Валерий Елманов - Найти себя
– Эва, спохватился,– проворчал Чемоданов,– я уж давно стрельцов позвал, кои битый час ожидают, покамест вы тута не того. Поди уж злобиться учали, потому давайте-ка поскорее.– И принялся настойчиво подталкивать нас с Квентином на выход.
Мы не сопротивлялись. Царевич, правда, покраснел от такой бесцеремонности дядьки и открыл было рот, чтоб попенять ему за столь хамское поведение. Но я с заговорщицким видом успел ему подмигнуть, и он, решив, что это начало какой-то очередной интересной игры, радостно закивав мне, так и не сказал ни слова.
Забегая чуточку вперед, скажу, что фамилию Ляпунова Федор не забыл и свою роль сыграл от и до, о чем он мне как-то потом рассказал во всех подробностях.
Вот и славно.
Что же до остатка сегодняшнего дня, то тут мне поведать особенно нечего. Была радостная встреча и довольная Марья Петровна, чьи щи я с трудом запихивал в себя в течение получаса. После царского угощения места в желудке почти не осталось, а обижать ключницу не хотелось.
Был и ликующий Алеха, который тут же принялся бравировать собственными подробностями пребывания за решеткой и выпытывать, как там сейчас.
А еще они наперебой рассказывали мне, сколько часов стояния на лютом морозе стоило им терпеливое ожидание Квентина, который куда-то запропал, да как их пару раз прогнали стрельцы, чувствительно съездив по спине Алехи тупым концом бердыша.
– Ей-богу, синяк во всю спину был,– уверял он.– Думал, позвоночник сломал. Но я ж за тебя в огонь и в воду, так что затаился, а потом зашел с другого бока и все равно своего добился.
– Он добился,– тут же ехидно перебила Марья Петровна и, отвесив легкий подзатыльник нахальному вралю, взяла нить дальнейшего рассказа в свои руки.– Ежели б я не догадалась, что стрельцы – тож люди, подарок завсегда примут, то и...
Было уже за полночь, когда я остановил их и вяло заметил, что они у меня оба молодцами и молодицами. И я за это выражаю им самую искреннюю признательность, а ненаглядной ключнице, в сообразительности которой никогда не сомневался,– нежный сыновний поцелуй, каковой незамедлительно влепил в ее разрумянившуюся щеку, после чего поплелся спать.
Да и на следующий день все произошло в точности, как уверял царевич, так что я без проблем и осложнений занял место учителя философии.
Ах да, в ближайшие дни я уговорил Квентина переехать ко мне. Дескать, вдвоем веселее. Он охотно согласился, не подозревая главной причины приглашения – чтобы шотландец все время был у меня на глазах, а то мало ли, начнет делиться своими «сокровенными тайнами» с кем ни попадя, и пиши пропало.
Слух о папаше-короле непременно долетит до Бориса Федоровича, и у царя вполне может возникнуть желание выдать за принца свою дочь Ксению, которая по причине неудачного выбора женихов – то веру отказываются поменять, то помирают не вовремя – и без того засиделась в девках выше крыши. Если мне не изменяет память, невесты ее возраста ныне на Руси и так уже считаются перестарками. Сколько лет ей точно, я понятия не имел, но, скорее всего, девахе исполнилось уже двадцать два, а то и двадцать три года.
Именно поэтому Борис Федорович, искренне желая дочери счастья, во-первых, всерьез воспримет Квентина как очередного потенциального жениха, неожиданно нарисовавшегося в Москве, решив, что король Яков прислал такого учителя для царевича Федора сознательно, с тонким намеком на возможную свадебку.
Разумеется, как неизбежное следствие этого он – это во-вторых – немедля ринется наводить справки о Квентине. И остается только гадать, насколько страшен будет гнев, вызванный разочарованием от очередной вытянутой пустышки, невесть какой по счету.
Вот осенью – дело другое. Раньше следующей весны направить в Англию послов не выйдет, а весной Борис уже скончается, и потому всем станет наплевать, королевского рода Квентин или незаконно примазывается к Стюартам. Да и учителя к тому времени станут не нужны, ибо ученика, то бишь царевича Федора, тоже к следующему лету в живых не будет. Так что осенью Дуглас проболтаться о своем «королевском» происхождении может – не страшно, а раньше...
Но что касается их смертей, то об этом я, проявив благоразумие, и вовсе не стал упоминать в разговоре с Дугласом. Вообще, такая штука, как видения, весьма и весьма скользкая тема, а молчаливость и умение хранить тайны, в том числе и чужие, даны не каждому, и я сильно сомневался, что Квентин входит в их число.
