Товарищ "Чума" - lanpirot
Уже практически подойдя к калитке, я неожиданно услышал за спиной резкий гортанный оклик:
— Halt!
[- Стоять! (нем.)]
Оставив разбирательства, отчего я так внезапно стал заметен, на более удобное время — я резко дернулся к выходу, виляя из стороны в сторону под истошные крики фрицев:
— Partisanen! Feuer!
[- Партизаны! Огонь! (нем.)]
Раздались автоматные очереди, расколотившие вдребезги ночную тишину, и в руку в районе локтя, сжимающую всё ещё чадящий, но неожиданно потухший артефакт, что-то тупо и сильно ударило. Я выронил «проклятые мощи», давшие предательскую «осечку» (о которой, кстати, меня предупреждала мамаша) в кусты и, зажав другой рукой рану, задал стрекача.
Во всю глотку заверещала сирена, поднимая в ружье весь гарнизон фрицев. И я понял, что за мной сейчас начнется настоящая охота. Вломившись в ближайший проулок, я, игнорируя истошный собачий лай, перевалился через забор в первый попавшийся двор. Быстро его миновав, я огородами пробежал до небольшой речушки, протекающей через оккупированное немцами село.
Руку ломило, и она еле двигалась. Уже весь рукав пропитался кровью. Я чувствовал сквозь мокрую и скользкую ткань, как из пулевого отверстия точками выплескивается кровь. Но мне еще повезло, что пуля прошла навылет и не зацепила кость.
Заплетаясь ногами в рыхлом прибрежном песке, я вбежал в прохладную воду, подняв вокруг себя кучу брызг. Если у немцев есть собаки (а по закону подлости они у них обязательно найдутся), то это мне позволит на какое-то время сбить их со своего «горячего» следа, щедро сдобренного кровью.
Пробежав с километр вверх по течению, я остановился. Нужно было перевести дыхание и срочно перетянуть чем-то рану, пока я совсем не истек кровью. И без того моё новое тело слабо, а с потерей крови оно станет совсем неуправляемым. Немного выровняв дыхание, которое с сипом входило в легкие, я выдернул нож из ножен и, скинув пиджак, разрезал на лоскуты простреленный рукав гимнастерки.
Наскоро перемотав рану, я вновь набросил его на плечи и рванул дальше из последних оставшихся сил.
На берег я выбрался в совершенно истерзанном состоянии. На вершине небольшого пригорка располагалась «слегка» разрушенная и заброшенная церковь: покосившаяся колокольня без колоколов, ободранные и зияющие сплошными дырами луковичные маковки, лишенные крестов, отвалившаяся штукатурка, выбитые окна и двери. Одним словом, последствия «культурной атеистической революции».
Сил у меня практически не осталось, и я решил не обегать церковь по кругу, а проскочить сквозь лишенный дверей центральный вход и выскочить с другой стороны сквозь отсутствующее окно, за которым в утренних сумерках уже виднелся лес. И время тем самым сэкономлю и силы.
Я стремглав вломился под облупленные своды заброшенного Божьего Храма, и был моментально расплющен чудовищной силой, словно какой-то навозный жук, придавленный жесткой подошвой сапога какого-нибудь садовода. Рухнув спиной на грязный дощатый пол, словно подрубленный, я забился мелкой судорогой от навалившейся невыносимой боли. И без того выдохшееся тело отказало — теперь самостоятельно я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
С потрескавшейся от сырости росписи потолка на меня волками взирали суровые лица святых, в глазах которых плескалась отсветы карающей небесной силы. Презрение, ненависть и откровенное отвращение — мне казалось, что именно эти чувства они питают к проклятому колдуну, продавшего душу врагу человеческому, и по собственной дурости загнавшего в смертельную ловушку самого себя.
— Небесная кара близко! — словно бы шептали их неподвижные губы. — И ни одна мерзкая проклятая тварь не избежит наказания!
Прилагая неимоверные усилия, буквально разрываясь на части, я старался заставить паралитически бьющееся тело хоть немного приблизиться обратно к светлому дверному проёму. Припадки не отпускали, чудовищная боль разламывала не только голову, но и весь мой организм.
Но, сжав зубы до хруста, я отчаянно сражался за каждый миллиметр пространства, отделяющего меня от свободы и от боли. Медленно, очень медленно, но я всё-таки приближался к выходу из церкви. Но это движение прекратилось в один миг, когда кто-то тяжелый наступил грубым и грязным сапогом мне на горло.
— Ну-ка, и ктой-то тут у нас фулюганит? — произнес незнакомец низким густым басом. — Ух, ты, неужто всамделишный ведьмачок? Да какой молоденький и неоперившийся еще… Тебя как сюда занесло, дурилка ты, картонная? О! Да еще, красавчик, еще и подстрелили? — Заметил он мою перевязанную руку.
— Помоги… дядя… — выдохнул я из последних сил. — Фрицы это… За мною по пятам… гонятся…
— Так ты еще и «красный»? Неужели настоящий комиссарский ведьмак? Не-е-е, не верю такому «счастью»! — с еще большим удивлением пробасил мужик, наклоняясь едва ли не к самому моему лицу. — А как же быть с утверждением, что Бога… Да чего там: что дьявола не существует? — хохотнул весельчак.
Я скосил глаза, пытаясь хоть немного рассмотреть незнакомца. И первое, что я увидел, это болтающийся перед самым моим носом массивный наперсный[2] крест. Таким и башку, если что, легко можно развалить, если вдарить, как следует!
За позолоченным религиозным символом маячила широкая и бородатая рожа этакого здоровяка, облаченного в черную рясу, едва не трещавшую на его могучих плечах.
— Гребанный… аппарат… — просипел я, признав в здоровяке священнослужителя. — Никак… попа… принесло?
— Ага! — довольно произнес здоровяк, оглаживая густую и окладистую бороду иссиня черного цвета, которой он зарос, словно разбойник с большой дороги — по самые глаза.
— Может… договоримся… батюшка? — Я был обязан попробовать.
— Что, чует кошка, чьё мясо съела? — Довольно прогудел священнослужитель, разгибаясь и передавливая мою шею подошвой сапога еще сильнее. И без с того неважный доступ кислорода совсем прекратился. Я задохнулся, засучил сильнее и без того судорожно сокращающимися руками и ногами. Да что там — всем телом затрясся!
Сознание моё начало медленно затухать. И уже находясь «на грани», я почувствовал, как поп убрал ногу моей шеи и, подхватив за шкирку моё, почти бессознательное тело, куда-то неторопливо поволок, как мешок с дерьмом.
[1] Тяжёлая немецкая походная кухня так и не смогла избавиться от деревянных колёс, которые значительно затрудняли её передвижение в сельской местности, особенно в условиях советских раскисших деревенских дорог и воронок от снарядов. Иногда солдатам приходилось тянуть тяжёлую «трёхкотелку» вручную. Перейти на «резину» у немцев не
