Михаил Валерин - Если судьба выбирает нас…
Боже упаси…
Ассортимент магазина меня откровенно разочаровал. Помимо традиционных одно— и двухпудовых гирь в продаже имелись штанги, причем не с блинами, а с шарами на концах, булавы для жонглирования, диски для метания и боксерские груши на подставке. Нормальных тренажера было целых три: «лодка» — имитирующий греблю, «насос» — имитирующий, понятное дело, работу ручного насоса, и обычная гимнастическая скамья с упорами, поперечной спинкой и подлокотниками.
Остальные товары для моих целей не годились: куча всякого барахла для верховой езды — от седел до жокейских шапочек, полнейшее разнообразие охотничьего и рыболовного снаряжения. Костюмы для всех видов спорта и активного отдыха. Сундуки и чемоданы вперемешку с коньками, лыжами и теннисными ракетками. Сабли, шашки, рапиры и широкий выбор пистолетов всех марок и моделей. Я даже присмотрел себе браунинг 1910 года — для коллекции.
Короче, пришлось довольствоваться тем, что было. Заказал две гири-пудовки и штангу. Надо же с чего-то начинать.
Ну вот, опять дождь!
Почему-то вспомнился монолог эстрадного артиста Велюрова, которого в фильме «Покровские ворота» сыграл Леонид Броневой: «Осень, друзья мои! Прекрасная московская осень! На улице идет дождь, а у нас идет концерт!»
Так и хочется перефразировать: «На улице идет дождь, а у меня идет время!»
Хотя мысль о концерте, точнее, о музыке можно признать своевременной — где там моя гитара?
Взял в руки инструмент и в очередной раз восхитился его исключительным совершенством — просто шедевр!
Встав у окна, тихо перебираю струны, пытаясь подобрать мелодию, наиболее созвучную нынешнему состоянию души. Наигрываю то одно, то другое, ищу и не нахожу — получается какое-то нескончаемое попурри на «дождливую» тему…
Разве что…
Пальцы будто сами заиграли лирический мотив Кинчева:
ДождьВыстроил стены воды.Он запер двери в домах.Он прятал чьи-то следы.А мне хотелось дышать,Дышать во всю грудь,Но я боялся забыть,Боялся уснуть…[142]
За спиной скрипнула дверь…
Ну вот, опять меня застали врасплох за несвоевременными песнопениями!
Обернувшись, встречаюсь взглядом с мамой и с удивлением замечаю в ее глазах слезы!
— Мама?
— Сашенька, эта песня… Откуда?
— Сочинил… Недавно… — Не хочется врать матери, но ведь приходится!
— Господи! Как же тебе, должно быть, одиноко, если в твоей душе рождается такое?
— О чем ты говоришь, мама?
— Я пришла позвать тебя к обеду, Федечка вернулся из гимназии, — резко сменила тему матушка. — Ждем только тебя.
— Сейчас иду!
Ну вот, попал так попал… С какой стороны ни глянь… Теперь меня точно женят на какой-нибудь девице благородных кровей в целях борьбы с одиночеством духа.
Хотя чего кривить душой? Есть оно, это самое одиночество: тяжелое и беспросветное. Одиночество человека в чуждом для него мире…
Поскорей бы на фронт: там некогда задумываться о высоких материях. Выжил — и счастлив. Сыт, одет и с потолка не капает — и внутренний мир легко приходит в равновесие.
Там все намного проще. Или сложнее?
Да и к чему загадывать? Все равно эвакуационная комиссия через два дня.
3
Свершилось! Меня выписывают!
Привычная уже процедура комиссии закончилась тем, что все члены сего благородного собрания пришли к консенсусу по поводу моего выздоровления.
Меня похвалили, поздравили и попросили завтра утром зайти за выписным листом в канцелярию главного врача.
После чего мы распрощались и я вышел в коридор. В очереди я был последним, по лазаретной традиции пропустив менее здоровых офицеров вперед. Так что спешить мне было некуда.
— Ну что, Саша? — поинтересовался Генрих, сидевший на колченогом стуле, ожидая меня. Комиссию он прошел раньше и теперь грустил, огорошенный решением оставить его в госпитале еще на месяц. Он-то надеялся получить «домашнее лечение»…
— Признан годным для несения службы, — процитировал я вердикт. — Сказали, завтра зайти за документами — и адью!
— Даже не знаю — завидовать тебе или сочувствовать?
— Сочувствовать? Что за упаднические настроения, господин поручик?
— Ладно! Идем! И не забудь: с тебя «отходная».
