Андрей Посняков - Черный престол
Немил сглотнул слюну.
Спаситель Никифора объявился к обеду, так что почти сутки молодому монаху пришлось стоять привязанным, ощущая спиной шершавую кору дуба. Молодой парень, почти отрок, с круглой, как котел, головой и широким носом с вывернутыми ноздрями, актером он был никудышным — вышел к дубу напролом, через кусты, словно знал, где и кого искать.
Не подав виду, Никифор сразу же бросился благодарить парня. Тот стоял хмуро, отвечая на расспросы весьма односложно.
— Откуда ты?
— Путник.
— А откуда и куда идешь?
— В Чернигов из Любеча. Говорят, там есть крес… хрис… хрис-те-а-не. — Немил, так звали спасителя, произнес это слово так неумело, что Никифор едва не расмеялся. Сдержавшись, спросил:
— Так ты, видать, тоже христианин?
— Угу, — кивнул Немил и, словно чего-то испугавшись, быстро добавил: — Только недавний. И ищу… этого… покоя и единения!
— Ищешь покоя и уединения? Похвально в столь юном возрасте. Что ж, тебе повезло. — Никифор улыбнулся. — Вряд ли ты обретешь всё это в Чернигове. Оставайся здесь, выстроим скит, сладим церковь. Только скажи сначала, кого ты признаешь больше — Папу или патриарха?
Немил замялся, не зная, что и ответить. Буркнул про себя что-то, да поскорей отвернулся, вроде как осмотреться. Никифор мысленно рассмеялся. Сам он, конечно же, признавал главным Римского Папу, но уважал и константинопольского патриарха, хотя раздор меж западной и восточной церквями с каждым днем увеличивался. Но всё же это еще была единая, христианская, церковь.
— Да, пожалуй, я останусь здесь, с тобой, — наконец ответил Немил. — Тут недалеко, через болото, есть одно селение… там живут страшные иду… удо… идолопоклонники, но есть и хре… христиане, я к тебе их потом приведу.
— Хорошо, — с улыбкой кивнул монах. — Что ж, начнем строить хижину.
— А чего ее строить-то? — Немил пожал плечами. — Там недалеко, за ручьем, — заброшенная усадьба. Маленькая, но всё есть — дом с амбаром, даже частокол, — поправить кое-где только.
Усадебка — а она и в самом деле оказалась неподалеку — на взгляд Никифора выглядела не такой уж и заброшенной. Врытый в землю дом был крепок — словно бы в нем еще не так давно жили, только крыша местами лишилась лапника, как будто нарочно повыдергали, да и частокол лишь кое-где повалился, да так, словно его кто-то специально свалил, изо всех сил навалившись плечом.
В общем, усадебка Никифору понравилась — дико, безлюдно и в меру уютно, — он даже прикинул, как половчее перестроить заброшенный амбар в храм, да к месту вспомнил предупреждение Авдея. Погрустнев, он маялся до самого вечера — вместе с Немилом обтесывая колья, а потом, утомившись, уснул здесь же, прямо на лапнике.
Странный сон приснился ему: будто бы летел он к светлому солнышку, невесомый, на огненных крыльях, а внизу, далеко-далеко, словно мураши, копошились люди. Никифор узнал среди них молодого бильрестского ярла, Снорри, Конхобара Ирландца. Они глянули на него снизу вверх и пропали, а внизу неожиданно показались Радужный ручей, усадьба Сигурда, фьорды — места, где прошло детство Никифора — раба Трэля Навозника. Затем — во-он она! — показалась хижина в лесу, невдалеке от Ерунд-озера, его хижина, вольноотпущенника Трэля, ах, пожалуй, то было самое лучшее время жизни.
Пролетая, Никифор оглянулся на хижину — оттуда, распахнув дверь, вдруг вышли Хельги и Сельма из Снольди-Хольма. Подняв головы вверх, они улыбались и звали Никифора, а он, взмахнув крыльями, полетел к солнцу, чистому, теплому, золотому. И эта солнечная, золотая чистота, как только монах подлетел ближе, внезапно, вмиг померкнув, изрыгнулась жирной черно-коричневой грязью, забрызгавшей его с головы до ног. Крылья слиплись, и Никифор камнем полетел вниз. Закричал… и проснулся.
Над головой его холодно мерцали звезды.
Подобрав валявшийся рядом плащ, Никифор направился к жилищу. Дверь дома была распахнута. Нагнувшись, монах заглянул внутрь: подложив под голову скомканную рубаху, на широкой лавке у очага спал Немил. На шее его висел небольшой крестик, а рядом с ним, на груди, алело изображение волка.
Так вот он откуда! Никифор вздрогнул, вспомнив рассказы друзей об отроках-«волках», безжалостных и жестоких убийцах, до самой смерти преданных своему хозяину — Черному друиду Теней. Бежать, бежать немедля, как и предлагал поступить Авдей… Бежать…
Никифор прочел молитву. Бежать? Но ради чего тогда он здесь остался, дождавшись вот этого странного парня? Для того чтобы действовать. А раз так…
Усмехнувшись, монах натаскал в жилище лапника и, сложив его у очага, спокойно заснул. На этот раз ему ничего не снилось.
