ВШ 3 (СИ) - Марченко Геннадий Борисович

Слева имелся дверной проём без двери, видимо, там располагалась ещё одна комнатушка, скорее всего, спаленка. Отсюда я видел часть кровати и тумбочку, на которой стояла забранная в рамочку фотография какого-то мужчины. Из спаленки как раз в этот момент выползла бабуля в накинутом на плечи пуховом платке. Хотя, скорее, не выползла, а шагнула. Держалась она для своих лет удивительно прямо, с прямо-таки королевской осанкой, а поблескивавшие глаза могли принадлежать женщине максимум лет сорока. Вот только скрюченные артритом пальцы, а также морщины на шее и лице выдавали её истинный возраст — где-то под семьдесят. Ещё лет двадцать-тридцать назад, думаю, бабёнка была вполне ничего.

— Никак гости к нам пожаловали? — произнесла она глубоким грудным голосом, вперившись в меня взглядом. — Вижу, Лёнька Резаный, а с ним что за молодой человек?

— Дама интересуется, — хмыкнул автор шутки про верблюда.

— А этот тот самый Максим, про которого тебе, Орех, должны были передать весточку, — сказал Резаный и подтолкнул меня на середину комнаты.

— Гостям — место, — сказал Орех, кивая на свободные стулья. — Зипуны можете снять: отопление, свет и воду Верке ещё не отключили.

Ага, Веркой её, значит, зовут… Я заметил, что Лёня хоть внешне и держался уверенно, но внутренне был слегка напряжён. Что это за фрукт такой — Орех? Хм, каламбурчик… Не иначе законник, а может, и смотрящий по городу, одно другое не исключает. В своё время в будущем почитывал что-то про пензенских смотрящих, но там всё больше про 90-е, те же Шнопак, Калимула, Хохлёнок… Знал бы, что судьба сведёт — поискал бы инфу и про Ореха.

— По чарочке за встречу? — предложил Орех.

— Святое дело, — кивнул, садясь за стол, Лёня. — Ты как?

Это он уже мне. Я пожал плечами:

— Одну можно за знакомство.

— А две? — хмыкнул Орех, прищурившись.

— Витя, побойся бога, парня спаиваешь, — подала голос Вера. — Одной ему хватит.

Правильно бабушка говорит. Режим у меня, товарищи, мне на следующей неделе на первенстве ВДСО «Трудовые резервы» выступать. Причём первенство начнётся на следующий день после записи «Песни года» в Останкино, так вот удачно совпало, что и из Москвы возвращаться не придётся. Точную дату мне Стефанович сообщил, позвонив буквально на днях. Я напросился с мамой и Ингой, на что Александр Борисович ответил, что постарается достать на них билеты, но сидеть им придётся даже и не факт, что в партере, тогда как мне, автору, уготовано место в первых рядах.

Между тем остатки водки были разлиты по стопочкам. Нам с Лёней «с горкой», остальным на две трети, как раз хватило на всех. Выпили, не чокаясь, как на поминках, закусили… Я тоже решил не отставать, вкусив сала с кусочком чёрного хлеба и хрустящим маринованным огурчиком. Тут Вера подсуетилась, на столе появилась новая бутылка «Столичной», которую один из картёжников тут же откупорил. Сама же бывшая щипачка встала в дверном проёме, ведущем во вторую комнату, облокотившись о косяк и скрестив руки на груди. Оттуда она и наблюдала за нашими посиделками.

— Ну, ты уже понял, что я Орех, — тем временем преставился главарь. — Это Червонец, это Вова Чебурашка, ну а это Лёва Скоморох.

Чебурашкой, что неудивительно, был тот самый кент с оттопыренными ушами. Лёва Скоморох открывал нам дверь, а Червонец — тот самый худой, болезненного вида мужик. Происхождение прозвищ этих двоих для меня оставалось загадкой, равно как и прозвище Ореха, хотя, может быть, там замешаны производные от фамилии. Я решил не особо париться по этому поводу.

— Вера Ювелир, — кивнул он на бабулю-аристократку.

— Ювелир?

— Когда-то ювелирно лопатники подрезала, потому и Ювелир, — объяснил со смешком Чебурашка. — Пока пальцы подводить не стали.

Точно, пальчики-то у бабули скрюченные, артритные. Но видно, слова подвыпившего Чебурашки ей не очень понравились, зло сжала губы и спрятали руки под платок. И Орех метнул на подельника взгляд, не предвещавший ничего хорошего. Не уверен, что ворёнку сойдёт с рук его «базар», ну да это их дела, меня не касаются.

