Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку
— Что тут возразишь? Четко мыслишь, молодец. Ну, а теперь давай завершающий штрих. Чтоб уж добить меня наверняка…
— Дим, ты ведь уже все понял сам… Но если так хочешь — пожалуйста. Форзейли предполагают, что твои предки имели отношение к хранителям. Проанализировав массу информации, они установили, что их положение в иерархии Старой и Новой Сечи, целый ряд необъяснимых деталей биографии говорят о том, что реальный статус мужчин вашего рода был гораздо выше официального. Знаешь, как например у членов сицилийской мафии…
— Ну спасибо, — рассмеялся Воронцов. — А может, они просто анекдоты лучше других умели рассказывать, отсюда и авторитет. И вообще не сходится. Ведь мои деды-прадеды на Кубань с войском переселились. Отчего бы? Раз они такие важные персоны, ну и сидели бы возле своей реликвии…
— Дим, — вдруг сказала Наташа неожиданно мягким голосом, — ну а с чего ты взял, что Книга обязательно осталась на Хортице? Вспомни — шестнадцатый век, потом сразу середина двадцатого. А что между? Тебя сбила с толку географическая близость Запорожья и Киева… А если наоборот? Против часовой стрелки? Сечь, Кубань, Сибирь — и только потом снова Украина…
Вот только после этих слов Дмитрий как-то окончательно поверил в реальность, или, вернее, достоверную возможность предложенного ею варианта.
Ничего слишком уж убедительного Наташа не сказала, а Воронцов поверил. Может, оттого, что вдруг ощутил психологическую и кровную связь с возникшим из небытия дедом? Он сам поступил бы, наверное, подобным образом…
Боевой казачий офицер, кавалер нескольких орденов, да еще член древней и тайной организации, ничем не провинившийся перед новой властью, вдруг объявлен врагом, вместе с семьей, станичниками, старыми друзьями засунут в промерзший вагон, в насмешку названный теплушкой, и отправлен воистину куда Макар телят не гонял.
И в одном из наскоро собранных узлов с остатками имущества — та самая вещь. Смысла и названия которой он и сам не знает (а вдруг знает?), но которую сберегла в веках теряющаяся из глаз вереница предков. А теперь должен сохранить он, в условиях, хуже которых, наверное, не было на Руси все предыдущие семь веков.
После Батыя уж точно не было…
И вот он живет бог знает где, может, в Игарке, а может, на Алтае, а сам ищет выход. Чтоб цепь не прервалась, чтоб исполнился не им возложенный на себя обет…
Где-то перед войной такая возможность представляется. Старый хранитель с верными товарищами бежит из ссылки, или по закону его отпустили, мало ли… Возможно, зачем-то ему обязательно нужно на Хортицу, на землю предков, а может, и в Турцию, к казакам-некрасовцам, соблюдающим древнее благочестие.
А тут война, стремительный прорыв немцев…
Однако помочь ему узнать истинную правду не в силах даже форзейли, при всей неограниченной мощности их компьютеров и анализаторов. И хочешь не хочешь, принимать решение придется лишь по косвенным данным.
Воронцов не сразу заметил, что уже принял его, а теперь ищет только обоснование — почему?
Действительно ли повлиял на него внезапно осознанный голос крови? Или важнее чувство долга перед отечественной и мировой историей и культурой? А может, всего лишь желание красиво выглядеть перед Наташей?
Последнее предположение выглядело наиболее иррационально, но тем не менее казалось ему существенным. Так, наверное, ощущает истинно верующий внутреннюю невозможность поступать дурно перед ликами икон.
А еще вспомнились вдруг строки из стихотворения Гумилева:
Что ж, обратиться нам вспять,Вспять повернуть корабли,Чтобы опять испытатьДревнюю скудость земли?
Нет, ни за что, ни за что!Значит, настала пора.Лучше слепое Ничто,Чем золотое Вчера!..
Неплохо бы, конечно, взять еще один тайм-аут, хотя бы сутки, чтобы как следует спокойно все обдумать. Но лучше сразу. Решать — так решать!
— Хорошо, — сказал он. — Предположим, ты все же меня уговорила. Дальше как?
Наташа облегченно вздохнула, как человек, справившийся наконец с трудной задачей.
— Да, дальше-то просто. Ты, если окончательно согласен, можешь до завтра отдыхать. Потом начнется подготовка. Серьезная подготовка, но там уже все предусмотрено, и теория, и практика, тебе заботиться не о чем. Все необходимое будет предоставлено, ты только выберешь наиболее подходящий для тебя вариант действий. Сходишь, принесешь контейнер. И на этом все. Вернешься домой. Все свои обязательства форзейли выполнят. В обиде не останешься…
— А ты? С тобой как будет?
