ЭТНОС. Часть первая — ’Парадигма’ - Павел Сергеевич Иевлев
Внутри зашипело, загремело, зарокотало — на свет высунулся массивный стальной отбойник здоровенного колёсного паровика.
— Неужели этот мир дорос до паровозов? — спросил я у Фреда. — А как же все твои аргументы…
— Пока нет, — покачал головой тот, — надо различать артефактные и автохтонные технологии. К паровозам — не готов, к паровозу — да. Кстати, это не паровоз, а самоходный локомобиль, паротяг. Мобильный генератор, привод для станков и тягач, не без того. Вон, смотри — тащит!
За машиной, похожей на стальную цистерну на железных ребристых колёсах, с вращающимся маховиком сбоку и высокой, отчаянно дымящей трубой, тянется длинная плоская колёсная платформа. На ней — штабель рельс, уже в сборе со шпалами. Заготовки будущей железной дороги.
— Вот уложим рельсы, — поясняет Фред, — тогда и паровозик пригоним. Но это всё ещё будет штучный артефакт, воспроизвести который местным не по силам. В отличие от парового привода на мануфактуре, который куда примитивнее. Из него и вырастут со временем местные паровозы, а наш так, для текущих срочных задач. Мы, разумеется, должны дать Меровии не рыбу, но удочку. Однако, пока они эту удочку освоят, немного рыбы тоже не помешает.
Император смотрит на пыхтящий паротяг со сложным выражением лица. Его брат — с не менее сложным, но другим. Да, ребятки, вот так причудливо и слегка пугающе выглядит будущее.
— И куда пойдёт железка? — интересуюсь я. — В столицу?
— Нет, — удивляется Фред, — на кой чёрт? Августейшие жопы возить? Дороговато выйдет.
— А куда?
— Да здесь недалече… Всё в ваших владениях, граф!
* * *
Пока вилланы ещё не вылетели со свих земель, их приходится нанимать посуточно, что дорого, бестолково и неудобно. Но дело движется — в лесу наметилась неслабая просека, по сторонам которой складируются штабелями ошкуренные стволы. Землекопы готовят насыпь под рельсы, все суетятся, как муравьи.
Труд этот, Ваня, был страшно громаден —
Не по плечу одному!
В мире есть царь: этот царь беспощаден,
Голод названье ему.
Водит он армии; в море судами
Правит; в артели сгоняет людей,
Ходит за плугом, стоит за плечами
Каменотёсцев, ткачей.
Он-то согнал сюда массы народные.
Многие — в страшной борьбе,
К жизни воззвав эти дебри бесплодные,
Гроб обрели здесь себе…
— Некрасов, «Железная дорога», — заканчивает отрывок дочь.
— Надо же, — удивляюсь я, — ты что-то запомнила из школьной программы?
— Всплыло что-то вдруг…
Мы стоим у окна на верхнем этаже нашего замка, уже почти привыкнув, что у нас он есть. Отсюда открывается вид на горы, к которым в авральном темпе кладут железную дорогу, и на само строительство.
— Здесь всё не так плохо, — заверяю я Нагму. — Труд тяжёлый, но крестьянам привычный. Их хорошо кормят и неплохо, по здешним меркам, платят. Достаточно, чтобы они предпочли стройку своим трудам на земле.
Я не уточняю, что весь ресурс свободного найма уже исчерпан, а значит, вскоре ситуация изменится. Крестьяне не могут бросить наделы надолго, земля такого не терпит, поэтому на «отхожий промысел» уходят немногие. Фред говорил, что они предлагали вариант завезти рабсилу — в Мультиверсуме хватает срезов, откуда люди будут рады сбежать на любых условиях, — но Перидор упёрся. Боится, что слишком много чужаков разбавят его народ, превратив его в совершенно другой. Нельзя сказать, что он так уж не прав.
— А зачем дорога к горам? — спрашивает Нагма.
— Ты на карту смотрела?
— Ну, так…
Впрочем, я сам узнал недавно, хотя карта вот она, перед носом висит. Красивая, большая, во всю стену графского кабинета — прямо на штукатурке и нарисована. В этом срезе всего один континент, похожий на карте на перевёрнутую носиком вверх репку. Меровия занимает верхнюю центральную его часть, кончаясь холодным морем на севере, а боковые сектора принадлежат другим государствам.
— Видишь, этот хребет, в который упираются земли графства, пограничный. Горный массив делит континент на две неравные половины: на меньшей, северной — Меровия с соседями, а южнее гор — огромная территория, которая сейчас практически ничья. То есть там живут туземцы, которые считают её своей, но, за неимением государства, которое могло бы на этом настоять, их мнение в расчёт не принимается. Багратия и Киндур, используя свой морской статус, вовсю колонизируют прибрежную часть, вывозя сырьё и рабов, но в центр им пока не пробиться — далеко от берега. Если мы преодолеваем горы вот тут — я показал узкий горный хребет, то оказываемся в самом сердце южной части континента. Меровия становится колониальной державой, не будучи державой морской, и снимает все сливки.
— У нас тоже будут рабы?
— Нет, Джулиана считает рабовладение стратегически бесперспективным. Но здесь будет свой кофе, каучук и пальмовое масло. Или что там ещё завозят из колоний? А там будет рынок сбыта для ещё не родившейся меровийской промышленности и переселенческие анклавы, куда будет стекаться избыточное и слишком пассионарное население. Когда оно, опять же, появится…
— Это хорошо, — вздыхает дочь, — что рабов не будет. Я и феодалкой-то себя странно чувствую, куда мне в рабовладелицы?
* * *
— Вот он, настоящий звук прогресса, — смеётся Фред.
Взрывы звучат далеко и гулко, но перила балкона слегка вибрируют, и в бокале пробегает крошечная кольцевая волна. Горный хребет узкий, но высокий, и считается непроходимым, поэтому в нём сейчас бьют тоннель. Идут горновзрывные работы. Бригада горных мастеров завозная, аборигены только таскают и грузят камень. Его раздробят и положат в насыпь под рельсы, которые уже дотянулись до самого тоннеля.
— Люди, люди, нам нужны люди! — Фред отхлёбывает вино. — Это самое узкое место сейчас. Через несколько лет подрастут детишки, но пока что Перидор, который запретил завозить людей, нас тормозит. И ведь всё равно, через несколько лет начнётся миграция. Мы пробьём тоннель, на той стороне встанет торговая фактория, надо будет налаживать отношения с туземцами, не успеешь оглянуться — а они просочились, как керосин. Через поколение будет полно