— Предлагаю, дабы не прятаться от врачей, отпраздновать мою выписку в каком-нибудь приятном месте!
— А ты уверен, что меня выпустят из нашего богоугодного заведения, дабы я смог насладиться твоим обществом?
— Не волнуйся! Со мной — выпустят! — Моя уверенность отнюдь не была показной: ведь с санитарами я договорился заранее…
Получив выписной лист, я направился отметить его у военного коменданта госпиталя капитана Лютца.
Капитан встретил меня весьма приветливо, и мы мило поболтали о всяких пустяках, присущих лазаретной жизни. Зарегистрировав выписку, комендант забрал у меня выписной лист и под расписку вручил предписание. На этом мы и распрощались.
Перед уходом я зашел в палату к Литусу.
Генрих увлеченно играл в шахматы с доктором Финком. В последнее время они очень подружились, чему я был несказанно рад. Теперь моему другу будет не так скучно коротать время в нашей уютной маленькой палате. Все потому, что, пока я долечивался на дому, к Литутсу подселили тяжелораненого офицера-пулеметчика. Бедняга был ранен в шею и для полноценного общения никак не годился ввиду временной неспособности говорить.
— Здравствуйте, господа!
— Здравствуй, Саша! — обрадованно вскинулся Генрих.
— Добрый день, Александр Александрович, — поприветствовал меня Финк.
— Я вижу, что вы с толком проводите время?
— Да. Теперь у нас с Якобом Иосифовичем ежедневный турнир! — похвастался Литус.
— И кто выигрывает?
— Двенадцать против семнадцати в пользу поручика! — с притворным сожалением посетовал доктор. — Но возможности для реванша я не исключаю!
— Получил предписание? — живо поинтересовался Генрих.
— Вот! — Я достал из нагрудного кармана свернутый листок.
— И что там?
— Полюбуйся сам! — ответил я, протягивая другу бумагу.
Едва выйдя от Лютца, я тотчас же развернул предписание с целью узнать свою дальнейшую судьбу:
«Ноября 1-го 1917 года подпоручику фон Ашу А. А. прибыть в распоряжение штаба Московского гарнизона. Генерал от инфантерии П. Д. Ольховский».
Никаких неожиданностей. Все банально и предсказуемо. Чего-то подобного я и ожидал, наблюдая дома преувеличенное равнодушие отца и спокойствие мамы в преддверии решения эвакуационной комиссии. То есть подсознательно я чувствовал некоторую неестественность, но, занятый самокопанием и историческими изысканиями, не придал этому значения.
Вывод напрашивался сам: «Папа похлопотал».
4
Из здания штаба Московского военного округа на Пречистенке я вышел, будто заново родившись.
Авантюра моих родственников, призванная оградить меня от фронта, завершилась для меня наиболее благоприятным способом. По дороге сюда я больше всего опасался, что именно здесь мне и предстоит служить, а штабы и штабных я еще с прошлой жизни на дух не переношу. Да и тянуться и щелкать каблуками с видом «чего изволите» — это тоже не мое!
Казалось бы, пробыл тут всего каких-то полчаса, а уже рука устала честь отдавать — военных тут избыток, особенно начальников.
Слава богу, что у меня теперь иная судьба: запасной батальон родимого Московского 8-го гренадерского полка.
Несмотря на сильный холодный ветер, я решил прогуляться по Волхонке до Кремля, проветриться и поразмышлять.
Конечно, спасение меня от ужасов войны для родителей было задачей номер один, особенно в свете того, что за неполных два месяца на фронте я дважды был на волосок от смерти. В том, что отцу было под силу решить мою дальнейшую судьбу, я нисколько не сомневался: статский советник, согласно «Табели о рангах» — это нечто среднее между полковником и генерал-майором. К тому же папа — чиновник Военного министерства.
Удивительно другое: как он тонко меня просчитал!
Ведь очевидно, что служба при штабе у меня, скорее всего, не сложилась бы! Хотя с точки зрения любого родителя — сие есть предел мечтаний. Отец поступил мудрее и учел мой прошлый характер и те его изменения, которые он наверняка приписал нахождению во фронтовой обстановке.
Протекция вышла удачной во всех смыслах — я опять в строю, в своем полку, и при этом дома.
Надо будет поблагодарить его, желательно тет-а-тет… Ведь маме ни к чему лишний раз волноваться!
Черт! Как же неудобно ходить с шашкой на боку! Приходится придерживать ее левой рукой, чтобы эта «селедка» не путалась в ногах. Однако надо привыкать — здесь не «полевая обстановка» и ношение данного аксессуара теперь обязательно.
