Владислав Кузнецов - Крылья империи
— Вот, — сказал Баглир, — перед вами тот самый русский князь, через которого цари обещали вам помощь. И который теперь не может предложить больше ничего. Ничего для войны. По расчету скорости движения наших отрядов, граница Российской и Австрийской империй пройдет по линии Каменец-Подольский — Луцк. На освобожденных землях будут действовать законы империи. Все желающие будут внесены в реестры вновь формируемых Бужского и Запорожского казачьих войск.
Мирович с ужасом увидел — большинство довольно. Та же старшина уже видела спокойную, сытую жизнь в почете и продумывала, как поднять свое хозяйство, использовав положенное от царей немалое жалование. А Украина — что ж, тот же Богдан Хмельницкий сделал меньше. Львов же подождет еще лет сто…
Заволновались только набранные по местным городкам и селам пополнения.
— Так что, нас опять под пана, жида и ксендза? — возмутились они.
— Уходите с нами. Земля в Подолии есть. Жирная землица, — сообщил им запорожский полковник, — да и паны убегли. Какие еще решатся вернуться! Даже и при москальских законах!
Он смачно захохотал, на лице заплясали багровые отблески. Старшина подхватила хохот — а там и все исконное казачество. Заулыбались и иные из «косинеров». У других, напротив, лица почернели от обиды. С невеселым торжеством смотрел Тембенчинский.
— Так что думаем, братья? — спросил Мирович.
— А что тут думать? Победа! — у этого уже три воза барахла отправлено на родной хутор.
— Мир! Надо принять мир. А то снова просрем волю, как под Берестечком! — а этот из-под Пилявиц. Свой дом освободил. И боится неудачи.
— Добро погуляли. А мало, так потом добавим, — полковник с Дона. Слуга царю. И преданно вылупился на Тембенчинского.
— Крымчаки и турки опаснее, — запорожец. Для него это так.
— А как же мы? — спрашивали те, кто жил западнее Луцка.
— А никак, — отвечали им, кто жил восточнее.
— Гетман же нам обещал…
— То и спрашивайте у гетмана. А мы — по домам.
Мирович переспросил:
— Круг решил — по домам?
— По домам! — несогласные потонули в дружном реве.
Тут Василий поднял булаву над головой. Выждал, когда круг стихнет. А потом отдал ее зверовидному москалю.
— Я обещал этим людям волю на их земле, — обвел он рукой обиженных, — и слово сдержу. И сдержу австрийцев на Буге — с теми людьми, которые останутся здесь к утру. А чтобы москалям не пришлось отдуваться за такое мое своеволие, звание гетмана с себя слагаю. Когда им сдамся, пусть ссылают в Сибирь! Там тоже люди живут. Мой дядя, например, в тобольские воеводы выслужился. А нового гетмана вам пусть цари присылают, раз вы такие послушные.
Хотел устыдить. Но — запорожцам было равно наплевать и на царя и на гетмана. Казакам же с восточной Украины и вовсе никакой гетман не нужен — одна от них беда. То Мазепы, то Разумовские — а народу разорение. Так что ушла даже гетманская бригада.
Утром Мирович насчитал восемьсот тридцать человек, из них только полтораста конных.
— Н-да, эччеленца, — сообщил он потягивающемуся со сна Баглиру, — если вы не придумаете сейчас какую-нибудь вашу кунью хитрость, я, поведя в бой такие войска, и до Сибири-то не доживу…
Сидя в копне, устроенной для маскировки наблюдателя, Мирович продолжал удивляться странному плану, предложенному князем Тембенчинским. Тогда, прежде, чем улететь, князь, вместо ожидаемого набора благих пожеланий несколькими фразами обрисовал силуэт операции, которая могла бы помочь хоть немного. И могла быть проведена небольшими силами, у Мировича имевшимися.
Поначалу Василий спорил, предлагая очевидное — пожечь мосты, выставить караулы у бродов… Тембенчинский скептически вздергивал белесые перья вокруг глаз, недоуменно показывал белки.
— У тебя, Василий Яковлевич, для пассивной обороны попросту нет людей, — показывал он улыбчивые клыки, — и не то что броды прикрыть — мосты разрушить не успеешь. Полтысячи пеших копейщиков и полтораста карабинеров — для стационарной защиты переправ по всему Бугу — кого ты хочешь насмешить, меня или австрийцев? А для активной обороны твое войско недостаточно подвижно. Для этого нужны наглость, скорость и скрытность. То есть наглость у тебя есть, скрытность — для обеспечения внезапных ударов — тоже, а вот как со скоростью-то быть? Ты, по силам, напасть можешь только на один отряд неприятеля. А потом не то, что перехватить другие — от первого оторваться не сможешь, если дела пойдут не так. Остается сделать так, чтобы австрийцы сами к тебе подходили. Причем по частям. Есть для этого один трюк, у меня на родине он называется стратегией сокрушения. Очень похож на ваши казацкие штуки — но требует большой выдержки.
