Андрей Дай - Поводырь (СИ)
— Озерскому?
— Озерскому. Он теперь главный начальник Алтайских Горных заводов, и Смирнова в обиду не дает. Сашка-то для иностранного удивления, то вазу из чугуна построит, то машину какую-нито хитрую.
— Я об Озерском много уже раз слышал. Неужто — хороший человек?
Асташев снова пристально, словно разглядывая мелкую букашку у меня на лице, взглянул и ответил уклончиво. Даже загадочно.
— Понимающий человек. Всегда — пожалуйста, коли и вы не с бухты-барахты…
Понимай, как хочешь, но скорее всего, он имел ввиду, что к предыдущему губернатору губернии все-таки можно найти подход.
— Вы, Иван Дмитриевич, считаете — я не найду компаньонов на железный промысел?
— Отчего же? — удивился с хитринкой в уголках глаз богач. — Непременно найдете. Ежели банк какой привлечь, или в Петербурге акционерное общество. Батюшка вот ваш, я слышал с бароном Штиглицем дружбу водит?! Иудей Гинцбург тоже охотно, как я слышал, в заводы или учреждение новых банков деньги вкладывает.
— А местные купцы?
— А местные купцы, мой милый Герман Густавович, деньги только в книгах учетных подсчитывают, да долги друг другу передают. Собор вот уже сколько лет достроить не можем. Богоугодное же дело, а не можем. Слышали, наверное, уже?! Давеча, лет с шесть назад уже и купол ставить принялись, да не вышло. Четверых людишек убило насмерть…
Дальше было не интересно. Хозяин усадьбы теперь усиленно избегал любых тем для разговора, в которых могла хотя бы промелькнуть что-то связанное с промышленностью или торговлей. Старый богатей развлекал меня рассказами о нерадивых архитекторах или о пресловутых подземельях Томска. Не поленился сбегать, а ходить он, не смотря на возраст, казалось, в принципе не умел, за иконой, которую будто бы благословил святой старец Федор Кузьмич. Поведал легенду о сибирском робингуде — атамане Лиханове, грабящем богатые купеческие караваны и раздающем награбленное бесправным, формально свободным крестьянам на Государевых землях.
— Годков этак с десять — двенадцать назад еще находились люди, утверждающие, что были остановлены на тракте варнаками Гришки Лиханова. Потом как-то поутихло. А с месяц назад — снова. Толи воскрес лиходей, толи кто-то именем его прикрыться решил. Только через слухи крестьянский люд в большое волнение впал. Кое где даже исправники биты были. Те, что из самых злых…
Асташев, не скрываясь, разглядывал мое откровенно скучающее лицо и весь прямо-таки лучился от удовольствия. Невеликая хитрость — ждал, когда рыбка, я — то есть, сам попросится к нему в пасть. Уж ему ли не знать, раз он с этакими людьми в столице — хороший знакомец, мое финансовое положение. Знал и, не скрывая свой интерес, подталкивал — предложи, молодой наивный дурачок, организовать совместно банк для развития твоей ненаглядной промышленности. И я едва-едва сдержался, чтоб не завести об этом речь. Вовремя мысль пришла — а ему-то что за прок? Судя по всему, он дела с кем-то из царской семьи ведет. Что ему карманный губернатор, если он одним письмом может здесь половину чиновничества мест лишить? Не зря же ему приписывают высказывание: «коли Асташев захочет — и митру получит».
А с банком — не понятно. С его-то связями, с его-то «крышей» и капиталами он и сам может все организовать. И сам политику кредитования страждущих определять. Конкурентов долгами давить, выкупая векселя. Втихую полгубернии в карман положить может и ни что ему помешать в этом не в силах. Ни я, ни горный начальник Фрезе, ни военный начальник Дюгамель.
Но вместо того, чтоб пользуясь поднятой мною волной интереса к промышленности, быстренько подсуетиться и создать мощный, гораздо более сильный, чем Томский Общественный Банк, финансовый институт, он весь вечер усиленно «сватал» мне эту идею. Зачем? Почему? Непонятно, а значит — опасно. И пока я не буду знать точно, какую именно роль Асташев приготовил для меня, ни о каких совместных делах не стоит и думать.
И, видно, что-то изменилось на моем лице, когда я пришел к этому непростому выводу. То-то хозяин как-то сразу сник, перестал светиться, и рассказы тут же потеряли некоторую долю заложенных в них энергии.
Каюсь. Не смог удержаться. Уже в пальто, в прихожей у подножья мраморной лестницы, можно сказать — одной ногой на улице, при прощании с хлебосольным золотопромышленником, я широко и радостно ему улыбнулся.