— Ты вот что, Максим, — перешёл, наконец, к делу Орех. — Расскажи обществу честно́му, в чём беда твоя, может, и сподобимся чем-то помочь.

Ха, как будто «общество» ещё не в курсе. Ну да ладно, видно, так принято у них, а с меня не убудет лишний раз языком потрепать. На всё про всё ушло не больше пяти минут, рассказал то же самое, что и парой дней раньше Резаному. Акцентировал внимание гоп-компании на том, что во время ограбления мама неудачно упала и ушибла руку, так что потом запястье распухло. Тут я малость преувеличил, но кто ж проверять будет.

Общество выслушало меня внимательно, не перебивая, и только когда я закончил рассказ, Орех, чуть пригнувшись к столу и оттого слегка снизу вверх глядя мне в глаза, медленно и негромко произнёс:

— А с чего ты решил, фраерок, что вор должен вернуть тебе украденное? Вор тем и живёт, что ворует.

— Хочешь смачно пить, смолить и жрать — много нужно воровать. Пока мужики работают, вор крадет…

— Никшни, Чебурашка! — не сводя с меня змеиного взгляда и не повышая голоса, произнёс Орех, но говоривший тут же заткнулся. — Вор не только себя кормит, но и в общак скидывает, людям на зоне тоже грев нужен. Так что, малой, хочешь отнять у вора украденное?

По-моему, это тупо наезд, попытка взять на понт. И хоть внутри меня всё захолодело, я отвечаю недрогнувшим, даже слегка равнодушным голосом:

— Не отнять, а попросить, и не всё, а только документы и сумку. Сами… сам знаешь, какой геморрой с оформлением нового паспорта. А сумку я маме на день рождения дарил, она для неё дорога как память. Деньги, так уж и быть, вор может оставить себе.

Хотя уже наверняка их прогулял, добавляю про себя. Это обычный человек на 80 рублей может месяц жить, не особо голодая, а гопнику на пару раз в ресторан тёлку сводить. И то в лучшем случае.

— То есть всё-таки разрешаешь деньги оставить? Одолжение делаешь?

Орех хищно оскалился, а следом заулыбались и остальные. Вот же, мол, дурилка картонная, варежку распахнул, ещё условия ставит. Только Резаный хранил на своём лице непроницаемое выражение.

— Одолжение не одолжение, — говорю я с угрюмым выражением лица, — я за маму я кому угодно глотку перегрызу.

— Эге, а парень-то не шутит, — слышу голос посерьезневшего Скомороха.

Тут Орех резко перестаёт скалиться, и снова его физиономия принимает змеиное выражение.

— А кто ты вообще по жизни?

Вижу, что Лёня дёрнулся было что-то сказать, но вовремя спохватился, предоставив отвечать тому, кому был задан вопрос. Меня так и подмывало ответить — честный фраер, но я, помня наказ своего спутника, решил не выёживаться.

— Человек. Просто человек, живу сам, и другим жить не мешаю.

— Человек, говоришь?.. А я слышал, ты ещё книжки пописываешь?

— Есть такое, публикуюсь в журнале «Юность», и только что роман вышел отдельной книгой, я один экземпляр Леониду подарил.

— А что ж нам-то не занёс? Иль подумал, что западло?

— Почему же сразу западло? Честно сказать, у меня дома остались два экземпляра, остальные уже раздарил, один могу занести.

— Ладно, не пыжься, мы вон у Резаного спросим почитать. Что, Лёнь, дашь книжку на время?

— Не вопрос, — пожал плечами тот.

Орех откинулся на изогнутую спинку стула, откусил половину пупырчатого огурчика и с ленцой, аппетитно похрустывая, принялся его пережёвывать, о чём-то раздумывая. Я тоже, глядя на него, раздумывал, вспоминая свои 90-е, когда в криминал попёрли бывшие спортсмены, и блатным пришлось серьёзно потесниться. Тут Чебурашка поднялся, снял со стены гитару и, вернувшись на место, взял один за другим три «блатных» аккорда. На мой слух, гитара была слегка расстроена, но ушастый то ли не понял этого, то ли ему было на такие мелочи плевать. Он нарочито плачущим голосом, не вынимая изо рта цигарки, запел:

А на дворе хорошая погода

В окошко светит месяц молодой