Мирович не знал того, что на родине Баглира воплотить эту стратегию пытались, от недостатка сил, многие враги Тиммата. И никто не преуспел. Поэтому он был почти спокоен, когда по мосту шли австрийские солдаты. Не видевшие ни подпиленных свай, ни протянутых от этих свай в прибрежные кусты веревок. Нет, перед тем как вступить на мост, австрийцы его осмотрели. Но подпилы были замазаны грязью, веревками же были прикручены какие-то жердины, которые никто трогать не стал — а вдруг нужны?
— Будь мы в Германии, — заметил Мирович, — можно было бы повесить табличку: «веревки не трогать». И никто не тронул бы.
Мост обрушили, когда на него втянулась первая из обозных подвод.
Небольшой отряд Мировича ринулся в атаку. Копейщики ударили в лоб, карабинеры рассыпались, охватывая фланги, часто, хотя и довольно бесполезно, стреляя.
Австрийские солдаты, не успев дать залпа, оказались втянуты в рукопашную схватку. Штыковой бой, впрочем, всегда считался сильным местом австрийской пехоты. В точности, как русской. И дело было не в характере народов и не в сходстве мышления генералов, изрекающих перлы подобно суворовскому: «Пуля дура, штык молодец». Просто обе армии, и русская, и австрийская, отличались очень слабой системой обеспечения. Когда же приходится экономить патроны, штык действительно становится едва ли не единственным оружием пехоты. Бою на саперных лопатках в восемнадцатом веке еще не учили, пики — успели отменить, а знаменитые миниховские рогатки, благодаря которым его армия перла по Турции без потерь, как передвижная крепость, в Европе не применялись.
Австрийцев загоняли в воду — те угрюмо отбивались, явно не желая тонуть. Мирович узнал по мундирам тирольских фузилеров, и был весьма этим доволен. Он до последней минуты опасался схватиться с чехами, которые в межславянских войнах особой доблести не проявляли. И норовили, чуть что, задирать руки кверху, объясняя, что русским, что полякам, стоявшим за короля: «Мы братья чехи, мы нет австрийцы». Более всего он надеялся на итальянцев с их горячим характером — но не все же кости будут падать шестерками кверху! Тем более что тирольцы, едва заметив просвет в порядках врага, прорвались по умышленно оставленной для них дороге на предназначенный для них холмик. Тут враги поотстали, только из-за прикрытий стали раздаваться выстрелы. Австрийцы сначала отвечали на каждый — беспорядочным залпом. Потом немного успокоились. Построились. И ужаснулись бедственности своего положения — без еды, без боеприпасов — то, что было в подсумках, растратили бездарно — в окружении множества вооруженных пиками дикарей, поддержанных неизвестным, но, видимо, значительным числом конных стрелков.
Тут из кустов вышел казак и, коверкая немецкие слова, предложил капитуляцию. Условия были простые — вы сдаетесь, мы же вас режем. Быстро и совсем не больно. А если не сдаетесь, то у нас тут за плетнем восемь тысяч головорезов. И уж тут мы будем сажать вас на кол, вспарывать животы в поисках добычи — и все такое прочее.
Тирольцы испугались и еще плотнее сжали свое куцее каре.
Гусары спрятались в середину каре. На этот малочисленный эскадрон в шесть десятков сабель у австрийского командира была последняя надежда. Гусары быстро согласились, что надо прорваться и привести помощь. Спорили о том, как это сделать. Решили прорываться разом, малыми группами, сразу во все стороны. О том, что такое кривая преследования, бедняги понятия не имели. Зато Мирович это немудреное понятие растолковал своим конникам.
И все время до подхода австрийцев потратил на изучение местности и тренировку в ночных скачках, заранее определив трассу.
— А не получится так, что мы порежем всех? — спрашивали его обеспокоено.
Он успокаивал своих людей, и ссылался не только на высшее знание в виде функции Лапласа, но и на то, что двух одинаковых людей, как и двух одинаковых лошадей, просто не бывает.
Гонка ожидалась сумасшедшая. Казаки скинули даже рубахи — чтобы коням легче было. Все оружие — сабля.
И вот бухнули выстрелы украинских секретов. Началось.
Для гусар попытка прорыва обернулась не лучшим образом. Самых медлительных и невезучих догнали глупые пули пеших секретов. Самых наглых, скакавших вдоль дорог, подцепили на косы засады. Самых быстрых ждали в темноте плетни и ямы, да и просто деревья. Но главные злоключения достались на долю хладнокровных, умеренных людей середины. За каждым из них по-очереди вырастали из ювелирной тьмы звездной южной ночи полуголые гиганты с саблями. Иные отстреливались из карабинов и пистолетов. Иные бросались с саблей на сотню — конец был один, и уже к следующему гусару приближался неумолимый рок, приближался сзади и самую чуточку — сбоку.
