Мария Чепурина - На самом деле
— Ты уверена, что выпустить подстрекательскую агитку от имени Филиппенко было хорошей идеей?
— А что?
— Ее и мою диссертацию приговорили к аутодафе.
— Замечательно! Можешь считать себя Мартином Лютером и Яном Гусом в одном лице! — воскликнула молодая учительница.
— Книг Лютера не сжигали. Он сам сжег папскую буллу, отлучившую его от церкви. А Гус сгорел вместе со своими книгами. Не хочется оказаться на его месте.
— Тогда ты будешь автором чего-нибудь из того, что сжигали фашисты в тысяча девятьсот тридцать третьем году. Кого выбираешь: Маркса, Энгельса, Фрейда, Ремарка или этого, как его, Каутского?
— Говорят, что Филиппенко собираются пришить новый срок за публикацию подстрекательских сочинений! А что, если выяснится, что это не он? Тогда и типографии… да что там, всему университету не поздоровится! Получается, я подставил коллег!
— Не гони волну, до этого далеко. И потом, ты же историк. Ты же понимаешь, что запрет — лучшая реклама для любого сочинения!
— Ну да… — Андрей улыбнулся. Его утешали не столько слова Сарафановой, сколько само ее участие.
— Правда на нашей стороне! — продолжала Анна. — Ты же помнишь, что сказал Жан-Жак Руссо, когда парижский парламент постановил сжечь его сочинение? Что повторил герой Французской революции Камилл Демулен, когда Якобинский клуб решил сделать то же с номерами его газеты?
— «Сжечь — не значит ответить», — процитировал Филиппенко. — Только Демулена всё равно гильотинировали.
Школьный гул на другом конце провода неожиданно взорвался криком и визгом.
— Я перезвоню, — сказала Анна.
Андрей нажал «отбой» и присел на ступени.
Что теперь будет? Ему было, конечно, страшно за себя, за работников издательства, которые так самоотверженно поддержали его, подготовив агитку к печати всего за неделю. Получалось, он всех подставил. Подставил даже несчастного лжеисторика, прикрывшись его именем, пусть и из благих побуждений. Неужели ему действительно увеличат срок? Ваня говорил, что Филиппенко грозит пожизненное. Андрей ему сочувствовал, ненависть к лжеисторику исчезла. Пусть бы он и дальше кропал свои мутные сочинения, лишь бы в стране наступил порядок.
Зазвонил телефон.
— Поздравляю! — произнесла Анна серьезно. — Десятиклассник принес в школу твою брошюру. Его отправили к завучу. Агитация действует, милый!
Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!
— Надеюсь, что мальчик не пострадает… — пробормотал новоявленный манипулятор народными массами.
Преподаватели, собравшиеся на кафедре истории России, столпились вокруг стола, на котором был водружен примус. Под него на всякий случай, чтобы не испортить мебель, подложили чью-то курсовую работу. В углу, где стоял бесполезный теперь электрочайник, к цистерне с покупной водой добавилась емкость с керосином.
— Зажигать? — спросил Арсений Алексеевич.
— Погоди! — прервал Крапивин. — Горелку не про грели.
— А что сначала делать: накачивать или подачу топлива открывать? — спросила Инна Станиславовна, специалист по Древней Греции. В руках она держала железный чайник с водой.
— Керосина сначала налить! Хе-хе-хе! — сострил Павел Петрович, занимавшийся Мэйдзи Исин и японским милитаризмом.
— Сначала накачать! — подал голос Виктор Николаевич. — Андрюша, заходите!
Андрей, стоявший в дверях, раскланялся со всеми, снял куртку, повесил ее на крючок.
— Точно накачивать? — уточнил Арсений Алексеевич.
— Точно! — усмехнулся Виктор Николаевич. — Мы дома уже месяц примусом пользуемся. Удобнее, чем буржуйка.
— Как можно не поверить специалисту по советской культуре военного времени! — улыбнулась единственная в компании дама.
— Да, кстати! — обрадовался Павел Петрович, продолжая беспричинно веселиться. — Может быть, дадите еще какие-нибудь рекомендации по устроению быта в переходный период? Что писал журнал «Работница» за тысяча девятьсот сорок первый год, а? Например, насчет экономии керосина, хе-хе-хе?
— Ну, про то, что соленая вода закипает медленнее пресной и требует больше топлива, вы наверняка знаете, — пожал плечами Виктор Николаевич. — И про то, что каша может дойти, если завернуть кастрюлю в одеяло, тоже. А что еще?.. Не знаю. Семилинейная лампа экономнее пятнадцатилинейной.
