Уильям Моррис - Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия
— Это правда, — согласился я.
Она собиралась еще что-то сказать, но тут открылась маленькая калитка, которая вела в окруженное вязами поле, и по садовой дорожке к нам быстрым и бодрым шагом подошел Дик. Он стал между нами и положил каждому из нас руку на плечо.
— Я так и думал, — сказал он, — что вы пожелаете осмотреть старый дом спокойно, когда в нем не толпится народ. Правда, это настоящая жемчужина... А теперь пойдем, приближается время обеда. Может быть, гость, вы хотели бы выкупаться, прежде чем мы сядем за стол? Я думаю, пир продолжится долго.
— Да, — сказал я, — я был бы не прочь искупаться.
— В таком случае, до свиданья, соседка Эллен, — сказал Дик, — вот идет Клара, она позаботится о вас. Наверно, она здесь больше у себя дома, чем вы, среди наших друзей.
В это время подошла с поля Клара. Бросив последний взгляд на Эллен и, по правде сказать, сомневаясь, увижу ли ее вновь, я повернулся и пошел за Диком.
Глава XXXII
НАЧАЛО ПРАЗДНЕСТВА. КОНЕЦ РАССКАЗА
Дик повел меня прямо на небольшой луг, который — как видно было из сада — пестрел разноцветными палатками, расставленными правильными рядами. У этих палаток сидели и лежали на траве с полсотни взрослых и детей, все веселые, радостные, как говорится — в самом праздничном настроении.
— Вы думаете, что нас не так уж много? — сказал Дик. — Но вы должны помнить, что завтра к нам придет подкрепление. На сенокосе хватает места для многих людей, не слишком искусных в сельскохозяйственных работах. Есть немало таких, которые ведут сидячий образ жизни, и было бы жестоко лишать их удовольствия поработать в поле: в большинстве, это люди науки и студенты. Опытные работники, кроме тех, которые нужны для руководства работой, часто остаются при этом в резерве и пользуются отдыхом, который, как вы знаете, необходим, независимо от того, стремятся они к нему или нет. Иногда же они едут в другие местности, как, например, поступил я, явившись сюда. Видите ли, ученый люд пригодится здесь тогда, когда уборка будет в самом разгаре и мы начнем ворошить сено. Это значит — не ранее чем послезавтра.
Говоря это, он вывел меня с поля на мощеную дорогу, идущую через прибрежный луг. Свернув затем влево, на тропинку, среди колышущейся травы, которая была очень густа и высока, мы вышли к реке, повыше запруды и мельницы. Там мы великолепно выкупались в заводи над плотиной, где река благодаря запруде была гораздо шире, чем в других местах.
— Теперь нам в самую пору пообедать, — сказал Дик, когда мы, одевшись, шли опять среди трав, — и, конечно, обед в честь сенокоса самый веселый из всех веселых обедов в году, не исключая праздника жатвы: тогда дни идут уже на убыль, и за всем весельем чувствуешь приближение сумрачных дней. На полях одно жниво, сады опустели, а весна еще так далека, что не приходится и мечтать о ней. Тогда, осенью, человек начинает верить, что существует смерть.
— Как странно вы говорите, — сказал я, — о таком постоянном и закономерном явлении, как чередование времен года!
Действительно, эти люди были в таких вопросах словно дети и испытывали, казалось мне, преувеличенный интерес к погоде, к ясному дню, к темной, сверкающей звездами ночи.
— Странно? — переспросил он. — Странно сочувствовать природе, ее радостям и печалям?
— Во всяком случае, — сказал я, — если вы смотрите на смену времен года, как на прекрасную и интересную драму, то, я думаю, вы должны были бы любить и зиму с ее заботами и горестями, наряду с чудным летним великолепием.
— А разве нет? — горячо ответил Дик — Только я не могу относиться к ней так, как если бы я сидел в театре и смотрел пьесу, не принимая в ней никакого личного участия. — Он добродушно улыбнулся и продолжал: — Трудно такому неначитанному человеку, как я, толково объяснить свои мысли, как сделала бы это замечательная девушка Эллен. Но я считаю себя частицей мира и ощущаю общее страдание, как и общую радость. Мир существует не только для того, чтобы я мог есть, пить и спать: я сам вношу свою долю в его жизнь.
Как и Эллен, Дик по-своему ощущал ту же странную любовь к земле, что была свойственна лишь немногим людям в дни, которые я помнил. В те дни среди мыслящих людей преобладало раздраженное и неприязненное отношение к драматическому круговороту времен, к жизни земли и к зависимости от нее человека. В то время считалось поэтичным и утонченным смотреть на жизнь, как на нечто такое, что нужно терпеть, а не как на источник наслаждения.
Так я раздумывал, как вдруг смех Дика вернул меня в луга Оксфордшира.