— Я? — Она покачала головой. — Вот как раз про себя я пока ничего не знаю…
— Думаю, с тобой тоже будет полный порядок, — успокоил ее Дмитрий. — Ежели они, как ты говоришь, понимают толк в приличном обхождении. Даст бог, в Москве встретимся, обменяемся впечатлениями. Отпуск у меня еще три месяца. А в писании сказано: «Мавр сделал свое дело, мавр может гулять смело».
Глава 6
Подготовка заняла больше времени, чем Воронцов предполагал. Потому что программа, которую он сам себе определил, не довольствуясь планом пришельцев, непрерывно расширялась.
Ведь формально его положение в прифронтовой зоне ничем не будет отличаться от положения немецкого шпиона. В чужой роли, с чужими документами, выполняющий задание иноземной разведки… А какой именно и с какими намерениями — кто в таких мелочах будет разбираться?
И неважно, какой длительности окажется его там пребывание. Чтобы угодить к стенке, может хватить и часа. В то суровое время и со своими не церемонились, невзирая на звания и заслуги, а уж со шпионами — безусловно.
Правда, он с самого начала поинтересовался было, не снабдят ли его чем-нибудь этаким, из научно-фантастического реквизита: антигравитатором, защитным полем, невидимостью, на худой конец.
Ответ, увы, был неблагоприятный. Форзейли могли синтезировать для него что угодно, но в основном следуя образцам, уже существовавшим на Земле к текущему моменту. Инопланетную же технику вообще приспособить к человеческим параметрам и к использованию за пределами Замка якобы практически невозможно. Отговорка не показалась Дмитрию убедительной, но и спорить у него не было оснований.
Несколько дней он добросовестно изучал исторические документы и материалы, относящиеся к начальному периоду войны, и наши и немецкие. Читал газеты, журналы, дневники и письма, пересмотрел километры кинохроники и тысячи фотографий, чтобы вжиться в обстановку, усвоить манеры поведения, стиль и обороты речи, даже способ мышления людей, среди которых придется жить и которых предстоит имитировать.
Оказалось, что отличия тут были гораздо значительнее, чем ему казалось раньше.
Воронцов заучивал наизусть сотни фамилий более-менее известных работников наркомата обороны и главного политуправления, командующих фронтами и армиями, командиров корпусов и дивизий, комиссаров и членов военных советов, популярных тогда писателей, журналистов, актеров театра и кино, вспомнил или узнал впервые названия тогдашних московских улиц и площадей, уточнил маршруты и номера трамваев, троллейбусов, автобусов и метро.
Он не допускал мысли, что ему и вправду придется проходить проверку на столь глубоком уровне, но все же… В случайном разговоре при тогдашней всеобщей шпиономании, которая называлась бдительностью, можно допустить оговорку всего лишь раз — и погореть.
Только теперь, кстати, он с удивлением задумался — а как же мог работать под немецкого офицера Николай Кузнецов? Допустим, язык он знал в совершенстве, но и только. Пятиминутного разговора с любым настоящим немцем должно было хватить для полного провала. Что-то в его истории не так. Или немцев следует признать полными идиотами, или писатели и очевидцы темнят…
Разумеется, для Воронцова изготовили документы, неотличимые от подлинных даже на молекулярном уровне, одежду, предметы снаряжения, оружие, спички и папиросы, бритвенные лезвия, мыло и одеколон, все прочие мелочи, необходимые человеку в командировке на фронт. Несколько газет трехдневной давности, отпечатанные именно в Москве, пара бутылок коньяка со штампом ресторана гостиницы «Националь», блокнот со страницами, плотно исписанными адресами и телефонами. И так далее, и так далее…
Главным же для него самого были карты. Комплект крупномасштабных топографических карт с нанесенной на них обстановкой, отражавшей положение наших и немецких войск на неделю вперед, начиная с момента перехода, для всех подразделений в полосе фронта от роты и выше.
Ценность этих бледно раскрашенных листов бумаги с красными и синими цифрами и условными знаками невозможно ни выразить словами, ни даже в полной мере вообразить штатскому человеку. Командир, получивший в руки такую карту, сразу же окажется в положении зрячего, играющего в жмурки со слепыми. А цена ставок в этой игре известная — тысячи жизней ежечасно.