— А лучина экономнее обеих! — добавил Крапивин. — Мы теперь каждый вечер сидим при лучине!
— Если бы я знал, что исторические знания могут пригодиться в жизни, хе-хе-хе… то тоже… хе-хе-хе… занялся бы советским бытом!
— У Виктора Николаевича самая полезная специализация из нас всех!
— Надеюсь, до того времени, когда в ход пойдут навыки древних греков, мы все-таки не доживем!
С тех пор, как новая власть устроила разгром на факультете и старых преподавателей заменили новые, жадные до сенсаций сказочники, от пяти кафедр осталось всего две. На этих кафедрах преподаватели группировались не по темам научных работ, а исходя из принадлежности к старой научной или новой лженаучной школам. В помещении кафедры новой и новейшей истории, где царили «разрушители стереотипов» и «разоблачители заговоров», сейчас никого не было: любители шумихи не видели смысла ходить на работу, если занятий все равно еще не было. Другое дело — историки старой закалки. Привыкшие присутствовать в университете с сентября по июнь, соскучившиеся по работе и друг по другу, они приходили на кафедру, чтобы общаться, гонять чаи и давать консультации редким студентам.
Отдельным стимулом для хождения на работу был для преподавателей старенький советский радиоприемник на батарейках, радушно предоставленный Крапивиным в общественное пользование. В отсутствии электричества, когда не работали ни телевизор, ни интернет, а газеты выходили нерегулярно и были дороги, этот аппарат стал для многих профессоров и доцентов единственным источником новостей. Батарейки для него покупали поочередно. Приемник был включен постоянно, будто на дворе стояли сороковые годы.
Примус удалось-таки растопить, и коллектив получил вожделенный чай. По радио началась прямая трансляция поклонения царя Дмитрия Перуну. Ее передавали по всем радиостанциям. По всем двум. На частотах станций, которые не одобряли либо Перуна, либо царя, давно стояли глушилки.
— Мне кажется, учеба в этом году вообще не начнется, — констатировала Инна Станиславовна, аккуратно откусывая четвертинку от шоколадной конфеты: ценного, выдаваемого по карточкам продукта. — Университет пора закрывать. Мне предложили работу на птицефабрике. Надо, наверное, соглашаться.
— Ну что вы, как же так?! — разволновался Крапивин. — А кто будет защищать Древнюю Грецию от фантастов с соседней кафедры?! Инна Станиславовна, у нас же по античности никого, кроме вас уже не осталось!
Дама откусила треть от остатка своего десерта.
— Не знаю, не знаю… Я бы, конечно, осталась, Иван Евгеньевич. Но сами понимаете, деньги!..
И потом… Что мы можем? Вот скажите: что мы можем?!
— Можем вести агитацию! Рассказывать правду о текущем положении вещей! — отозвался неожиданно Филиппенко.
— Русское народничество, пропагандистская ветвь, Петр Лаврович Лавров! — усмехнулась преподавательница. — Уже проходили, Андрюшенька!
— По-моему, мы проходили все, чем занимается Дмитрий со своими боярами, хе-хе-хе! — Павел Петрович указал толстым пальцем в сторону радиоприемника.
— Значит, с архаичной властью и бороться надо архаичными методами! — сострил Арсений Алексеевич. — Историческими, я бы сказал! Инна Станиславовна, еще чайку?
— Да-да, пожалуйста! — Исчезла половинка от половинки конфетки.
— Какими именно историческими методами? — не унимался юморист-японовед. — Крестьянскими восстаниями, дворцовыми переворотами, хе-хе-хе?
— Выстрелить из «Авроры»!
— Приплыть из Мексики на лодке «Гранма» и развязать партизанскую войну!
— Взять Бастилию!
— Вам бы все шутки шутить, — вздохнула Инна Станиславовна.
В ту секунду, когда она отправила в рот последний кусочек конфетки, трансляцию языческого празднества неожиданно прервали для срочного сообщения.
— Как только что стало известно, — объявил дик тор, — в Пермском княжестве малочисленная группа заговорщиков, объединенных ненавистью ко всему славянскому, произвела нападение на острог, в котором содержится Сашка Филиппенков сын, ворог земли русской. Очевидно, эта нелепая попытка мятежа вызвана вестями о новом судилище над сим узником. Князь Пермский уже выслал против бунтарей усиленный наряд дружины. Очевидно, что опасности для государства эта кучка безумцев не представляет…
— Не представляет… — задумчиво повторил Андрей.
— Ты думаешь о том же, о чем и я? — спросил Крапивин.
