Красный вервольф 2 - Рафаэль Дамиров
Но говорили не обо мне и не о вервольфе, а про семейную драму какого-то Гюнтера. Вникнуть в тему я не успел, потому что на сцене случилась какая-то заминка. Скучно бубнящий лектор вдруг прервался и с удивлением уставился куда-то вбок. Там что-то стукнулось об деревянный пол, кто-то протестующе вскрикнул, и в середину зала вышел «отличник». С видом гордыми и презрительным. Отряхнул пыль с серой штанины, поправил крест на шее и откашлялся.
— Герр гауптштурмфюрер, что вы такое делаете? — пробубнил лектор, поправив очки. — Дождитесь своей очереди, мое выступление еще не закончено…
— Да кому оно нужно, ваше выступление! — насмешливо заявил «отличник», махнув рукой в зал. — Пора бы уже понять, что никто вас не слушает, и освободить место для действительно важных сообщений!
— Герр гауптштурмфюрер… — от возмущения у лектора даже уши зашевелились. — Да что вы…
— Да уйдите вы уже! — «отличник» стремительно шагнул к кафедре и с силой толкнул толстячка. Тот не удержался на ногах и с грохотом обрушился на пол. Кафедра закачалась, но устрояла. В зале воцарилась тишина. Я сделал протокольное лицо, всеми силами стараясь подавить выползающую на него лыбу. А «отличник», похоже, попил кофейку… Что ж, посмотрим, что из этого вышло.
— Волчье племя! — громко сказал он и со значением поднял указательный палец вверх. Оглядел публику, будто ждал, что она разразится аплодисментами. Но зал пришибленно молчал.
— Волчье племя! — снова повторил он и поднялся на кафедру. — Вы даже не представляете, что ответ на загадку прямо у вас под носом! Слепошарые и глухонемые, это же так просто! Вервольфа красного они боятся! Шушукаются! Трусливые свиньи!
Из зала раздались возмущенные возгласы.
— А ну молчать! — рявнул «отличник». Губы скривились презрительно, но эффектное выражение лица испортила повисшая в уголке рта капелька слюны. — Я еще не закончил! А это важно! Много важнее, чем все, о чем тут говорил этот… Этот…
Лоб «отличника» покрылся «морщинами тугодума», блуждающий взгляд остановился на все еще не успевшем подняться с пола толстеньком лекторе.
— Вот! Вы видите? Видите?! — заорал он, тыкая в него пальцем. — Шерсть торчит из его ботинок! И волчьи уши… Он точно прячет в кармане волчьи уши!
«Отличик» напрыгнул на толстячка, почти сумевшего подняться, снова повалил его на пол, сел верхом и принялся расстегивать пуговицы на его пиджаке.
— Да помогите же! — заверещал тот. — Вы что, не видите, что он не в себе?!!
Компашка эсэсовцев перестала удивленно глазеть и тоже рванулась к кафедре. Завязалась потасовка, отличник отвесил кому-то неслабую плюху, продолжая голосить что-то про волков, вервольфов, волчье племя, шерсть на ушах и прочих частях тела. Досматривать шоу до конца я не стал, ясно уже было, что зелье Кузьмы сработало на все сто. Или даже больше. Как он там его назвал? «Какашкина лысина»?
Я тихонько выбрался из зала и пошел к выходу. Интересно было, чем там все закончится, но во-первых, у меня есть еще парочка дел, а во-вторых — лучше мне поменьше маячить в местах, где активно поминают всуе вервольфа. Шут его знает, как те двое докопались почти до истины, но раз они смогли, значит и кто-то еще может…
* * *
Яшка изучил новую ксиву, беззвучно шевеля губами, потом удовлетворенно хмыкнул и принялся деловито переодеваться. Рассовал по карманам свое барахло и нахмурился. Снова полез в карман и развернул свой аусвайс.
— Семен Панфилович Загузьев, — вслух произнес он. — Вот ведь имечко, не враз и запомнишь. Слушай, Борисыч, а тебя как назвали?
— Вы лучше не трудитесь запоминать, — меланхолично ответил доктор, в новой одежде сразу же ставший неотличимым от типичного псковского селянина. — Вряд ли мы встретимся после того, как покинем этот… Гм… Гостеприимный дом.
Я фыркнул. Похоже, деликатному Льву Борисовичу Яшка за время их вынужденного заточения надоел до икоты, но тот, в силу воспитанности, изо всех сил это скрывал. И прочитав записку от «лисьей морды», которую мои жуликоватые соседи передали вместе с одеждой и новыми документами, прямо-таки просиял. Я знал, что там написано, что сегодня ночью его из Пскова вывезут и доставят в какое-то «безопасное место». Хотя где они тут в принципе нашли безопасные месте, на оккупированных-то территориях? Впрочем, это уже не моя забота…
— А! Точно! — Яшка хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл, что хотел рассказать! Сюда же вчера гость приходил! Мы едва успели в подвал схорониться.
— Что за гость? — насторожился я.
— Видеть мы его не видели, только слышали, — Яшка одернул потертый серый пиджачок, чуть маловат был костюмчик, на животе топорщился. — Но говор приметный такой, ни с кем не перепутаешь.
— Пшекает? — быстро спросил я.
— Чего? — встрепенулся Яшка, потом просиял пониманием. — Ага! Точно! Пшекает! Так ты знаешь, сталбыть, кто это, дядя Саша?
— Может и знаю, — хмыкнул я. — Но ты все равно рассказывай, что здесь случилось.
— Дак это… — Яшка запустил пальцы в свою отросшую как попало шевелюру. — Значит, вчера вечером, уже темно почти было, слышим какую-то возню во дворе. Кто-то будто кого-то тащит, а тот упирается и скулит, как собака. Мы с Борисычем юркнули в подвал и засели там, как мыши. А этот, сталбыть, пшек затащил в дом какого-то мужичонку. И давай его пытать с пристрастием…
— Пытать? — переспросил я. — Иголки под ногти загонять и паяльник запихивать… Гм… В рот?
— Да не, без такого всего, — отмахнулся Яшка. — мужичок тот трусоват явно, ужом изворачивался, только бы пшека не злить. И вот этот самый пшек спрашивает, куда, мол, делись некий Шнырь и некий товар? Ты, мол, сосед, у тебя окна в эту сторону выходят, ты все должен был видеть, гнида, так что рассказывай. А тот ноет. Мол, как услышал, что стреляют, думал немцы пришли, в подполе укрылся, а потом как граната взорвалась, его вообще картошкой засыпало и консервными банками. Пшек тогда ему пару плюх выдал, и он вообще расклеился, запричитал, начал умолять не трогать, детишек приплел…
— Сроду у Вяза никаких детишек не было, — меланхолично вставил Лев Борисович. — Женщина была одна, но сбежала.
— Это который Вяз? — оживился Яшка.
— Вязовкин, Андрюшка Степанович, — в монотонной речи доктора мелькнуло что-то… Ирония? Сарказм?
— Вяз-вяз, в говне увяз? — хохотнул Яшка. — Так это этот Вяз что ли?
— Что еще за Вяз? — полюбопытствовал я.
— Да есть у нас один, — губы доктора брезгливо дернулись. — После революции тушенку и муку за золото продавал. Тут неразбериха
