен, что же ты собираешься делать?
И Сулиен тут же послушно остановился.
— Собираюсь взять нож, — нерешительно проговорил он. — А там посмотрим.
Поначалу Марк ничего не ответил, вся его властность куда-то подевалась, он просто стоял, и в глазах его снова появилось отсутствующее выражение. Так до конца и не поняв, почему он остановился, Сулиен вновь повернулся, чтобы идти, и на этот раз Марк спросил:
— Ты купил одежду?
На долю секунды Сулиен потерял дар речи. Затем недоверчиво переспросил:
— Одежду? — И, развернувшись, он ударил бы Марка, но при взгляде на него ему стало слишком противно. Он лишь толкнул его и выпалил с презрением, которое, как он сам полагал, не способен был испытать ни к кому:
— Я бросил ее на площади. Не знаю, цела ли она. Пойди сам да посмотри, если тебя это так волнует.
— Нет, надо, чтобы это сделал ты, — ответил Марк. — Если, конечно, ты уверен, что тебя не поймают.
И снова Сулиен с отвращением сжал кулаки, однако в голосе Марка не было слышно ни беспечности, ни отстраненности, наполовину отрешенное выражение тоже исчезло с его лица. У него был вид и голос человека, на что-то решившегося.
— Почему? — хрипло спросил Сулиен.
И Марк ответил:
— Потому, что, если они увидят меня, прежде чем мы пойдем, у нас ничего не получится.
Сулиен моргнул и спросил голосом, колебавшимся где-то на грани насмешки и хрупкой, неуверенной надежды:
— Почему ты хочешь идти туда? Что ты можешь сделать?
— Именно то, о чем ты говорил. Сказать им, что они не имеют права, — ответил Марк.
Одежда, которую купил Сулиен, была новой, вся в хрустящих складках никогда не ношенного платья. Но, пожалуй, это было ее единственное достоинство, и, хотя она стоила дороже, чем он мог бы себе с легкостью позволить, Сулиен сомневался, что ее новизна скроет то, что досталась она ему сравнительно дешево.
— Послушай, — сказал он. — Ты не подумал вот о чем. Даже если они не узнают тебя, все равно ты был с нами и ты наш ровесник, и мы оба хотим ее освободить. Они просто решат, что ты тоже раб.
Марк замешкался с ответом, потому что сосредоточенно избавлялся от проявлений раболепия, которое он усвоил с тех пор, как покинул Рим.
— Не решат, — наконец мягко произнес он.
Сулиен тревожно вздохнул и сунул нож в карман. На всякий случай. Потом потер лицо. Кровь зернисто запеклась над бровью и вязкими катышками свернулась на лбу и щеке, однако он не стал смывать ее, равно как и не сменил перепачканной в крови одежды. Пусть между ними по крайней мере будет контраст. Договорились также, что Сулиен понесет один из рюкзаков, а Марк пойдет налегке.
Но когда они приближались к темной площади, Сулиен заметил в Марке перемены. Он распрямился и высоко поднял голову, так что Сулиен впервые понял, что его спутник до сих пор постоянно сознательно горбился и их разница в росте меньше, чем он думал. Но не это главное. Распрямившись, Марк выглядел совершенно естественно, от напряженного усилия не осталось и следа.
