Колдун 2 (СИ) - Кай Вэрди
— Доброе утро, — наконец тихо проговорила она, указывая рукой на стул, стоявший подле стола. — Присаживайтесь.
Дождавшись, когда Петр умостится на стуле, она остановила на нем внимательный взгляд спокойных, каких-то безмятежных синих глаз.
— Сестра Наталия сказала, что вы просили встречи со мной, — произнесла она с довольно сильным акцентом, что, впрочем, лишь придало ей особого шарма. — Позвольте узнать — зачем?
— Я… — Петр сглотнул и продолжил чуть громче: — Я ищу мальчика. Сына. Его в конце сорок второго угнали в лагерь, в Освенцим…
— Конец сорок второго… — задумчиво покачала головой монахиня. — Мне жаль, но… В Освенциме дети так долго не жили.
— Костя жив, я знаю! — перебил ее Петр. — Мне сказали, что монахини помогали с детьми из лагеря после освобождения.
Монахиня встала и, едва слышно шурша юбками, медленно отошла к окну. Заложив руки за спину, она, казалось, смотрела куда-то далеко, вглубь себя…
— Не только после освобождения, — наконец, тихо проговорила она, не оборачиваясь. — Нас иногда пускали в лагерь ухаживать за больными детьми. Но если вы надеетесь, что я скажу, что знала вашего сына, то напрасно, — резко обернувшись, она вернулась к столу. — Так чего вы от меня хотите?
— Нет… — покачал головой Петр. — Скажите, куда отправили детей после освобождения? Их же не могли просто выставить на улицу?
— Конечно нет… — вновь отошла к окну женщина. — Часть детей, самых крепких, тех, кого привезли недавно и еще не успели… — она запнулась, — ничего с ними сделать, накормили и по возможности отправили сперва в Краков, потом по домам, к родственникам. Но таких было мало, очень. Остальных… Кого-то нельзя было трогать, кто-то был… в ужасном состоянии… — монахиня помолчала. — Их пытались лечить, спасти, и тех, кто смог выкарабкаться… их распределили по детским приютам, по монастырям… Несколько человек усыновили.
— Матушка, — споткнулся на непривычном для него обращении Петр, — а по каким приютам отправляли детей? Вы ведь наверняка знаете!
— В основном в Краков, — вернулась она к столу и села напротив Петра, сложив перед собой руки в замок. — Дети были слабы, и отправлять их куда-то далеко… Они бы попросту не перенесли дороги.
— Я был во всех приютах в Кракове, — покачал головой мужчина. — Но сына там не нашел.
— Мне жаль… — опустила взгляд на свои руки настоятельница. — Если честно, то думаю, что вы не найдете мальчика… К сожалению. Я слишком хорошо знаю, что происходило в Освенциме, — тихо добавила она.
— Но вы сказали, что детей оставляли и по монастырям… Как это? Каких-то особенных? И по каким монастырям? Почему? — нахмурившись, сосредоточенно допытывался Петр. Для себя он уже решил, что не уйдет отсюда, не получив хоть какой-то информации. А то, что она есть, он даже не сомневался. И эта дама в монашеском одеянии знает много. Очень много…
— Как вы собираетесь узнать своего сына? Я так понимаю, вы не видели его около семи лет. Мальчик, если он чудом остался жив, за это время несколько подрос, и совсем не похож на того малыша, которого вы видели в последний раз, — нахмурилась игуменья.
— У Кости есть родимое пятно, — поднял взгляд на монахиню Петр. — Даже, скорее, родинка. Но она похожа на каплю, с острым концом вверху, и довольно большая. Вот здесь, — поднял он руку вверх и на себе показал место, где расположилась приметная метка. — Костик родился уже с этой капелькой…
Монахиня вздрогнула и неверяще уставилась на Петра.
— Как, вы сказали, зовут вашего сына? — напряженно проговорила она.
— Костя… — нахмурившись, впился он взглядом в настоятельницу. — Константин. Костик.
— Остин… Костик… Остин… — тихо проговорила она. — Не может быть… — она, развернувшись, перевела взгляд на икону. Петр, хмурясь, не сводил с нее глаз, ловя каждое движение ее шептавших что-то губ. Спустя пару минут, словно решившись, игуменья поднялась и, бросив Петру короткое: — Пойдемте, — направилась к двери.
Глава 20
Шагала монахиня быстро. Петр на своем протезе едва успевал за ней. Пройдя в расположенное на расстоянии от первого частично разрушенное здание, они вошли в него и, стремительно прошагав несколько коридоров, остановились перед дверью. Остановившись, разом словно постаревшая игуменья развернулась к мужчине.
— Пожалуйста, только не пугайте детей. Никаких эмоций, выражений радости или горести. Дети все еще слишком слабы. Они практически не способны самостоятельно передвигаться, — одарив Петра долгим серьезным взглядом, тихо проговорила монахиня. — Сейчас им нельзя волноваться. Любое волнение может их убить, — тихо закончила она.
Петр в ответ только кивнул, не сводя взгляд с двери. Сердце в груди бешено стучало и рвалось наружу.
Наконец отвернувшись от мужчины, игуменья потянула за ручку двери. Тихо скрипнув, дверь открылась.
В небольшой келье было тихо. В самом уголке, на стуле, привалившись к углу, дремала старая монахиня, уронив на колени свое вязание. Чуть в стороне, в другом углу, под небольшой иконой Божьей Матери теплилась лампадка. На небольшом столике под распахнутым настежь окном, в которое лился солнечный свет, стояла оплывшая воском свеча. Рядом с ней две металлических кружки, глиняный кувшин и маленькая пустая миска с лежавшей в ней ложкой. Небольшой сундук аккуратно придвинут к стене, между двумя разобранными металлическими койками, явно принесенными сюда из госпиталя, на нем стопкой сложены несколько каких-то вещей, а над ним к стене приделана деревянная вешалка.
На одной из кроватей, испуганно прижавшись друг к другу, сидели двое детей на вид лет пяти- максимум шести, мальчик и девочка, и напряженно следили огромными серьезными глазами за шагнувшим в келью большим незнакомым мужчиной на деревянной ноге. Перед ними на одеяле рассыпались деревянные палочки и небольшие кусочки картона, которыми они, видимо, играли до прихода незнакомца.
— Доброе утро, Элиза, Остин, — мягко улыбнулась монахиня, произнеся приветствие на польском. — Вы уже позавтракали?
Дети, синхронно переведя взгляд на настоятельницу, кивнули и снова тревожно уставились на незнакомца. Петр, поежившись под этими взглядами, разглядывал мальчонку, ища в нем знакомые черты. Глаз зацепился за белую прядку в