— Одно мне кажется странным, — сказал он. — Почему я должен беспокоиться о зиме и ее скудости среди изобилия лета? Если бы это не случалось со мной раньше, я подумал бы, что это дело ваших рук, гость, что вы опутали меня злыми чарами. Но это только шутка, — поспешил он добавить,— не принимай те моих слов близко к сердцу.
— Хорошо, не буду, — сказал я, но почувствовал себя от его слов как-то неловко.
Мы вышли на мощеную дорогу, но не пошли по ней к дому, а направились по тропинке вдоль пшеничного поля, уже начинавшего цвести.
— Разве мы обедаем не в доме или в саду? — спросил я — Где же мы в таком случае соберемся? Я вижу кругом лишь маленькие домики.
— Да, — сказал Дик, — в этих краях дома очень малы. Здесь сохранилось так много небольших старинных домов, что люди охотно селятся в них, особенно если эти дома стоят не скученно. Что же касается нашего обеда, то мы будем пировать в церкви. Вы наш гость, и я жалею, что она не так обширна и красива, как в старом римском городе к западу или в лесном городе к северу (Он, очевидно, подразумевал Сайренсестер и Барфорд. (прим. автора)).
Все же она вместит нас всех. Это здание не велико, но по своему красиво.
Обед в церкви! Это было что-то новое для меня, и я подумал о средневековых церковных трапезах, но ничего не сказал. Тем временем мы вышли на дорогу, проходившую по селению. Дик огляделся и, увидев две-три группы отставших, сказал мне:
— Кажется, мы немного запоздали. Почти все уже пришли и, наверно, ожидают вас, как самого почетного гостя, прибывшего из такой дали.
Он пошел быстрее, и я едва поспевал за ним. Мы свернули в короткую липовую аллею, которая привела нас прямо к церковному порталу. Из открытых дверей доносились смех и гул веселых голосов.
— Да, — сказал Дик, — во всяком случае, тут самое прохладное место в этот жаркий вечер. Войдем! Вам будут рады.
Действительно, несмотря на купанье, вечер казался мне знойным и более душным, чем обычно.
Мы вошли в церковь, небольшое простое здание с алтарем, одним приделом, отделенным от главного нефа тремя круглыми арками и довольно большим для такого маленького здания поперечным нефом. Старинные окна четырнадцатого века были большей частью изящного оксфордского образца.
В церкви не было никаких более поздних архитектурных украшений: по-видимому, никто и не пытался украшать ее с того времени, когда пуритане покрыли слоем штукатурки изображения средневековых святых и священных сцен на ее стенах.
Однако она была принаряжена к сегодняшнему празднеству цветочными гирляндами, протянутыми от арки к арке, и огромными кувшинами с цветами, расставленными на полу. Под западным окном были прикреплены две скрещенные косы, и отточенные блестящие лезвия сверкали среди обвитых вокруг них цветов. Но лучшим украшением здания были красивые, счастливые мужчины и женщины, сидевшие за столом. Их лица сияли, густые кудри падали им на плечи. В ярких праздничных одеждах они походили на «тюльпаны под солнцем», как говорит персидский поэт.
Хотя церковь была мала, места хватало с избытком, так как самая маленькая церковь может заменить большой дом. Поэтому не пришлось расставлять столы в поперечном нефе. Вот на следующий день это, наверно, потребуется, когда ученые, о которых говорил Дик, явятся принять скромное участие в сенокосе.
Я стал на пороге с улыбкой ожидания на лице, как человек, который пришел на праздник и действительно намерен им насладиться. Дик, стоя рядом со мной, осматривал всю компанию, как мне показалось, с видом хозяина. Напротив меня сидели Клара и Эллен. Между ними было свободное место для Дика. Они улыбались, обернувшись к своим соседям, с которыми оживленно беседовали, и как будто не замечали меня. Я взглянул на Дика, ожидая, что он поведет меня вперед. Он смотрел в мою сторону, улыбался и был весел, как всегда. Но он не ответил на мой взгляд, — нет, он совершенно не обращал на меня внимания, словно меня тут и не было, и тогда я заметил, что никто из присутствующих не смотрит на меня. Сердце мое пронзила острая боль, как при страшном несчастье, давно ожидаемом и вдруг разразившемся.
Дик подвинулся немного вперед, не сказав мне ни слова. Я находился в каких-нибудь трех шагах от обеих женщин, которые, хотя и были моими спутницами очень короткое время, но, думалось мне, стали моими друзьями. Клара теперь повернулась в мою сторону, но и она, казалось, не видела меня, хотя я и старался поймать ее взгляд, умоляюще смотря на нее. Я обратился к Эллен. Она как будто на мгновенье узнала меня, но ее светлое лицо омрачилось печалью, она с грустным видом покачала головой, и какие-либо признаки того, что она видит меня, исчезли с ее лица.
