Старые недобрые времена 2 - Василий Сергеевич Панфилов
… или всё-таки да⁈
— Мясник Бен и Джо Стил дерутся! — выпалил ганноверец, сильно понизив голос и отчаянно сверкая глазами, а потом, надувшись бледнокожей веснушчатой жабой, добавил таинственным театральным шёпотом:
— По правилам лондонского призового ринга, так-то!
— Ну так… — начал было неторопливый увалень Артур, единственный британец в их компании, да и то — валлиец.
— Никто ещё не знает! — добил парней Эрни, шипя уж вовсе какой-то змеёй, и будто для пущей достоверности вытягивая тощую шею, — Никто! Считайте, при мне договаривались, так-то!
— Это… всё меняет! — расплылся в улыбке Дик, обводя всех взглядом полководца перед битвой, — Так, парни⁈
Это действительно меняет если не всё, то очень многое. Правила лондонского призового ринга продержались до 1838 года, но бои по старым правилам, бывает, проводят и сейчас, хотя, как правило, уже не вполне легально из-за их жестокости и избытка смертельных случаев.
Но главное здесь — не по каким правилам будет бой, хотя и это, разумеется, важно, а то, что он, собственно будет! Ну и имена бойцов, разумеется.
При некоторой шустрости такие знания могут принести доход…
… или нет.
Ванька, поколебавшись, решил-таки потратить на ставки и умасливание нужных людей несколько фунтов — не столько даже от желания выиграть что-то, сколько отчасти из-за хотения изнутри разобраться с миром подпольных боёв и ставок. Он пока ещё довольно смутно понимает, как сможет использовать эти знания в будущем. Но если посещением боёв или, к примеру, травли быка собаками, не брезгуют джентльмены из общества, то… в этом что-то есть! Ну или вернее — это можно как-то использовать…
Ист-Энд, восточная часть Лондона, которую часто представляют по произведениям Диккенса, как этакие трущобы, в которых обитает городская беднота, явление куда как более сложное. Хватает здесь и трущоб, но в основном это просто рабочие кварталы, выглядящие, на взгляд попаданца, вполне сносно, и уж по крайней мере, не хуже таковых в Петербурге середины девятнадцатого века.
Начинается Ист-Энд к востоку от стены лондонского Сити, и здесь, у самой стены, в общем, вполне прилично, так что даже мелкие клерки из Сити, бывает, снимают здесь жильё. Об этом, впрочем, не принято упоминать в приличном обществе…
А вот ближе к Доксленду, тянущемуся по обоим берегам Темзы восточнее Тауэра, где традиционно сселятся иммигранты, трущобы уже те самые, Диккенсовские. Воздух там пропитан не только отчаянием Оливера Твиста и тысяч ему подобных страдальцев, но и миазмами реки, отличающейся от канализации только размерами, и тамошние обитатели немногим отличаются от крыс — ни по виду, ни по повадкам. Иногда и черты лица навевают, и, кажется, что из-под одежд нет-нет, да и мелькнёт голый розовый хвост…
В этой части Ист-Энда и мусор, и крысы, и отчаяние, и, конечно же, дома, от которых отваливается штукатурка, с торчащими балками, с зияющими проёмами в окнах, забитыми досками, заткнутыми тряпками. Дальше, говорят, начинается вовсе уже жесть, но проверять Ванька не рвётся, ибо эта экскурсия, даже в составе Стаи, может окончится весьма плачевно.
Для местных, которым решительно нечего терять, которые убивают друг дружку буквально за понюх табака, молодые, прилично одетые парни, у которых, к гадалке не ходи, в кармане есть как минимум несколько шиллингов, это раздражитель, на который они не могут не реагировать.
Но это — дальше… а здесь и сейчас, в четверти мили от восточной стены Сити, на пустыре между доходными домами невысокого пошиба, разворачивается Зрелище.
Ринг возвышается над землёй почти на четыре фута, представляя собой сооружение из бруса и неструганных досок, на которых натянут грубый, несколько потёртый брезент. На вбитые в землю столбы, обмотанные пенькой, уже натянуты канаты — заслуженные, потрёпанные штормами, просоленные, наверное, во всех океанах. На противоположных сторонах от ринга две палатки, предназначенные для боксёров и членов их команды, и всё это, вместе взятое, показывает высокий класс мероприятия…
— Ста-авки! Делаем ставки, джентльмены! — многоголосо вьётся над толпой, — Ста-авки!
— Мясник Бен! Семьдесят шесть боёв, шестьдесят четыре побед! Вес…
— На Джо… — пробивается к букмекеру какой-то мелкий лавочник, держа над головой плотно, добела сжатый кулак с монетами. В глазах — отчаяние и Вера, это, возможно, в буквальном смысле ставка на жизнь или смерть, и он в этом не одинок.
— … семь фунтов три шиллинга на Бена! — небрежно приказывает джентльмен по соседству, кидая монеты на стол.
Небрежность его, по намётанному взгляду бывшего лакея, приученного замечать подобные вещи, куда как наигранная! Эмоций там как бы не побольше, чем у лавочника, даром, что спрятаны они несколько поглубже.
— Да я тебе сейчас… — взвивается над толпой яростный хриплый бас, и пойманного карманника бьют, а потом тут же, напоказ, уже истерзанному, избитому, мало что соображающему, ломают пальцы и уносят, утаскивают куда-то…
— Здесь приличные люди, — озвучивает один из «быков» возвращаясь и отряхивая руки, больше похожие на лапы гориллы, — и не место всякой швали!
Действительно, здесь приличные люди… если отнести к таковым ещё и букмекеров с их защитниками, а так — да!
Район, мягко говоря, не самый престижный, но оборванцам, всякой шантрапе, здесь и сейчас хода нет. Здесь, прямо скажем, не Колизей, количество мест очень далеко от бесконечности, и нужны люди, которые заплатят за билеты, сделают ставку и не станут, чёрт подери, шарить по карманам джентльменов!
Местных обитателей весьма грубо вытеснили прочь, оставив только обитателей квартир, которые сейчас на вершине блаженства, предвкушают зрелище и подсчитывают барыши от сдачи в аренду квадратных дециметров окна.
Уже, расталкивая толпу, укладывают на обломках кирпичей длинные доски, заботливо протирая их заранее приготовленными тряпками, дабы сиятельные зады не осквернились Ист-Эндской грязью. Обладатели пресловутых задов перешучиваются, пересмеиваются в своей компании, не смешиваясь с чернью, да и чернь, зная своё место, и, впитав британскую кастовость с молоком матери, не смеет приближаться к ним слишком близко.
Буквально в десятке футов народ давится, пихается локтями, огрызается, но переступить незримую черту, отделяющую представителей высшего сословия, никто не пытается. А если кому-то и случается переступить незримые, но явственные линии, то он быстро и едва ли не напугано исправляется.
Лорды и сэры уже рассаживаются в непосредственной близости от ринга. Чуть поодаль, в ярде или полутора, стоит народ попроще, но всё ещё приличный — здесь и джентльмены неопределённого рода занятий, и клерки из Сити, и лавочники из
