Роман Злотников - Кадры решают всё
– Сколько самолетов задействовано в переброске людей?
– Весь мой полк. Двадцать четыре ТБ-3, – коротко доложил летчик. – Каждый должен сделать по четыре рейса. Здесь плечо около ста пятидесяти километров – чуть больше часа полета, плюс загрузка – разгрузка, то-се… Поскольку заправляться нам не потребуется[94], то, получается, часа по три с половиной на рейс. Мы вылетели в девять – последних переправим вам часам к пяти утра. Если, конечно, не произойдет ничего неожиданного.
– Если что и произойдет – так только поломки, – успокоил я летуна. – Два часа назад мои боевые группы начали выдвижение к аэродромам… – это было абсолютной правдой. Причем на этот раз нам пришлось действовать совершенно не так, как мы действовали под Старым Быховом. Мы просто не могли так действовать, потому что группы, выделенные для атак на аэродромы, насчитывали всего по два десятка человек. Большего мы выделить не могли, ибо нам требовалось атаковать сразу девять аэродромов и еще четырнадцать других объектов. Поэтому основной задачей этих групп, в отличие от Быхова, было не уничтожение личного состава и даже не уничтожение техники, а исключение возможности задействования авиации, базирующейся на этих аэродромах, хотя бы на двое-трое суток. Поэтому главный удар они должны были нанести по топливу.
После снятия часовых группы должны были заминировать топливный склад и топливозаправщики. Либо, если подобраться к топливу было по каким-нибудь причинам чревато преждевременным обнаружением, подготовить поблизости позиции для минометов. Мины должны были подвезти на самолетах, причем первым же рейсом, так что уже через полчаса первые сани с грузом мин должны были выдвинуться к заранее определенным позициям… Если минирование топливного склада останется незамеченным, следующими по степени приоритета целями являлись уже сами самолеты. Их можно было облить бензином, заминировать, например, примотав гранату к подвешенной к самолету бомбе и привязав к кольцу с отогнутыми усиками чеки длинную бечеву, вывернуть свечи и залить в цилиндры двигателя воды, набросать песка… короче, с ними можно было сделать все, что можно было бы сделать тихо. И только после этого дело могло дойти до пилотов и техников… Если они ночевали на аэродроме. Если выведение их из строя имеющимися силами не приведет к серьезным потерям. И если их уничтожение не вызовет немедленной реакции находящихся поблизости превосходящих сил противника. То есть бросить гранату в печную трубу землянки на окраине аэродрома или в окно одинокого дома, в котором спят пилоты или техники, – вполне допустимо. А вот атаковать деревню, в которой ночуют пилоты, – уже нет.
– …так что ночных истребителей можете не ждать. Хотя… – я задумался, – совсем гарантировать их отсутствие не могу. Могут наведаться откуда-нибудь из глубокого тыла или с запада. Однако вероятность этого не очень большая. Но это неважно. Главное то, что переброшенных сил и средств – мало.
Я развернулся к майору госбезопасности:
– Мне нужна ваша помощь, товарищ старший майор.
Тот удивленно воззрился на меня, после чего осторожно произнес:
– Слушаю вас.
– Мне нужно, чтобы вы вернулись обратно с первым же самолетом и затребовали через Москву разрешение на немедленную переброску мне артиллерии и минометов. Я вижу ваши самолеты переделаны под полноценные транспортники? – повернулся я к летчику. Тот согласно кивнул.
– Да, во всех сделаны нормальные погрузочные люки.
– Значит, как минимум, «сорокапятки» туда влезут. О минометах и говорить нечего. Кстати, их можете везти почти без боезапаса. В Луге расположены немецкие войсковые склады, так что немецких мин, которыми можно стрелять из наших минометов, здесь до черта. Только разброс побольше будет и траектории покруче. Ну да мои ребята уже под немецкие мины еще под Минском все таблицы составили. Так что загружайте только сами минометы. И минометчиков.
– Но… – начал старший майор.
– Где хотите, – оборвал я его. – Хоть с фронта снимайте. Без дополнительного вооружения и людей Лугу мы не удержим.
– С фронта никого снять не получится, – медленно отозвался старший майор. – Все, кого смогли, задействованы в наступлении. Но люди будут. Для вас сформирована маршевая команда еще примерно в две тысячи человек. Но все они – сборная солянка. В основном выздоравливающие и ополченцы. И только с легким вооружением.
– Командиры есть?
– Есть, но мало, – нехотя отозвался энкавэдэшник. – И не очень того… опытные.
– Ладно, командиров найдем… – а чего бы не найти. У меня две трети личного состава – командиры. Я тут дивизию развернуть могу, если рядовой состав предоставят и младших командиров…
– А орудия и минометы?
Майор нехотя пожал плечами.