Вдоволь натешившись с приглянувшимся отроком, Лейв Копытная Лужа выглянул на улицу, отдышаться. Неслышно прошмыгнул мимо возвратившийся Грюм — отвел отрока обратно в амбар, к остальным. Рано еще было их выпускать на волю, рано. Хоть и лес вокруг, и болота, а подадутся в бега — лови их потом.
В дальней избе послышался смех, и Лейв недовольно повел носом. Там жили вновь прибывшие парни — будущие волхвы, ждали приезда Дирмунда. Князь лично отбирал их по одному ему известным принципам. Впрочем, и для других, если хорошенько вдуматься, они не были тайной, как еще вечером просветил Лейва проводник Авдей, общавшийся с будущими волхвами две седмицы подряд и довольно быстро их раскусивший. Кто-то из этих парней был непроходимо туп, кто-то жаден, а кто — маниакально жесток. Кто-то всей душой жаждал власти, кто — уважения, а кое-кто — страха. Всё это обещал каждому из них Дирмунд, и парни ему верили. Верили и очень боялись. А кроме Дирмунда и Авдея, похоже, не уважали никого.
Ладно, приедет вскорости князь, потом уедет, кого с собой заберет, а кого и оставит, вот тех-то и надобно будет приучить к уважению и полному — полнейшему — послушанию.
Ох, обалдуи, — отправили их нести караульную службу, чтоб привыкали, так на тебе — ворота до конца так и не заперли, лишь чуть прикрыли после ухода обидевшегося Авдея-проводника. А чего обижаться-то? Подумаешь, проводник, эка птица! Что, раньше с ним Лейв плохо рассчитывался? Нет, утаивал, конечно, часть серебришка, не без этого, но ведь платил же, пока нужен был Авдей. А сейчас и без него многие этот лес знали, да и болото — ничуть не хуже. И скажите пожалуйста, зачем же тогда платить проводнику?
Куда серебро девать, Лейв и без того знал, — конечно, к себе в сундук, куда ж еще-то? Ишь, обиделся, получив вместо всегдашних пяти монет две. Можно было б и этого не давать, выгнать к лешему, воинов кругом хватало. И своих, и пришедших. Ушел, дверью хлопнув. Ха! Скатертью дорога, не больно-то кто и печалиться станет, кричать: «Вернись, вернись, Авдеюшко!» Нет, не нашлось таких. А вот ворота зря не закрыли — поленились. Ладно, пусть до утра постоят открытыми — утром начальника ночной стражи ткнуть носом: эва, так-то ты службу несешь! Да каждого — без еды на сутки. Экономия неплохая получится, и верещать никто не будет, вон, повод-то, на одной петле болтается.
Собственно, их, ворота-то, недавно и повесили — аккурат перед приездом Ильмана. Только неча этим про то знать. Всегда тут ворота были. Всегда! И сторожить их нужно как следует, а не так, как вот сейчас. Ну, ужо дождетесь утречка! Осторожно подобравшись к воротам, Лейв вытащил шкворень — чтоб не закрыли раньше времени — и, спрятав его под плащ, довольный, отправился спать. По пути хотел было пнуть шарахнувшегося от него воина — на башне должон быть, а не тут шастать! Не достал, чуть было не поскользнулся и погрозил ему кулаком. Ничего, завтра выясним, чья очередь была сторожить. Ну, точно, вся ночная стража без жратвы останется, а так им и надо, пусть знают!
В острожке этом совсем расслабился Лейв Копытная Лужа. Королем себя почувствовал, еще бы — никто ему ни в чем не перечил, боялись, не столько, конечно, его, сколько Дирмунда. Жизнь в остроге была спокойная, даже в чем-то тоскливая: ни дел каких особых — отроков да волхвов тогда еще не было, — ни врагов. Да и откуда им взяться-то, вражинам? Охотники острожек десятой дорогой обходили, а разбойники-лиходеи в окрестных лесах отродясь не водились — грабить некого было. Черниговский князь налетит с дружиной? Так с ним договоренность имелась тайная. Вот и жили, не боясь никого, расслабились.
Лейв взошел на крыльцо, потянулся. На первом этаже дрыхнул Ильман Карась. Храпел — аж на крыльце слыхать. Советовал Ильман девок порасспросить — как это они ухитрились от пожара сбежать? А может, до пожара еще? Лейва все эти вопросы как-то не очень интересовали, да вот уступил, обещался назавтра попытать девок, не днем — днем другие дела имелись, — к ночи ближе.
Посмотрев на луну, Лейв, подняв подол туники, развязал штаны. Помочился с крыльца, крякнул довольно и, поправив пояс, затопал по лестнице, поднимаясь наверх, в терем. Хорошо вокруг было, спокойно, тихо — даже волхвы в дальней хижине угомонились. Усевшись на ложе, Лейв посидел немного, подумал. Хотел было сказать Грюму, чтоб снова привел отрока, да передумал. Успеется еще с отроком, и завтра ночь будет.