К тому же Дуглас и без того загорелся идеей сватовства к царевне, в чем, увы, я ему невольно поспособствовал, потому усугублять не стоит. Если рассказать ему о смерти царя и царевича, он непременно ринется предупреждать Годунова, а толку? Изменить историю все равно не получится, разве что, наоборот, поспособствует, чтоб все сбылось в точности как в учебниках.
А что – не исключено, что именно неблагоприятные новости о Квентине, как о самозванце-женихе (в случае если он решится посвататься к Ксении), которые привезут английские послы, окончательно загонят в могилу Годунова-старшего. Такое запросто может случиться.
Однако мои осторожные предупреждения оказались тщетными, и виной тому оказался... я сам.
Правда, невольно, сам того не желая, но тем не менее.
Глава 17
Эти горячие шотландские парни
А дело заключалось в элементарной ревности, которую Квентин начал испытывать ко мне спустя всего пару-тройку недель после того, как я приступил к обязанностям учителя царевича. Очень ему не понравилось, когда Федор к концу урока начинал нетерпеливо вздыхать и украдкой поглядывать на дверь, в проеме которой с минуты на минуту должен был появиться князь Феликс.
– Он совсем скучать на моих танцах! – возмущался Дуглас.– Раньше у него burnet two inextinguishable eyes..[75]
– По-русски, Квентин, по-русски,– скучающе напомнил я ему в очередной раз.
– Я так и сказывать,– вновь забывая про спряжение глаголов и бурно жестикулируя, продолжал Квентин.– Совсем недавно он более всего жаждать освоить бас-данс[76], павану, веселые гальярду, вольту или жигу[77] и пуще всего огорчаться, если не получалось верно поставить нога в эстампи[78], а ныне все не так. Я объяснять, из чего состоять эстампида и как важно понять, что каждый punctum[79] иметь две части с одинаковым началом, но разными завершениями, а он зевать, ничего не понять и все время смотреть на дверь, ибо ожидать твой приход. Я рассказывать про бранль простой, бранль двойной, бранль веселый, монтиранде и гавот[80], а он...
– Просто я новый для него человек,– возразил я.– Вспомни, что когда-то, причем не так уж и давно, ты тоже был для него новым, и, скорее всего, кто-то из прежних учителей точно так же возмущался, что из-за твоих эстампи и паван царевич совершенно не думает о дробях и прочих математических действиях. Вспомни-ка.
Квентин ненадолго задумался, затем его лицо озарилось радостной улыбкой.
– А ведь ты говорить правду,– довольно сообщил он.– Я припомнил, именно так оно и было.
– Ну слава богу,– вздохнул я, однако прошла неделя, и ревность вновь вспыхнула в Квентине, но на этот раз она касалась... царя.
– Я приметить, еще когда ты зайти к нему в самый первый раз вместе со мной. Он очень странно на тебя тогда смотреть,– пояснил Дуглас.
– А ты с каждым днем делаешь все меньше ошибок в окончаниях слов,– заметил я, пытаясь увильнуть от неизбежных очередных разборок, но все было тщетно.
– Он смотреть так, будто пытается представить тебя как будущий жених царевна,– тянул Квентин дальнейшую нить рассуждений, не реагируя на скупую похвалу.
Я мог бы поведать истинную причину странного взгляда Бориса. Скорее всего, дело заключалось в том самом моем внешнем сходстве с дядей Костей, с которым государь был хорошо знаком в пору своей юности и который даже предсказал ему еще тогда, более чем за четверть века, царский венец.
Нет, думается, он не пытался вспомнить, где и когда ему встречался человек, разительно похожий на нынешнего учителя царевича. Это как раз навряд ли – слишком цепка была его память, чтобы нужное имя не всплыло в его голове уже в первые минуты нашей встречи, когда царь вздрогнул, испуганно отпрянул, завидев меня, и даже пару раз с силой потер рукой левую сторону груди – не иначе как защемило сердце.
– Феликс,– медленно, чуть ли не по слогам произнес Борис Федорович, повторяя мое имя, и после паузы, пытливо поглядывая на меня, заметил: – Ведом мне был один иноземец, кой прозывался Константином. Славный был молодец, да несчастье с ним приключилось. Ох как я тогда по нем кручинился. А ты-то сам, запамятовал я, из каковских будешь?
– Из рода шотландских королей Мак-Альпинов,– отчеканил я, по-прежнему не желая раскрывать свое инкогнито и обнаруживать родство с дядей Костей.
Тем более помимо гордости тут уже добавилась дополнительная причина. Мне и так уже во время первой встречи царевич пришелся по сердцу, а если еще и отец его всю душу мне раскроет...