– Ну… попробую. Москву надо будет запрашивать…
Я кивнул и развернулся к летчику.
– Все понял, командир? Придется тебе сделать еще пару, а то и тройку рейсов. Светает в это время поздно – часов в одиннадцать, так что должны успеть. Горючего хватит?
– Да горючего-то хватит… – с сомнением протянул летчик, – но…
– Опасаешься, что немцы с запада или юга сюда истребители перебросят? Вряд ли. Все аэродромы вплоть до Пскова мы сегодня ночью прижали к ногтю. А по отдельным площадкам они сейчас не сидят. Не взлетят они с них – мороз. Но на всякий пожарный пусть за полчаса перед рассветом поднимут тебе на сопровождение истребителей. Вон, старший майор позаботится…
Кобулов в машину вместе со мной не сел. Но едва только я заглянул в салон, как всю мою настороженность как рукой сняло. Потому что в салоне находился еще один человек, присутствие которого в плане обеспечения безопасности поездки меня вполне устроило.
– Добрый день, – поздоровался со мной Берия. – Ну как вам наша библиотека?
– Спасибо, очень понравилась, – вполне себе доброжелательно улыбнулся я.
В Государственную библиотеку СССР им. В.И. Ленина я попал, как в том древнем анекдоте, где муж купил жене шубу, и она после этого две недели с ним не разговаривает. А на удивленный вопрос приятелей: «Почему?», муж гордо отвечает: «А такое было условие!». Вот и у меня тоже такое было условие. Ибо тех сведений, которые я уже успел почерпнуть из моего, пусть даже очень широкого и разностороннего круга общения, включающего в себя как рядовых бойцов из разных и часто очень далеко расположенных друг от друга мест этой страны, так и высший командный состав вплоть до комкора, а также того, что я смог отыскать в книгах, газетах и журналах из деревенской школьной библиотеки и разных пособий, приказов, наставлений и руководств, имеющихся в секретной части корпуса, – мне было недостаточно. Тем более что узнавать информацию от людей мне приходилось очень осторожно. Ну, чтобы своим интересом не породить у них настороженность и отчуждение. Не стать для них чужим. Хотя, некоторую чуждость они во мне все-таки чуяли. Отсюда и предположения насчет моей «коминтерновости», так сказать, и осторожные вопросы насчет того, как долго я жил за границей или «где ж такому учат?». Но пока все это было в рамках «свой, но особенный» – беды в этом не было. А вот если все это изменится на «не свой», тогда точно – жди беды…
Вот поэтому после того, как мы с Берией, так сказать, определились с этикетом, и мне было предложено озвучить свои требования насчет того, на каких условиях я готов рассматривать предложения по сотрудничеству, я и попросился в библиотеку. В первую очередь для того, чтобы поглубже познакомиться с местной историей. Ну, не только конечно. Я жадно читал философов, социологов, экономистов и демографов, лингвистов. Но не потому, что они могли сообщить мне что-то новое. Отнюдь нет! Подавляющее большинство текущих теорий для меня являлись этакой милой коллекцией научных заблуждений, а кое-что и просто дремучим суеверием.
Как, например, господствующая, в настоящий момент, в этой стране экономическая теория, основные принципы которой были разработаны почти сто лет тому назад[95] немецким экономистом-теоретиком по фамилии Маркс[96]. По моему мнению, социально-экономическая теория, совершенно не учитывающая ни господствующего менталитета социума, ни географических и климатических особенностей ареала его проживания, ни обеспеченности природными ресурсами, ни (уж куда дальше-то) особенностей социальной машины по воспроизводству национальной элиты, и заявляющая, что все параметры любого социума жестко и однозначно задаются практически исключительно отношением социальных страт данного социума к средствам производства, – просто по определению не может быть работоспособной. Однако здесь и сейчас ее пытались использовать не только как основу для экономики, но и даже как основу для научных теорий. И совершенно ясно, что ни к чему, кроме серьезного отставания в развитии только зарождающихся научных направлений, которые в данный момент еще не являлись критичными ни для промышленности, ни для военного дела, но вполне способные стать таковыми в будущем, это не приведет[97]. Но эти «милые глупости» были важны для меня в контексте понимания того, что именно здесь и сейчас признается в качестве научной истины. Которая, кстати, очень редко хоть как-то совпадает с истиной реальной. Как это было, например, в найденном мной здесь в одном из томов забавном примере, в котором было описано, как лучшие, самые образованные и продвинутые представители научного сообщества, объединенные в самоуправляемую организацию под названием «Академия наук Франции», в конце XVIII века безапелляционно заявили, что камни с неба падать не могут. Потому как наукой точно установлено, что небо – не твердь! И все, кто заявляет о подобной чепухе, – суть лгуны и мракобесы, льющие воду на мельницу темных клерикалов.