— Благодарю, дорогой Иван Дмитриевич, за прекрасный вечер в вашей компании. Ваши рассказы о земле Сибирской навсегда останутся в моей памяти.
#10
Томское многоделье
Со следующего же дня, с седьмого апреля 1864 года меня захватил бюрократический водоворот. На каждом новом месте, с каждой новой командой подчиненных — всегда такое происходит. Всем требовалось мое мнение, мое участие, мое разрешение, дозволение или благословение. Словно до моего появления в стенах губернского присутствия, они аки дети малые, не знали — за что хвататься и куда бежать.
Нет, конечно! Это всего лишь испытание на прочность. Исправно работающей и без моего участия структуре всего лишь требовалось знать — куда станет мести «новая метла». Это процесс подстройки аппарата под незнакомого начальника. Это попытка «поставить на место» горящего энтузиазмом и брызжущего новыми идеями молодого губернатора. Вернуть с небес на землю. Показать-доказать, что без их непосредственной помощи, без опоры на их знания и опыт, без лояльного отношения к их «маленьким шалостям» ничего у меня работать не станет.
Впрочем, для меня эти «секретики» давно не были новостью. Их «коварные» планы нарвались на непробиваемый Герин Ordnung и мой, унаследованный от прадеда-таежника, пофигизм. Я исправно посещал неисчислимые заседания комиссий и добросовестно изучал горы документов, поступивших на имя Томского губернатора. В двадцать восемь лет вовсе не трудно задержаться на рабочем месте до полуночи. Ни ребенок, ни зверенок, ни жена, ни любовница не ждали меня дома. В отличие от большинства чиновников губернского правления.
В их планах не учитывалось мое полное право не только самому работать до захода Луны, но и оставлять в управе тех из служащих, которые мне могут понадобиться. Я, словно соскучившись по бумажной пыли, скрупулезно перебирал целые тома прошений и жалоб, а полсотни чиновников ждали вызова. Благо секретарем я уже успел обзавестись.
Миша Карбышев с первого взгляда мне не понравился. С толка сбил присущий художникам или поэтам какой-то мечтательный, поверх голов, взгляд в никуда. Остальные трое молодых людей смотрели мне в рот, изо всех сил изображая заинтересованность и желание занять вакантное место. А Миша — нет. Разглядывал какие-то одному ему видимые дали, и ни каких иных чувств не демонстрировал. Чем и возбудил мое любопытство — его дело я взял у штабс-капитана Афанасьева первым.
«Каждому по делам его». Так, кажется, в Библии? Михаил Михайлович Карбышев родился в Омске, в 1840 году. Окончил Казачье кадетское училище. Вторым по курсу, между прочим! И практически сразу, в чине поручика, поступил в конный отряд жандармерии Западно-Сибирского округа. Руководил расследованием бунта приписных рабочих на Егорьевском заводе. Обзавелся влиятельными врагами в горном правлении АГО, разоблачив «князьков» собирающих дополнительный ясак со староверов Бухтормы. В деле хранился список с его докладной записки о потребности немедленного сенатского расследования деятельности Томского губернского правления, погрязшего во взяточничестве и саботаже Великих Государевых реформ. А еще он написал прошение на имя генерала Казимовича — не предлагать его кандидатуру на место секретаря Томского губернатора. Дальше майора Кретковского, судя по визе в углу листа, прошение не ушло.
Попросил трех кандидатов и их «пастуха» подождать в приемной, и поговорил с Карбышевым по душам. Парень, как только получил разрешение говорить откровенно, заявил, что горит всем сердцем от несправедливости. Что только ради торжества оной и в жандармы поступил. Здесь же, у правого моего плеча, станет чувствовать себя птицей в клетке, и потому, со временем, неминуемо меня возненавидит. Ненависть же — грех великий.
Вспыхнул и я. Прикрикнул, кулаком по столу грохнул. Приказал — бросить ребячиться и начать головой думать, а не шашкой. Спросил — сколько добрых дел, по его мнению, он из седла совершить сможет, и сколько из моей приемной?! Особенно, если я его к тому и подвигать стану?
— Мне, Михаил, слуги не нужны. Мне единомышленник и верный помощник потребен. Не тот, что лестью сладкой меня убаюкивать станет, а тот, кто на правду горькую глаза откроет. А от седла ты еще устать успеешь. Не умею я из-за стола людьми командовать. Вот и тебе придется меня сопровождать… Впрочем, решать тебе… Просить твое начальство тебе приказывать я не стану…
Договорились вроде. Остался Миша по собственной воле. Тем же вечером я его с Варешкой познакомил. Они мой список существенно увеличили и тут же наполнением досье занялись. Штабс-капитан стал с целым десятком солдат приходить — одному-то столько дел, сколько Мише потребовалось, жандарму не утащить было.
